День луны и солнца

Зима пришла так быстро и внезапно, что Карин так и замерла однажды утром напротив окна — с приоткрытым ртом и недопитым чаем. На металлический ободок кружки, неторопливо вальсируя по воздуху, опустилась узорчатая снежинка и тут же растаяла, прозрачной капелькой стекла Карин прямо на пальцы. Её передёрнуло. Холодно. Зима пришла, будто очертив временную веху, которую она преодолела, оставаясь в этом месте. Но Карин не чувствовала по этому поводу особой радости — она никак не могла понять, почему всё так стремительно меняется и почему она так легко в этом увязла. Куросаки всегда считала себя человеком принципов. Решив что-то однажды — она собиралась держаться своего решения до последнего. Поэтому своё нынешнее поведение казалось исключительно наглым лицемерием, которому она почему-то потакала, и, ну... Это не могло не угнетать. Для подобной слабости духа оправданий не было. Положа руку на сердце, она всё ещё не собиралась менять своего мнения о богах. Редкие исключения только подтверждали правило, и Карин была твёрдо уверена в том, что ни один зазнавшийся урод с манией величия и ощущением вседозволенности никогда — ни-ког-да — не получит от неё и толики веры. Она могла их одарить только проклятиями, и кто знает, чем бы это обернулось — все в курсе, как велико бывает влияние слов. Так что высшим силам определённо стоило держаться от неё подальше. Но рациональная, логичная цепочка мыслей заходила в тупик, стоило ей подумать о местном покровителе. Стоило вспомнить тепло в глазах бабули и рассказы Ханатаро, как желание злословить и ехидничать на тему их драконьего божества пропадало... и это приводило Карин в бешенство. Как было оправдываться перед собой? Все Ками — жадные чудовища, гласил внутренний лозунг. А что насчет Хирю? Вы не понимаете, это другое? Тьфу, господи. Помогает восстанавливаться духам своего леса, защищает тех, кто его об этом просит, не забирает чужие духовные силы... Ага, а еще наверняка не пьёт, не курит, и вообще идеал идеальный. Настолько правильно-безгрешный, что у Карин от одних этих мыслей челюсть сводило. Бесит. А ведь Куросаки его даже в глаза еще не видела. И, чего скрывать, ей бы хотелось посмотреть на такое воплощение чистоты и альтруизма, каким его описывали Ханатаро и Хару. Просто чтобы убедиться, что ей наврали, потому что таких духов не существовало. Просто по определению. Может, он и не настолько прогнил, как остальные, но, помилуйте, молодое божество, занявшее пост своими силами и о котором почти никто не знает? Смехотворно. И это была только первая проблема. Вторая же состояла из маленьких, мягких, меховых скачущих балбесов, которые гордо называли себя «ёкаями», прилипали к её ботинкам, приносили ей — прямо в зубах! — незнакомые растения и поздние ягоды и обезоруживающе улыбались, стоило им обрести человеческий облик. Это было даже хуже, чем бесящий своей идеальностью ледяной дракон. С ними Карин чувствовала себя по-настоящему беспомощной. И, в отличии от их бога, который ей пока ничего не сделал, именно из-за одного из них Карин снова взялась за талисманы, которыми решила больше никогда не пользоваться. Вот уж отстранилась так отстранилась. Свой первый рабочий талисман Карин нарисовала в шесть. Впоследствии она написала не один десяток таких же, но тот, первый, Куросаки помнила даже сейчас. Маленький и полупрозрачный, испещрённый киноварными чернилами. Безобидный на вид, но способный причинить адскую боль тому духу, что не сумеет распознать в нём угрозу. Практически все последующие её талисманы были изгоняющими. Она никогда не думала о том, что люди, служители и ёкаи могут оказаться по одну сторону. Поэтому когда Ханатаро попросил её помочь, она отказалась машинально, не задумываясь. Разве их народы не были типа... враждующими? Разве ёкаи не жрали чужие души? Разве не заключали с людьми невыполнимые сделки? «Этот лес особенный», — говорила бабуля Хару. Но не мог же он быть настолько особенным, чтобы поменять многовековые традиции? Точно нет. Но как бы то ни было, в тех духах, которые встречались ей тут, не чувствовалось ни грамма опасности. И дрожь пробирала от осознания, насколько они казались похожими на человеческих детей. Ханатаро был не единственным, кого не устраивало тело маленького духа животного. Правда, сам он об этом не знал: мальчик всей душой верил в то, что одинок — и в своем стремлении спуститься к людям, и в своем нежелании носить звериную шкуру. В своих сородичах он видел опасность и относился к ним соответствующе — то есть, старался обходить по большой дуге и не вступать в конфронтации. Ханатаро слишком боялся. Ему и в голову не приходило, что не все ёкаи леса — могучие древние духи, поджидающие возможность по-быстрому поднакопить силы за его счёт. И когда Карин собралась отправить своего пушистого друга в мир людей уже в четвёртый раз, — уже не чувствуя дикой усталости и почти привычно закрепив все талисманы, — тогда то им и повстречались... другие лесные обитатели. — Дзинта-а-а вперёд! С этого клича и начался новый виток знакомства Карин с местной фауной. Ханатаро, уже довольно резво поднявшийся на ноги и поправивший одежду, дёрганым движением — совершенно рефлекторно — подскочил к ней и оттолкнул с прогалины в сторону густого кустарника. Не ожидавшая подобного нападения Куросаки на ногах, конечно, не удержалась и всей спиной протестировала остроту высохших тонких ветвей. Когда она, наконец, стряхнула с себя паникующего товарища и снова вернулась в вертикальное положение, на поляне — прямо там, где они раньше стояли — красовалась маленькая вмятина. И прямо посреди неё сидела и хлопала чернющими глазами встрепанная белка. Карин посмотрела на неё с недоумением. Белка в ответ оскалилась. — Че вылупилась? — с наездом прозвучало со стороны этого мелкого... грызуна. — А сама-то? — на автомате парировала Куросаки — слишком выбитая из колеи, чтобы спросить что-то дельное. — Вот уж не думал, что старая к себе возьмёт такую серость, — пушистый хвост дернулся в раздражении. — Я мужского рода, женщина. — Ну тогда и веди себя соответствующе, — Карин фыркнула. Она не собиралась любезничать с существом, которое решило начать знакомство с ней со слов «че вылупилась», ну серьезно. — Пока тянешь только на наглого мелкого млекопитающего. — Ха?.. — и для кого-то отсутствие поклонения в свой адрес стало неприятным сюрпризом. — Да ты хоть знаешь, кто я- «Кто я тако-о-ой, с кем ты связа-алась», — с мысленной скукой передразнила его Куросаки, но маленькому хаму не дали довести до конца едва начавшееся пафосное представление. Помощь пришла, как говорится, откуда не ждали. — Он младше меня! — вдруг ахнул Ханатаро, тыча пальцем в центр поляны. — Младше! Минимум лет на десять! А я то думал... Я думал... Дальше последовало какое-то нечленораздельное бормотание, приправленное волнением и переживаниями. Вот так Куросаки и узнала, что Ханатаро искренне считал себя самым-самым юным, слабым и несостоятельным духом в лесу. — Зато духовно я тебе в деды гожусь, ушастый, — разъярённо прошипел мистер белка, и Карин, не сдержавшись, хрюкнула. И тут же зажала рот ладонью, когда мечущий молнии взгляд переметнулся на неё, но помогло плохо: даже так было предельно понятно, что эти приглушенные булькающие звуки — это смех. Куросаки была готова поклясться, что видела, как сузились в гневе и без того крошечные беличьи глазки. — Как тебя зовут-то хоть, дед? — миролюбиво перевела тему она, собрав всю силу воли в кулак, прокашлявшись от хрипотцы и решив не язвить лишний раз — а то Ханатаро выглядел трогательно обнадеженным, а пушистый зверёк — в край обиженным. Их новый знакомый, который явно готовился сказать что-то едкое, сбился с мысли и замер. И спустя небольшую паузу, недовольно посапывая, ответил: — Дзинта я. Мой клич не слышали, что ли? — Откуда ж мне было знать, что ты как все эти выпендрёжники... — Как все? — с заново нарастающим возмущением переспросил Дзинта. «То есть, факт того, что ты выпендрежник, ты не отрицаешь, да?..» — Карин и Ханатаро переглянулись, и Куросаки поджала губы, чтобы не дай бог не рассмеяться снова. — Профаны, — констатировал мистер белка. — Я что, похож на всех остальных лохов? Да я будущий Судзуки Ичиро, а вы!.. — Кто? — не понял Ханатаро. — Ты знаешь Судзуки Ичиро? — не поверила своим ушам Карин. Во взгляде Дзинты мелькнуло плохо скрываемое превосходство, и... и это опять чуть было не заставило Карин хихикнуть, потому что такая мимика на беличьей мордочке смотрелась... Не внушительно. Вот совсем. — Вся Япония знает маэстро Судзуки, — со снисхождением ответил Дзинта. И чисто формально он был прав. Но возникал один вопросик: откуда этот маленький поклонник бейсбола вообще смог узнать о существовании неугасающей звезды мирового спорта? Карин что-то пропустила, и на самом деле в лесу были и кабельное телевидение, и проводной интернет? Или что? Спустя еще полчаса споров и препирательств выяснилось, что, увы, ни первого, ни второго тут всё же нет. Просто хитрый пацан парадоксальным образом задружился с деревенским старостой, а у того человека совершенно непредсказуемым образом могло оказаться дома что угодно. Включая телевизор. Старосту звали Урахара Киске, и по словам Дзинты он несколько отличался от того человека, которого Карин видела в свой первый визит в деревню. Как минимум — он, видимо, отправлял вместо себя кого-то другого каждый раз, когда Карин появлялась в деревне. А когда вместо неё была Хару?.. Тоже? Как максимум — он, очевидно, признавал существование ёкаев. Куросаки раздраженно захрустела пальцами, разминая суставы. Вот вроде не первый месяц тут жила — а путаница вокруг всё меньше не становилась. — Дзинта-ку-у-ун! — вдруг раздалось из леса, и Дзинта в одно мгновение растерял всю свою браваду. Будь он человеком — побелел бы как бумажный лист. Интересные метаморфозы. — Так, слушай, мико, — затараторил он, даже не заметив, как передёрнуло Карин от обращения. — Я видел, ты можешь помочь переброситься в человеческий вид. И я... Мне... Помоги мне тоже, а? Так вот почему он здесь появился, поняла Куросаки. — Тебе зачем? — Я потом расскажу, — хвост нервно заходил из стороны в сторону, задевая землю росчерками кисти. — Ну пожалуйста, тебе что, сложно что ли? — Откуда мне знать, что ты не пойдешь творить какую-то хрень за пределами леса, м? Если что — виноватой-то я буду. — Дзинта-ку-ун! — гораздо ближе. — Буду тише воды ниже травы! — с жаром заверил её Дзинта. — Пусть, я не знаю... Пусть ушастый присмотрит! Ты же согласен? Да? Сам того не подозревая, этот бельчонок сделал очень грамотный ход, обратившись к Ханатаро. К Ханатаро, который только что обрёл надежду на товарищество среди своих. Карин знала, что тот ответит, ещё до того, как её друг открыл рот. Куросаки тяжело вздохнула и потянулась за чистыми листами талисманов. Придётся попросить у бабули Хару добавку на обеде, потому что два превращения подряд — это что-то новенькое. А новенькое всегда больно било по её энергетическим запасам. — Дзинта!.. — на поляну выбежала рыжеватая куница — куница? зоопарк какой-то. — и ошеломленно застыла, глядя на барахтающегося на земле паренька. В человеческом виде мистер белка выглядел очень похожим на свою истинную ипостась: кирпичные, нелепо торчащие в разные стороны волосы, насупленно-грозное выражение на мальчишеском лице, напряженно изломленные брови, крепкие ноги и руки — странновато дергающиеся, правда, но всё равно. — Чё, Уруру, съела? — довольно прокряхтел с земли Дзинта, безуспешно пытаясь понять, как функционируют человеческие мышцы. Ханатаро со вздохом сел на ближайший пень, довольно быстро оставив попытки чему-то научить этого неугомонного. — Мико-сан?.. — карие круглые глаза скользнули сначала к Карин, а потом к Ханатаро. — Кролик-сан?.. Острая белая мордочка выглядела до того растерянно, что Куросаки стало её даже жаль. — Меня зовут Карин. А это — Ханатаро. — А это — Уруру, — невнятно донеслось со стороны Дзинты. — Послушная зануда. Уруру оказалась помощницей господина Урахары, которая заботилась об этом сорванце как настоящая старшая сестра. И в отличие от них, ей удалось объяснить Дзинте, как ходят люди, буквально за пару минут. Для этого ей, правда, пришлось и самой сбросить свою пеструю меховую шубу. Так что на ноги Дзинту поднимал не юркий хищный зверёк, а невысокая девушка с двумя черными хвостиками, на которую Ханатаро пялился... с некоторой настороженностью. Карин уже поняла, что если наблюдать за своим ушастым другом, то можно много интересного узнать о других духах. Например, Уруру была совершенно точно сильнее и старше их обоих — и Хану, и Дзинту. Хоть и выглядела она как сущий ребенок, но человеком обратилась самостоятельно. — Киске-сан попросил не отпускать его далеко, — вежливым тихим голосом пояснила Уруру. — Дзинта-кун долгое время не покидал деревню, поэтому в лесу он может попасть в неприятности. Ему повезло, что он встретил вас. И самой Уруру повезло не меньше, потому что три дня бесплодных поисков, по мнению Карин, могли бы кого угодно свалить с ног. Но эта куница самоотверженно не оставляла попыток вернуть названного брата обратно, в безопасное место. — А зачем ему превращаться-то было? — Потому что «круто», — Уруру еле слышно вздохнула. — И потому что в бейсбол белки не играют. Карин неверяще перевела взгляд обратно на пацана, но тот лишь надулся и сделал вид, что его безумно интересуют припорошенные снегом ветки деревьев. Только возвращаясь поздно вечером домой, Куросаки поняла, что это бешеное знакомство и последующие за ним беседы её нисколько не вымотали. К Ханатаро она уже привыкла, Дзинта был громким и дурашливым — но искренним, а Уруру оказалась очень внимательной собеседницей, которая, казалось, всерьез принимала каждое сказанное слово. Ей было хорошо с ними. Весело. Комфортно, блин. Вот насколько обычно её выматывало общество сверстников — ровно настолько же импонировала ей эта небольшая компания ёкаев. Стоило всерьез об этом задуматься — и Карин начинало казаться, что она действительно какая-то ненормальная, потому что ну кто в здравом рассудке предпочтет незнакомых духов живым людям? Духов. Тех самых, о которых она могла говорить нелицеприятные вещи часами. «Что ж», — философски рассудила Карин, наблюдая, как Дзинта понравившимся движением забивает гол в их наспех сколоченные ворота. Футбол ему зашёл не меньше бейсбола. — «Возможно, мне нужен официальный список исключений». Мяч им передал тот таинственный староста, которого Карин так ни разу и не удалось увидеть. Небольшое поле они расчищали и готовили три дня, и это определенно того стоило — оно стало их общей площадкой и местом для сборов. Даже Уруру, хоть и приходила заметно реже своего брата, первым делом всегда навещала их там. Но на случай, если вдруг там никого не окажется, Уруру рассказала Карин о таких штуках, как сигнальные талисманы. В домашней библиотеке о них не было ни слова. Но вот у бабули Хару... ...Да. Её снова заставили сесть за книги по оммёдо эти маленькие враги человечества. Сама Хару на её эпизодически воскресающий энтузиазм лишь с тонкой улыбкой покачивала головой. А дни всё шли, и время совершенно не собиралось останавливаться. Декабрь окончально вошел в свои права. — Тоширо-чан, — позвала бабушка Хитсугаю, — может, не стоит каждое утро так стараться?.. Тоширо выглянул в окно, за которым в блеклом рассветном свете туда-сюда бегала эта девочка, Куросаки. Каждый день она выходила на улицу раньше Хару, чтобы убрать завалы снега перед домом и храмом. И каждый раз натыкалась на сугробы величиной чуть ли не в свой рост, в душе не понимая, как за одну ночь могло столько намести. — Стоит, стоит, — довольно хмыкнул он, наблюдая, как Куросаки бегает по двору с лопатой наперевес и, раскрасневшаяся, ругающаяся себе под нос, расчищает от снега дорожки. — Она и так добросовестно всё время отрабатывает, — с укоризной заметила Хару. — Физическая подготовка никому еще не мешала, — с легкой иронией. — Пусть тренируется, это полезно. Хару могла лишь бессильно вздохнуть. Для кого-то декабрь принес в первую очередь темень и мерзлоту. Для Карин же — своеобразную рутину. Каждый день начинался со снежных завалов, с которыми она воевала упорно и отчаянно, несмотря на регулярные попытки Тоширо пошатнуть её решимость. Но как она ни старалась, меньше утренние сугробы не становились. Потом она прибегала заваривать чай и помогать с завтраком, а если было необходимо — бегом спускалась в деревню. Она всё делала на бегу, всё время торопилась успеть сделать как можно больше. И, закончив дела в доме, она обычно направлялась прямиком в лес, в самую его чащу. Карин на дух не переносила ни ками, ни других духов, но бабулю Хару впервые за долгое время отпустило беспокойство за младшеньких. К этому моменту стало понятно, что юная Куросаки могла сколько угодно скрипеть зубами, рычать и говорить гадости — но она бы не оставила в беде ни Ханатаро, ни Дзинту. Её честность и встроенное чувство справедливости просто не дали бы ей поступить иначе. Не позволили бы ей остаться равнодушной к тем существам, которые еще никому не успели сделать плохого. По вечерам Карин возвращалась уставшая, заснеженная, шмыгающая носом — но при этом такая улыбчивая, что в помещении как будто еще один источник света появлялся. Сама она не замечала, насколько противоречиво выглядела — насколько счастливей её делали те самые создания, которых она остерегалась. Но это только доказывало, что Куросаки — не просто слепая ненавистница, которая всегда действует в соответствии с развешанными ярлыками. И это Хару нравилось в ней. Поэтому никто не тыкал Куросаки носом в эти несостыковки. Даже Хитсугая, казалось, смирился к некоторой непоследовательностью их прижившейся гостьи. Дома Карин встречало тепло огня в камине и плюшевый, мягкий плед, которым оборачивала её бабуля. Темноту за окном отсекал мягкий свет ламп, с Хару всегда находилось о чем поговорить. А иногда бабушка приносила старинную деревянную доску для игры в го, и их посиделки превращались в заседание клуба настолок. Когда они с Хару отыграли самую первую партию, которая закончилась разгромной победой Куросаки, Карин решила, что будет немного поддаваться — чтобы бабуля не расстраивалась. Видела бы она тот умиленный взгляд, который на неё кидала Хару каждый раз, когда Карин пыталась играть не в свою силу... Но Карин не замечала. Зато замечал Хитсугая. И одним прекрасным днем, когда бабуля принесла их гобан, он просто отодвинул Хару вместе с её дзабутоном от доски и, фыркнув и закатив глава, сам уселся напротив Карин. Желание поддаваться улетучилось из головы Куросаки моментально. Этого красавца хотелось заставить рыдать горючими слезами проигравшего. Но, к огромному неудовольствию Карин, довольно быстро выяснилось, что Хитсугая... хорош. Хорош настолько, что Куросаки в очередной раз почувствовала неудержимое желание его поколотить. Все эти снисходительные взгляды, все эти скучающие вздохи, все эти ходы, на которые от тратил вдвое меньше времени, чем она... Всё это несказанно сильно бесило. Вызывало в глубине души капельку уважения, потому что Карин считала себя не самым плохим игроком, но в разы больше — бесило. Мысли о том, как было бы приятно разгромить его армию камней и увидеть обескураженное выражение этого надменного лица, быстро сменились чем-то вроде: «И чего ему на своем этаже не сидится?». Или обреченным: «И ведь даже не отказаться. Сразу скажет, что сбежала». Или непонимающим: «И сдалась я ему? Что, больше не над кем поиздеваться?». В эти моменты Карин чаще всего задумывалась о том, что молодой человек его возраста забыл в доме жрицы. Или, если допустить вероятность его не совсем человеческого происхождения, что такой дух забыл тут? Ни человеку, ни духу здесь было не место. Люди в свои золотые годы обычно строят свою жизнь, учатся, работают, влюбляются, вляпываются в неприятности, а не живут в лесу, занимаясь непойми чем. А духи... Если он был ёкаем, то явно из непростых, потому что так долго сохранять двуногий облик было, мягко говоря, энергозатратно. И ни в том, ни в другом случае Карин не могла придумать ни одного правдоподобного мотива. Какие дела могут быть у Хитсугаи в лесу? Он-то однозначно не принадлежал касте священнослужителей, хоть и оговаривался постоянно про «свой» храм. Кстати об этом: свой — это в смысле как свой дом? Или что? — Твой ход, — выдернул её из раздумий Хитсугая. Куросаки бросила на него чуть раздраженный взгляд: как будто она сама не видит, что её очередь. Но Тоширо сегодня выглядел на редкость благодушно, смотрел почти без привычной насмешки, поэтому неродившаяся злость улеглась сама собой. Да и огрызаться перехотелось. На доске ситуация стояла на удивление неплохая. Были и угрозы, и возможности ответного нападения, и ловушки от этого хитреца — он поставил свой камень так, что казалось, если Карин сейчас не бросится на защиту своей крепости, то потеряет целый отряд. Но раз Куросаки могла этот маневр разглядеть — могла и придумать, как ему противостоять. Жаль, что в жизни так пока сделать было нельзя. Пока что Карин совершенно не понимала сидящего напротив человека. С другой стороны, вражды, с которой пришлось бы считаться, тоже не было. Поэтому непонимание уязвляло, но... не казалось чем-то критическим. Время по-прежнему летело. Куросаки не заметила, как подошёл Новый год — во время которого Хитсугая вдруг исчез, а бабуля Хару всю праздничную ночь благополучно проспала. Но одинокой и скучающей Карин не осталась — душу согревали воспоминания о пряном теплом напитке, который сварила Уруру и принесла в огромном кувшине, о Дзинте, который вместо того, чтобы стряхнуть огромный сугроб с веток дерева на неё, стряхнул его на себя. И о Ханатаро, который принёс маленький листочек, застывший в куске смолы, прозрачном, как слеза. Ханатаро подарил ей самый настоящий оберег и выглядел при этом настолько гордым собой, что Карин даже почувствовала легкое, почти незаметное жжение в глазах. Эти ребята вытаскивали на свет её самую сентиментальную сторону. Аж неловко становилось. Обычно люди встречали весну обессиленными. Вялыми после темных дней взаперти, обмороженными долгими холодными ночами и режущим ветром. Карин же, когда одним февральским днём почувствовала, что ветра изменили направление и теперь идут с юга, вдруг осознала, что эта зима сделала её наоборот крепче. И жизнерадостней. Даже несмотря на то, что жизнь её окончательно запуталась и перестала иметь какую-то четкую яркую цель, ей всё равно было спокойно. Вся прошедшая зима ощущалась одной большой медитацией. Но не бесчувственно отстранённой, а созидательной. Наполненной жизнью. Когда с крыши дома закапало, а сугробы в лесу начали вростать под землю ручейками, к ним стали приходить люди. Из одной деревни, второй, третьей — женщины и мужчины, дети и старики. Все они приходили попросить благословения на начавшийся год. Каждый приносил что-то в качестве подношения: деньги, предметы, созданные своими руками, проросшие растения, иногда даже еду. Не было ни одного человека, что пришел бы не по своей воле. И всё то, что они оставляли в ящике для подношений — тоже было от чистого сердца. Наблюдая за этой неделей паломничества, Карин то и дело ловила себя на неприятном, сжимающем грудь чувстве. На зависти. На обиде от того, что всю эту искренность она смогла увидеть только сейчас. На раздражении от воспоминаний о тех днях, которые она проводила в главном храме, чувствуя вокруг себя лишь корысть и «так надо, так принято». Вот почему так?.. И это был не единственный её вопрос. Тоширо к прихожанам не выходил никогда. Все эти дни он почти не переступал порог, лишь аккуратно из-за окна наблюдая за храмом и снующими людьми, и этим спровоцировал новый приступ любопытства у Карин. У неё даже возникла идея, как столкнуть его с кем-либо из прихожан, но волевым усилием Куросаки заставила себя от неё отказаться. Как-то подло это было. А затем поток постепенно иссяк, ящик с подношениями стал на порядок тяжелее и звонче — в нём перекатывались монеты, — и Хитсугая снова стал пропадать из дома. И когда Карин уже решила, что период открытого взаимодействия с внешним миром прошел и что можно снова погрузиться в свой внутренний, лесной мир, произошло нечто непредвиденное. Непредвиденное для неё, но, как оказалось, вполне себе ожидаемое бабулей Хару. Причем ожидаемое с таким несвойственным старой женщине гневом. Просто однажды утром на пороге их святилища вдруг оказался еще один человек. Холодное, не так давно вставшее солнце высветило его жидковатые короткие темные волосы, прошлось по лицу, такому притворно сожалеющему, некрасиво отпечатало короткую полную тень на покрытой талым снегом земле. Какая-то часть сознания Куросаки дернулась тревожно, почти со страхом. Просто однажды Карин вышла на энгава и увидела, как мимо бабули, стоящей с нарочито прямой спиной и аккуратно сложенными на животе руками, какой-то ублюдок — физически больше бабули раза в три, наверное — тащит тот самый ящик, в котором бряцали усилия и вера стольких людей. Хару не кричала и не ругалась. Она с застывшим подобно ледяному изваянию лицом, с поджатыми в тихой ярости губами наблюдала, как алчный чужак уносит всё то, чем одарили её бога и люди, и ёкаи. Куросаки своими глазами видела подле ящика Ханатаро и другие расплывчатые тени. И всё это должно было пропасть. И, судя по той боли, что была такой сильной и аж просвечивала через невозмутимость и выправку мико, это происходило не впервые. У входных дверей стоял Хитсугая, оскалившийся, похожий на дикое животное гораздо больше, чем на человека. Он бессильно сжимал тонкую перегородку, и его пальцы так царапали дерево, что Куросаки то и дело слышала то тихий хруст, то шорох. Тоширо не переступал порог. Только смотрел на Хару с такой бесконечной виной, что Карин и в голову не пришло его в чем-то обвинить. — Ты уж прости, старая, — без толики раскаяния в голосе пропыхтел тот мужик, волоком стаскивая ящик со ступеней храма. — Но вам-то всё равно это добро не нужно, разве я не прав? Поклянчишь немного, и местные тебе и еды, и тряпья принесут. А ты одна живешь, много ж разве тебе надо? Вон, в прошлый год не померла, так и в этот не помрешь. Карин не поняла, что именно треснуло с таким громким, практически оглушающим звуком — перегородка под рукой Тоширо или её собственная выдержка. Но душу вдруг затопило теплом: мягким и струящимся — словно внутри что-то лопнуло, и теперь рядом с сердцем разливалось нечто, заточенное прежде далеко-далеко. — Честно, я рад, что главный храм о вас позабыл. Так бы тут постоянно ошибались их городские служки, ничего бы без их надзора не получилось сделать. А так... Уверен, старая, у тебя даже мобильника нет. Была бы умнее — завела бы. Хотя даже так, кого бы ты сюда позвать смогла... Никого, наверное, — он коротко усмехнулся и бросил на Хару снисходительный взгляд. Скулы опалило жаром. Пелена опустилась на глаза, пелена приглушила другие слова, вылетающие из этого грязного рта, который всё никак не закрывался. Карин колебалась несколько секунд. А затем развернулась, на мгновение встретилась с горящими аквамариновым пожаром в чужих глазах и бросилась вглубь дома. Хитсугая непонимающе посмотрел ей вслед. Злость сжимала горло, в голове стучал набат, но даже в таком состоянии Куросаки прекрасно понимала, что не в её силах совладать с большим мужчиной, который весил, наверное, килограмм под сто. Она не мастер боевых искусств. Она не может как в кино про супергероев взять и завалить гору сала и мышц, которая весит как целых две Куросаки Карин. Такова была реальность. Она не может воздействовать на человека амулетами. И она явно не сможет достучаться до его совести — сложно достучаться до того, чего не существует. «Я могу только одно», — почти умиротворенно подумала Карин, рывком стягивая висящую на стене между первым и вторым этажом старинную ткань. Её всю жизнь учили только одному. Может, хоть сейчас это себя оправдает. Зеркало в общей комнате отразило расписанные узорами бежевые рукава, превратившие её руки в изящные крылья. Тонкий лён нижнего халата мягко накрыл кожу и один в один сел по её фигуре — по спине и бедрам. Фиолетовые хакама стянули пояс. Полы кимоно сзади практически доставали до пола, спереди же — были чуть ниже колен. Разрезы у плечей обнажали всё ту же глубокую сирень, в тон хакама. Искать обувь времени не было. Такаэбоши Карин видела рядом с сёдзи, где наверняка всё ещё стоял Хитсугая. Оставалось только подтянуть пояс верхней одежды и... Широкая, стального цвета линия ровно и привычно легла от одного уголка глаза до другого. И такая же — на другой половине лица. Легкая светлая пудра по контуру лба и на веки — Карин не могла не подумать о том, что эта маленькая баночка с рассыпчатой пылью должна была быть старше её самой. По идее. Как и киноварные чернила, опустившиеся на губы. Карин снова посмотрела в зеркало. Молодая женщина, отразившаяся по ту сторону, смотрела чуть испуганно, но очень решительно — и это было самое неправильное выражение лица из всех существующих. Она закрыла глаза. Воспоминания всплыли перед внутренним взором словно сами собой. Карин решила не смотреть, на кого теперь стало похоже её отражение. Когда Хитсугая увидел её, выходящую из внутренней залы, его лицо застыло. Он никак не отреагировал и на то, как она бесцеремонно сняла с подставки высокую шапку, ранее, очевидно, принадлежавшую Хару, и, наскоро скрутив жгут из волос, накрыла его такаэбоши. Только несколько прядей нарочито небрежно оставила рядом с лицом. Тоширо не проронил ни слова. Впрочем, Карин было сейчас не до него. Хитсугая мог считать, что она превысила все права, что поступила отвратительно, присвоив себе чужое, без разрешения позарившись на чужое положение. Но, поскольку сам он тоже ничего не мог — даже если бы у него были возражения, Куросаки бы их не приняла. Тот, кто не мог предложить альтернативу, лишался права голоса. С той же полки Карин сняла палицу священника и заткнула за пояс, обмотав перед этим толстый конец промасленной марлей, которую в доме держали для экстренной растопки ламп. В руках у неё осталась только погремушка, с которой на каждом празднике мико танцевали кагуру. Тонкие металлические диски едва слышно подрагивали в её руках. Острый конец этого маленького жезла больно упирался в ладонь. Вдох. Выдох. Взгляд госпожи Шутары снова вспыхнул на обратной стороне век, и Карин шагнула наружу, спиной чувствуя, как Хитсугая продолжает за ней наблюдать. Мягкий покров снега даже не хрустнул, когда она сошла на него. Босые ноги ступали тихо-тихо, но даже так — её не могли не заметить. На то и был расчёт, если честно. Карин не смотрела на бабулю даже периферийным зрением. Её глаза были прикованы к тому уроду, который, несмотря на свои габариты, до сих не смог дотащить свою добычу даже до края святилища. Он даже своей силой не мог правильно распорядиться. — Г-госпожа гудзи?! Подведенные глаза слегка сощурились. — Кажется, — почти нараспев начала Карин, — Сенджумару-сама не напрасно послала меня сюда. Это место, определённо, нуждается в нашем внимании. Шаг. Ещё шаг. Лицо мужчины выцветало на глазах, и сам он как будто уменьшился. Карин насмешливо посмотрела на ящик, обвязанный бечевкой, и глубокие борозды, которые он оставил после себя на снегу. — Думаю, главному храму будет интересно узнать, что пожертвования этих земель просто-напросто пропадают в лесу, — светлый рукав очертил окрестности, а затем вернулся на место. Карин слегка склонила голову, — а не остаются несобранными, как мы раньше полагали. — В-вы!.. Да это ваша вина! Это вы забросили это место! Здесь давным-давно не было никого из Каракуры! Какого черта?! — Значит, пришло время перемен, — вежливо объяснила Карин таким голосом, словно разговаривала с маленьким ребенком, и позволила высокомерию и брезгливости отразиться в изломе бровей. — Уважаемый, у вас не так много выходов из этой ситуации. В отличие от Хару-сан, — однобокая, едва заметная усмешка, — у меня мобильный телефон есть. Так действовал Главный храм Каракуры. Не гнушался давления, не пренебрегал скрытыми угрозами. И все те, кто был знаком с госпожой гудзи, с госпожой Сенджумару — все знали о том, что эти угрозы не бывали беспочвенными. Служители и святилища, находившиеся в её ведении, не были беспомощными или беззубыми. Скорее наоборот. И Карин отстранённо наблюдала за тем, какой эффект оказало на, казалось бы, простого, не самого умного человека её выступление. Исходившего от неё ощущения власти и контроля хватило с лихвой — он купился моментально. К сожалению, в жизни даже идеальный план в безукоризненном исполнении может напороться на какие-то... досадные совпадения. От взгляда на эту лощеную морду Карин испытывала только отвращение. Может, еще чутка гнева и какой-то подсознательной дрожи. Но когда это чувство вдруг ёкнуло так противно и знакомо — Куросаки тут же поняла, что что-то не так. Паника в узких глазках мужчины напротив подернулась пеленой задумчивых сомнений. А потом — узнаванием. И Карин вспомнила тоже. «Эй, крошка... Устала, наверное?» Изнутри будто пробежала изморозь, сердце перестукнуло не в такт. Лицо Карин не дрогнуло, но ухмылка, лужей наползающая на чужую физиономию, подтвердила все догадки. И разом изменила расстановку сил на поле. — Надо же, — приторно донеслось до неё, — а я и не чаял тебя больше увидеть, крошка. Судорога прошибла позвоночник, и Карин — внезапно — почувствовала на собственных лопатках беспокойство. На неё смотрели Хару и Хитсугая — вспомнила она. Но от них не веяло раздражением за её самодеятельность. Они за неё волновались. Только это и помогло ей сдержаться и подавить ту волну гадливости, которая желчью скопилась во рту. Карин всё-таки затошнило. — Быстро же вы растеряли свой чудесный побитый вид, уважаемый, — аккуратная, выверенная улыбка. — Советую вспомнить о своих грешках и вернуть его обратно. — Драная девчонка с большой дороги — и говорит от имени этой колоды, Шутары? За дурака меня держишь? — по её фигуре липко прошлись взглядом. — Хотя выправка недурная. Я аж поверил. И, пока Куросаки переживала маленький незапланированный инфаркт, силясь стереть из памяти это выражение лица, он добавил: — Если хочешь отмолить обратно бабулины цацки, поехали со мной. Прямо сейчас. Вот так просто. «Поехали со мной». После такого и в обморок было бы упасть не стыдно — лишь бы не видеть такую действительность. Действительность, в которой старую мико грабят среди белого дня, а молодую — забирают в качестве дополнительного трофея. Со всеми последствиями. — Забирай ящик и уходи, — металлическим голосом начала было Хару, но этот урод лишь осклабился ей в ответ. — Не вопрос. И потаскушку прихвачу. Холодный, холодный ветер обжег щеки — будто ударил. Карин вдохнула так, словно вдруг вспомнила, что для того, чтобы оставаться живой — нужно дышать. Со спины потянуло яростью — но на этот раз не своей, чужой. Ледяной и тёмной. Такой, что Куросаки аж вытряхнуло из её околопанического транса, в который её ввели наложившиеся на реальность воспоминания. Вообще-то, она была готова к тому, что не всё пройдет как по маслу. Вообще-то, Карин умела планировать. Вообще-то... Пока Хару и их новый знакомый состязались в очередной зрительной дуэли — спасибо, Ками, что только в зрительной, — Карин осторожно вытащила узкую дубинку из-за пояса. И сунула её обмотанным концом в лампу, всё ещё горящую после темной ночи подле входа в храм. Страх причудливо смешался со злобой, упрямство — с желанием доиграть роль до конца. Карин снова улыбнулась. Ни грамма напряжения не проскочило в её мимике. Полумесяцами смеялись серые дымчатые глаза. Мужчина оторопел. Она шла навстречу легко, будто не по колким льдинкам, а по мягкому ковру, и улыбалась. И лишь в метре от него, когда к ней уже снова потянулись эти мерзкие лапищи, Карин сделала то, на что хотела решиться еще там, у зеркала. Еще тогда, когда решила позаимствовать выдержку великой гудзи. Резкий удар — широкий горящий конец проехался по чужому животу, выбивая громкий крик ужаса, и упал на стягивающие ящик веревки. Затрещало пламя. Занялась бечевка. — Ты!!! — страшно взревел этот боров и дернулся было вперед, но... опоздал. Тонкая рука схватила воротник, и Карин рванула его вниз, к земле. Напротив чужой шеи замер тонкий кончик жезла мико. — Говорю только один раз, — тихо проговорила она. — Дернешься — и эта судзу пробьет тебе либо артерию, либо ключицу. Бледное широкое лицо отразилось в безумно сверкающей стали. Он поверил ей сразу. — Господа, — громко обратилась Карин к застывшим неподалеку под деревьями, запыхавшимся от длительного бега деревенским — и когда они тут появились? — Оставляю его на вас. Звон в ушах перекрыл тихие перешептывания помощников кузнеца, которые за руки отволокли от неё незадачливого вора. В душе стоял штиль, не пропускавший ни единой мысли. Что она вообще, черт возьми, сделала только что? Карин растерянно обернулась к Хару и увидела на лице женщины вместо осмысленного выражения — мраморный слепок. Посмотрела на Хитсугаю — и хоть тут увидела ответный взгляд. Но Тоширо выглядел так, будто вместо неё перед храмом Хирю стоял кто-то другой. Хитсугая смотрел странно. Тяжело вздохнув, неловко подобрав упавшую палицу, оставив слегка подмокший ящик стоять посреди двора, Куросаки медленно побрела в сторону дома. Мир вдруг почему-то потемнел. Карин задрала голову наверх — синхронно с бабулей и Тоширо — и увидела сизые облака, стремительно накрывающие небо над их головами. Где-то вдалеке громыхнуло. Завыл ветер, чуть не сдув с Карин шапку, и она машинально стащила её с головы — чтоб не улетела. Волосы тут же разлетелись лохматой копной, которую беспощадно трепали потоки воздуха вместе с её одеянием. — Карин-чан, — позвала Хару сипло. — Это не я! — воскликнула Карин. Сама не зная почему. Это была не она. Прямо на их глазах ветер превращался в настоящий буран, что гнул вершины деревьев вниз, шелестели сухие ветки под его напором, солнце окончательно скрылось за темной пеленой туч. Это была не она. Она тут ни при чем. Она ничего не сделала. — Бежим домой, — бабуле пришлось крикнуть, чтобы перебить разбушевавшуюся за считанные минуты непогоду, но вместо того, чтобы рвануть к дому, Куросаки бросилась к ней. Чтобы широким рукавом кимоно гудзи оградить её от урагана, чтобы подхватить за предплечье — надежно и крепко. В вихре поднявшихся с земли снежинок, с этим решительным профилем и снова загоревшимися темными глазами... Карин сама не понимала, как выглядит. И не видела, как легко ступают её собственные ноги против ветра, сдувающего даже Хару. Хлопнули, закрываясь, седзи. Бабуля обессиленно сползла на пол. Карин так и стояла в полной растерянности между Хару и Хитсугаей — всё так же бездумно, всё ещё не понимая, как её только хватило на подобное. Надо было извиниться за то, что она без спроса взяла одежду священников. За тонкими дверями их дома продолжал бушевать лес, ветер стучался в их окна. Тоширо резко и шумно втянул воздух носом. И переглянулся с бабулей Хару.

***

Вернувшиеся в деревню у подножья юные кузнецы, которых отослал староста для того, чтобы в этот раз никто не посмел ограбить мико храма Хирю, спустились с горы вместе с вором. И с рассказом о девушке, которая в самом деле оказалась преемницей госпожи гудзи.