Дурман

Вечер на пик Цюндин подкрался незаметно. Отправляясь на редкую прогулку, Юэ Цинъюань не думал, что возвращаться будет под покровом темноты, когда горные пики станут выситься один над другим чернеющими и грозными пятнами, пытаясь поглотить и занять место своего соседа, словно в погоне за недосягаемой высотой. Их тела, будто пострадав от ужасной болезни, теперь были испещрены яркими огнями фонарей, которые возжигали младшие ученики, чтобы не быть поглощенными темнотой ночи. Ранее главу школы подкупил теплый благосклонный воздух наступающих вечерних сумерек, но теперь кислород, под стать тягостному пейзажу, был холоден и резок, заставляя ускорять шаг, чтобы поскорее оказаться в родной комнате, открыть очередной свиток и расслабленно сделать глоток чая, чувствуя, как он согревает внутренности. Главе Юэ ещё не было известно, что этим фантазиям было не суждено претвориться в жизнь этой ночью, однако его внутреннее чутье навело на подобные тревожные мысли, стоило сзади послышаться тяжелым шагам и громкому дыханию. Обернувшись, Юэ Цинъюань не сразу узнал облаченную в белоснежные одежды фигуру, ожидая увидеть перед собой малоизвестного ученика пика. В его воображении тот, будучи новичком, мог заблудиться посреди бамбукового леса пика Цинцзин, что был расположен не так уж и далеко, или же просто, не являясь примером отъявленной храбрости, он мог бояться тьмы и зябнуть на холоде, и потому так тяжело и неуклюже чеканил шаги. Однако, стоило «малоизвестному ученику» подобраться чуть ближе, и внезапное узнавание поразило главу школы, словно молнией. Шокированно застыв на мгновение, Юэ Цинъюань тут же поспешил ниже по склону, приняв весьма удрученный и волнительный вид. Конечно, в самой личности пришедшего не было ничего необычного, что могло бы действительно уронить сердце главы школы одним своим видом. Иной раз губы главы Юэ даже трогала улыбка при виде Лю Цингэ, который пока что занимал должность старшего ученика пика Байчжань, но довольно быстро развивался и грозился в скором времени сместить своего учителя. Вызывало тревогу безжизненно лежащее на руках Лю Цингэ тело, чьи одежды цвета цин неряшливо свисали вниз, иной раз путаясь в ногах несущего, будто и здесь потакая желанию Шэнь Цзю досадить своему злейшему врагу. Заметив главу школы, Лю Цингэ хотел было отвесить поклон, но вспомнив, что кое-кто мертвой тушей повис у него на руках, лишь досадливо поджал губы, с неприязнью взглянул на умиротворенное лицо ученика пика Цинцзин и воскликнул: – Глава школы. – Что с шиди Шэнь? – глава Юэ в мгновение ока оказался рядом, обеспокоенно прощупывая пульс Шэнь Цзю, чье лицо, вопреки ожиданиям, было излишне румяным как для умирающего, так и для здорового человека. Лю Цингэ не поскупился одарить свою ношу ещё одним, полным омерзения взглядом, прежде чем объясниться. – Я возвращался с порученного мне задания по истреблению нечисти, когда встретил его на своем пути, – послышался злой смешок. – В окружении женщин, обкуренного и пьяного. Свалился посреди дороги, чтобы его! Будто боясь замарать свою репутацию, старший ученик старательно избегал имени человека, которого так ненавидел, но всё-таки нес на руках. Юэ Цинъюань лучше кого бы то ни было понимал, что это отнюдь не было проявлением доброй воли шиди. Скорее всего, Лю Цингэ не упустил возможности ввязаться в словесную перепалку, тем самым выдав, что знаком с Шэнь Цзю, из-за чего после был вынужден взять внезапно потерявшего сознание на людях «приятеля» с собой. Миссия порядком утомила старшего ученика, но желание поскорее избавиться от шисюна дало силы двигаться дальше, не останавливаясь в гостиничных номерах. Глава школы облегченно выдохнул. – Спасибо за проявленную любезность, шиди, дальнейшие заботы о Шэнь Цзю оставь на меня, – сказал Юэ Цинъюань, перенимая безвольно висящее тело из рук Цингэ. – Можешь быть свободен. Хорошенько отдохни. С грубостью, свойственной многим адептам пика Байчжань, Лю Цингэ избавил себя от несчастья нести шисюна. В каждом его движении сквозило желание как можно скорее удалиться, чтобы не проводить ни секундой более в компании худшего человека на планете, пусть и находящегося в беспамятстве; одно его существование заставляло мир Цингэ терять краски и наполняться праведной яростью. И все же он остановился и отвесил прощальный поклон главе школы, вскоре исчезнув в направлении своего пика, окутанный беспросветной тьмой. Все это время Юэ Цинъюань задумчиво смотрел ему вслед, словно благополучно провожая до собственной комнаты в награду за тяжёлый труд нести брата, но вскоре и сам направился вверх по тропинке. Весь этот путь Шэнь Цзю не потревожил главу даже движением пальца, оставаясь лежать на руках безвольной, но на удивление изящной куклой. В беспробудном от вина и опиума сне он не терял грации, пусть и выглядел несколько странно, показывая такое безмятежное выражение лица окружающим. Странно, для кого угодно, но не для Ци-гэ. Юэ Ци все ещё помнил те времена, когда будучи беспризорниками, ведущими образ жизни помойных крыс, они спали по очереди, охраняя сон друг друга. Тогда на лице Сяо Цзю как и сегодня надолго застывала эта мнимая нежность спящего человека. Впервые его губы не искажались в злых гримасах счастья и ярости, а, расслабившись, становились даже излишне припухлыми, как у совсем маленького ребенка. Бывало, Ци-гэ во время ночного дежурства ловил себя на мысли, что смотрит на брата больше, чем по сторонам, наслаждаясь теплотой мгновения. До сих пор он воскрешал те времена в своей памяти с грустью на душе и легкой улыбкой на губах, понимая, что как раньше не будет никогда. Выдворив младших учеников, обычно помогающих главе школы в личных покоях, Юэ Цинъюань аккуратно уложил Шэнь Цзю на кровать, боясь потревожить его пьяный сон. Однако, стоило главе Юэ отвернуться, подготавливая чай и воду к пробуждению брата, как тот открыл глаза, уставив на хозяина комнаты свой немигающий взгляд. После долгих лет проживания в поместье Цю Шэнь Цзю ни разу не засыпал по-настоящему крепко. С самого начала ублюдок Цзяньло «выучил» его просыпаться посреди ночи, чтобы вновь терпеть боль и унижения за дверью в злосчастный кабинет, где оставались тайной претерпеваемые маленьким рабом старадания. Впоследствии, когда ему приходилось спать с Хайтан и Цю Цзяньло больше не тревожил его в этот короткий миг спокойствия, юноша все равно подолгу лежал в кровати, пытаясь заснуть так же крепко, как когда-то мог под надзором Ци-гэ, но лишь редко дремал, подрываясь с места из-за малейшего шороха. Он ненавидел всей душой тот факт, что и в сладости алкоголя, и в дурноте опиума был в забытии ненадолго, и вскоре вновь перед взглядом мелькал знакомый интерьер комнаты, где улыбаясь, его поджидал её жестокий хозяин. Теперь же он не мог закрыть глаза даже перед единственным человеком, кому некогда доверял свой сон. Когда Юэ Цинъюань вернулся к кровати, Шэнь Цзю даже не попытался спрятать взгляд или вновь притвориться спящим в усладу брату. Глава школы испуганно застыл под взором этих темных глаз, как если бы обнаружил лезвие ядовитого ножа у своего горла, но быстро вернул себе былое самообладание. – С пробуждением, шиди! – тепло улыбнувшись, воскликнул он, но отклика не получил. – Как ты себя чувствуешь? Безразличный взгляд сковал его холодным безмолвием. – Как давно проснулся? –  улыбка на лице главы школы дрогнула, но не разлетелась на осколки, оставляя на лице радостный отпечаток волнения. Шэнь Цзю не стал отвечать, что всю дорогу до внутренних покоев главы украдкой оценивал его сквозь веер ресниц; умело притвориться спящим – один из его лучших талантов, распространяться о котором он не собирался. Терпению лорда пика Цюндин действительно можно было позавидовать, ведь Юэ Цинъюань продолжил разговор в пустоту; любой, кто мог мельком наблюдать его через окно, хлопочущим за чайником, разразился бы абсурдной мыслью "А не страдает ли глава Юэ от душевного расстройства?". – Не стоит злоупотреблять алкоголем на твоей стадии совершенствования, – тяжко вздохнул глава школы, разливая ароматный чай по чашкам. В воздухе повис горький запах чайных листьев, смешанный со сладостью весенних цветов – очевидно, чай был не самого дешевого сорта. Юноша, лежащий на кровати, наконец подал признаки жизни: сел на край чистой постели и с презрением усмехнулся. – Это не тебе решать, – все ещё будучи пьяным Шэнь Цзю почувствовал, что от внезапной смены положения все перед глазами поплыло. Пришлось прислониться лбом к резному столбику кровати, чувствуя, как дерево обдает холодом горящее лицо. – На «моей стадии совершенствования» по мнению многих не поможет уже ничего. Но я рад, что шисюн Юэ решил лишний раз ткнуть меня носом в этот факт. Шэнь Цзю всегда был таким. В каждой фразе искал злой подтекст и не видел в добрых посланиях людей ничего настоящего, но сам называл это реальностью, где розовые очки были спрятаны в долгий ящик, откуда им и суждено было созерцать этот мир в одиночестве. – Шиди... – расстроенно протянул Юэ Цинъюань, найдя глазами собеседника, чей потрепанный вид оставлял желать лучшего. – Ты же понимаешь, что я не это имел в виду, но все эти женщины... Если тебе одиноко, то почему бы не поискать общества здесь? Я всегда готов... Не удержавшись, Шэнь Цзю расхохотался во весь голос, да так и повалился от смеха обратно на кровать. Его запутанные волосы теперь выглядели еще более неуклюже, да и лента для волос окончательно ослабела и в любой момент готова была выскользнуть из прически. Удивительно, но даже это Юэ Ци находил очень привлекательным. Прикрыв лицо руками, ученик Цинцзин продолжил смеяться так вульгарно для своего пика, что со стороны его можно было назвать неотесанным грубияном, услышавшим пошлую шутку. Сквозь закрывающие глаза ладони был виден широкий оскал. – Предлагаешь искать общения с тобой, шисюн Юэ? – наконец отнял руки Шэнь Цзю и, не поднимаясь, уставился на брата влажным, горящим взглядом. – Хах, любая женщина лучше мужчины. А особенно тебя, неужели так сложно понять? Юэ Цинъюань, взявший в руки поднос с чаем, остановился. Закусив губу и заблудившись взглядом в трещинах на полу, он стрательно уверял себя, что ни капли не ревнует и не чувствует боли от таких откровенных слов. Словно стараясь побольнее ударить, добить раненую дичь, Шэнь Цзю подался вперед, пытаясь заглянуть брату прямо в лицо, чтобы со старательной уверенностью в словах сказать: – Будет ли то жалость к беспомощному рабу или трепет перед зажиточным тираном – женщина всегда будет на твоей стороне. Только женщина способна посочувствовать, выслушав слезливую историю о горестном прошлом беспризорника, когда любой мужчина найдет лишь слабое место, куда можно будет больно надавить, – будучи вдрызг пьян, Шэнь Цзю говорил все, что только взбредало в его голову: мысли, которые так долго грызли его изнутри. – Услышав подобное, я и сам бы посчитал рассказчика бесконечно жалким. Ну разве это не убого – быть преданным человеком, ради которого ты прошел через девять кругов ада? – Сяо Цзю, я... – Юэ Цинъюань, чувствуя, как защемило сердце, испуганно поднял взор и подступил к кровати, но обомлел от яростного взгляда, который прожигал его насквозь. Аккуратные брови Шэнь Цзю сейчас походили на ядовитых змей, изогнутых и готовых к атаке. На его лице застыла такая ненависть, такая искренняя злоба, что Юэ Ци не верилось, будто две блестящие дорожки на щеках Сяо Цзю в самом деле были слезами. – Лучше бы ты сдох, – словно внезапный удар под дых раздалось в тишине. Слова, произнесенные тихим шипением, слишком громко повторялись в голове Юэ Цинъюаня. Он смотрел на своего брата, не узнавая и одновременно признав того ребенка, которого сегодня вспоминал, взглянув на безмятежное и, казалось, спящее лицо. – Если бы ты сдох, то одно твое существование не приносило бы мне такую чудовищную боль! – Мне не пришлось бы топить воспоминания об этом подонке Цю в вине! – Не пришлось бы идти по головам сейчас, чтобы жить нормальной жизнью! – Во всем виноват ты! Ты! Понимаешь?! Юэ Цинъюань внимал каждой кричащей фразе, чувствуя, как пальцы рук, держащие поднос, немеют и дрожат, но не отпускают деревянную дощечку, сохраняя жизнь чашкам, однако в этот момент все равно разбивалось и умирало кое-что другое. Глаза нещадно жгло, однако Юэ Ци понимал, что не имеет права на слезы. В самом деле, лучше бы в прошлом он убился о стены пещеры Линси в безумном припадке, чем давал обещания, которых не способен сдержать. – Прости... – траурным шепотом прозвучало в тишине. Юэ Цинъюань не отводил взгляда, который уж поплыл от влаги, глядел на лицо, в котором не мог и не надеялся найти сочувствия, но не смел бежать. – Прости меня, Сяо Цзю. Зубы Шэнь Цзю чуть не раскрошились от силы, с которой он стиснул челюсть, выслушивая осточертевшие слова извинений. Как будто это могло исправить все то, что было уничтожено их собственными руками! Нет, не могло. Вскочив с кровати, он в несколько широких шагов оказался рядом с Юэ Цинъюанем, отвешивая ему звонкую пощечину. Взгляд главы школы, под которым Шэнь Цзю чувствовал себя отъявленным ублюдком, наконец был перенаправлен в сторону внезапным ударом, отчего ладонь пронзило обжигающей болью. Щека, принявшая удар, прямо на глазах стремительно краснела и опухала. От внезапной боли слезы не смогли высохнуть под чужым, злым взглядом и заструились вниз. Если бы Шэнь Цзю попросил, то Юэ Ци совершенно беспомощно подставил бы и другую щеку, однако первому на это было откровенно плевать: он деланно отвернулся, оставляя главу школы посередине комнаты, все так же держать в руках поднос с двумя чашками горячего чая, которые больше не могли пригодиться. Юэ Цинъюань слышал удар закрываемой двери через ужасный звон, стоящий в ушах. Даже осознав свое одиночество, он не шевелился, будто все ещё был заживо терзаем звериным взглядом брата. А после медленно прошел к столу, оставляя на нем злополучный сервиз, да так и застыл, глядя в чернеющий чай, как в бездну, которая образовалась на месте, где когда-то жила маленькая надежда на ответную и такую болезненную любовь. Шэнь Цзю же эту бездну чувствовал уже давно и даже не имел надобности для её обнаружения заглядывать в собственную душу. В его сердце жило отражение таких же чувств, непрошенных и ненужных, избавиться или смириться с которыми было просто не в его силах. Он ненавидел себя, ненавидел Ци-гэ, ненавидел гребанного главу школы Юэ, ненавидел Лю Цингэ, ненавидел Цю Цзяньло, ненавидел всю свою жизнь. Да он утоп в этой чертовой ненависти! Так разве могли мелькнувшие где-то так же глубоко в этом океане ненависти былые чувства спасти его? Конечно же нет. Когда он открыл глаза – оба глаза, здоровых и не чувствующих боли – он не поверил, что вереница давно забытых дней детства вновь закружилась перед ним. Только что он истекал кровью, изнывая от боли, и ползал перед спятившим ублюдком Бинхэ, не смея угождать ему мольбами о смерти, и вдруг... Неужели на его голову снизошло благословение милостливой Богини? Однако сейчас он понимал, что это благословение было всего-навсего насмешкой Всевышней. Ведь и здесь он голодный скитался по улицам. И здесь он не оставил добродушного Ци-гэ умирать под копытами буйной лошади. И здесь он улыбался Хайтан, ощущая, что кости под шелковыми одеждами трещат и раскалываются от боли. И здесь Юэ Цинъюань бросил его. Умирая в той, самой первой жизни, на секунду он поверил – действительно поверил, что Юэ Ци искренне раскаивался. Он даже пожалел этого бесхребетного червя, умершего так глупо и ничтожно для главы прославленной школы. На краткий миг понадеялся, что в другой жизни его Ци-гэ вернулся бы за ним, выпади им обоим второй шанс. Но что он имеет теперь? Все то же «прости», сказанное Юэ Цинъюанем в слезах жалости к самому себе. Жалости, что Шэнь Цзю не способен простить предательство: ведь все остались живы, в конце концов? Он полюбил такого до жути смешного человека! Такого ничтожного, но такого искусного лжеца! Даже перед смертью этот Ци-гэ сумел поводить его за нос и своим глупым геройствованием разжалобить на пару скупых слезинок. Вместе с холодной зарей, осветлившей небо, Шэнь Цзю вернулся в комнату главы школы чернеющим силуэтом. За эти две жизни он скопил в себе столько противоречивых чувств, каждое из которых хотел выплеснуть на Юэ Цинъюаня, чтобы услышать его правду – любую безобразную причину, которая только могла заставить этого подлеца бросить Сяо Цзю гнить в той злачной дыре. Но до Шэнь Цзю донёсся только едкий запах алкоголя, которым пропитались одежда и дыхание главы школы. Он так и не добрался до кровати, а уснул прямо там, у стола с остывшим чаем, в полудрёме опрокинув чарку вина себе на ханьфу. И Шэнь Цзю сжалился, проявил последний добрый жест, оттащив брата к кровати, где недавно покоился сам. Юэ Ци во сне ворочался и хмурился, дыша так же часто, как беспризорная псина. И пусть присевший рядом Сяо Цзю не собирался никуда уходить, руки главы все равно сомкнулись на талии цвета цин, прижимаясь сильнее к человеку, от которого пахло чем-то неуловимым и родным. Ещё несколько часов они провели вот так вместе, ожидая, когда рассвет окончательно побагровеет от смущения, в этой жизни увидев момент бесстыдной близости двух смертников. Шэнь Цзю так и задремал, прижавшись к изголовью кровати, но не выпустив из рук прядей чужих волос, к которым совсем недавно сухо прикасался губами. Поздним утром его разбудит взмах крыльев случайной птицы или неосторожный гомон учеников под окнами комнаты, и тогда он уйдет, устыдившись всех тех чувств, что вспыхнули в нем под действием дурмана. Он не скажет ничего из того, что хотел сказать этой ночью, повторно возненавидит себя за проявление слабости, повторно будет избегать встреч с Юэ Цинъюанем, кляня его своим худшим кошмаром. Однако сейчас его не заботили эти мысли. Больше всего на свете сейчас он хотел уснуть. Уснуть по-настоящему. Но долгожданное спокойствие не придет к Шэнь Цзю даже со смертью. Ведь он точно знал, что никуда не денется из этого тела.