груз

Ты думаешь, я думаю мрачно? Я не такой Просто я прикинулся мрачным На самом деле я не такой Ты думаешь мне нравится мрачное? Минуточку, я только зальюсь Увидишь, я завою от счастья И с плеч моих свалится груз

      У Димы к Коле особые чувства. Ненависть и любовь. Любовь и ненависть. Адский коктейль из чувств, которые даже он, с его-то фантазией не то что описать, даже представить в своей голове не может.       Каждая шутка где-то мозгах — на самой подкорке и, что не маловажно, в большом кристаллическом сердечке отбивается такой болью, что кажется, кристаллики, разбитые на тысячу маленьких кусочков вот-вот вспорят внутренние органы и превратят нутро в мелкую кашицу, а там — сшивай-не сшивай — всё уже бестолку.       И как он, удивительно безбашенный, удивительно бестолковый и удивительно несчастный стал главной дорогой в жизни? Как? Если его главная дорога — сраный поезд Курск-Москва. Изъезженная тяжёлыми колёсами до самых дыр, затёртая и заученная наизусть: каждая станция, каждое село по пути и каждое, сука, деревце.       Любить Колю сложно, легче вымученно ненавидеть, каждый раз записывая злобные шутки — пиши-стирай, буквально до онемения пальцев на кнопках телефона.       Любить Колю — это что-то из разряда суицидального, так сказал бы Растопчинов. Любить Колю — это «ты чё, совсем долбоёб?».       Их встреча в Москве — тяжкое ожидание расстрела и отмена смертной казни — приходится смириться с тем, что это — н а в с е г д а. — У тебя всё нормально? — Ушастый и совершенно забавный Кирилл уточняюще, на пол-лица заглядывает в гримёрку. — Живой, вроде, — Отмахивается курский, натягивая на лицо дежурную улыбочку. — По ебалу не скажешь, как будто говна съел. Пора нам, дядь.       Есть что-то такое в Коле Сипачёве, что Дима выразить не может, только бесцельно марать бумагу, пытаясь высказаться.       Его прикосновения, его шутки, в конце-концов полу-кривая, оскаливающая зубы улыбочка. Всё в нем казалось недостижимым и мечтательным. «— Я тебя уважаю, ты вышел против нас раз на раз, Но, Диман, вытри вот эту подводку для глаз»       Прикосновение, которое Дима запомнит надолго — возможно, пару раз передёрнет в туалете поезда или уже сидя дома.       У него одно имя, произнесённое чемпионом, вызывает щекочущий трепет где-то в области кадыка. Приходится тяжело сглотнуть и помечтать о том, чтобы закурить в попытке скрыть невроз. Голоса ребят из «Курских» удачно смешиваются с громким стуком сердца.       Хочется высказаться, но выходит только добела закусить губу, чтобы не ляпнуть лишнего — с этим справляются и другие участники.       Он-то думал, что у него толер на оскорбления; как-никак, часы на разных сценах — бесценный опыт, сложенный на подкорке.       Любить Колю — что-то сродне сбору лего, с растерянными детальками, которые почему-то приходится восполнять собой — своими робкими эмоциями и чувствами.       Он другой. С охапкой проблем, вечно занятой, отличающийся от всех.       В голове Димы, даже мысль, стоять с Колей на одной сцене, отдавалась в голове и сердце чем-то неопределенно-каменным, почти сталактитовым — превращающим уже не только сердце, но и мозг в рубиновые осколки.       Хотелось чувствовать себя бесконечно живым в свете «кинопремийных» софитов. Получалось не очень.       Хочется каждой «рэп-баттловой» строкой подписывать оппонентам приказ о расстреле. Получаются только суицидальные записки о неразделённой любви. «— Вы пытаетесь нам давить на нервы; Ты — слишком красивый, тебя убьют первым»       Потому что, кажется, невозможно не думать о нём. Коля охватывает сердце и мозг, заставляя руки почти непроизвольно двигаться на члене.       Невозможно не писать о нём, потому что он — муза, дающая и берущая, расплескивающая вино и разбрасывающая кости из рукавов, не оставляющая шансов.       У «Лютых» за спиной финал. Финал, озаряющий перспективами победы сияющую тускло-голубым детскую мечту.       Финал взят. Теперь перед лицом только бесконечные заёбы и загоны. Рукава полны проблемами.       В гримёрке приходится столкнуться с Колей: — Дим, чего мрачный-то такой? — Стоит ему заговорить, все «Лютые» тут же растворяются, предчувствуя неладное. Вадим одним кивком провожает заговорившего товарища по команде, символизирующим что-то среднее от «ну ты и дурак» до «удачи, братишка». — Не, всё нормально, ты чё, — Отмахивается Дима, наскоро натягивая улыбочку на худое, измученное лицо. — Я-то подумал, может из-за проигрыша ебало кислое. Это… Спросить чё хочу… — Идеальный, почти непобедимый Коля сейчас вдруг мнётся, стоя напротив дивана, на котором сидит бывший соперник. — Ты меня правда красивым считаешь или это всё ради панча? — Ты ёбнулся головой со сцены? — Уточняет Дима, быстро бегая взглядом по комнате.       Любить Колю — это неожиданные повороты на и без того вихляющей трассе E-38 Курск-Воронеж-Тамбов. — Кожа у тебя нежная… — Затихает на секунду. — Да и нравишься ты мне. Хороший ты парень, Дима. Я сяду?       Пустовалов отодвигается с середины дивана, оставляя для Коли вторую половину.       Финалист придвигается и берёт его руку в свою. — Надеюсь, жалеть об этом я не буду?       Несколько секунд хватает на то, чтобы сократить расстояние между ними и, наконец, поцеловать Диму, на губы которого залипал ещё стоя на сцене. Он сначала даже не понимает, что происходит, отвечает на поцелуй секунд через двадцать. Коля целует с натиском, вжимая лопатками в каретку дивана, держит рукой за бритый затылок, пытаясь углубиться, гладит по голове, изредка переходя на шелушащиеся, гладковыбритые щёки.       Целовать Диму, оказывается, совсем легко и приятно, он не противится, покусывает нижнюю губу, сам поддаётся. — Я не помешал? — В гримёрку вваливается вспотевший лопоухий Кирилл, придерживая в руках чёрную барсетку.