***
Революция — радикальное, качественное изменение, скачок в развитии общества или познания. «Р Е В О Л Ю Ц И Я» Всего девять букв, но сколько ужаса, разрухи, боли и печали они несут. Сергей имел несчастье убедиться в этом на своём опыте. Сперва в невероятные идеи коммунизма верилось, а теперь время показало, что все красивые слова были пустышками. А ведь им верили все люди, мечтавшие о лучшей жизни. Сергей и сам был таким, он даже писал стихи, воспевающие идею революции. Но только спустя годы стало ясно, насколько те строки были по-глупому наивны и отвратительны. Они буквально воспевали сотни (если не тысячи) смертей, кровавые реки, пролитые людьми, убивающими всех несогласных. И, похоже, только до одного Сергея это дошло. Иначе не объяснить, почему все окружающие его люди в упор отказывались видеть правду. Они, если проще говорить, просто слепые идиоты, готовые собачкой бегать за новой властью, слепо доверяя каждому её слову. Настолько наивными не были даже дети алкоголиков, что верили в слова родителей о скором «расставании» с бутылкой. Возможно, Сергей сильно преувеличивает, но сложно не делать этого, когда каждый третий поэт и писатель в стране готов из всех щелей орать, насколько хорош новый режим, и как плохо было раньше. Сергей не спорил с тем, что до революции не всё шло гладко, но тогда всё происходило как-то мирно, что ли. Или же Есенин так считает исключительно из-за неприязни к людям, отказывающимся видеть обратную сторону переворотов и партии большевиков. Сергею относительно повезло: в его близком окружении либо не воспевали власть, либо и вовсе о ней не распространялись, а некоторые, буквально единицы, являются противникам коммунистического режима. И порой Есенину искренне хочется поблагодарить всех этих людей и крепко-крепко обнять их. Но приходится сдерживаться, чтобы не выглядеть безумцем, не выслушивать лекции о вреде алкоголя и не получать в свой адрес фразы на подобие: «Сергун, ну бросай ты пить и бред нести! Себя же и свой талант погубишь. Давай трезвей!» И, учитывая отношение Сергея к «советским псам», его связь с Маяковским кажется одной большой иронией или глупой шуткой. Только Есенину не смешно от слова совсем. Ему в некотором смысле даже горестно и больно. Он и уйти не может: ноги всё равно ведут к Маяковскому. Но и оставаться с ним невыносимо: ощущение, словно находишься в одной комнате с садистом. И чувство складывалось не из-за того, что Владимир избивал, любил доводить до слёз или собак мучил, а из-за страсти (нет, одержимости) к идеям советской власти. Владимир не говорит о своих взглядах, когда к нему приходит Сергей. Но тот всё равно в каждый свой визит чувствует себя запертым наедине со слепым безумцем, способным оторвать голову, если сказать что-то против его убеждений. И из чувства страха Сергей не предпринимает попыток переубедить Маяковского. А тот даже не подаёт признаков враждебности, когда находится наедине с Сергеем. Последний просто накручивает себя из-за всех стычек на литературных вечерах и тех стихов, пропитанных пропагандой и слепым восхвалением. Сергей может предъявить за подобное любовнице, но с Маяковским всё иначе. Во-первых, они с самого начала их связи договорились даже не пытаться изменить друг друга, поэтому Владимир никак не комментирует пристрастие Сергея к спиртным напиткам, а тот ничего не говорит о чужой привычке курить и мыть руки каждый час. Во-вторых, Есенин не имеет права что-либо предъявлять человеку, статус отношений с которым остаётся туманным. Сергей не может назвать Владимира другом: слишком они разные, не говорят часами напролёт, не встречаются где-то вне квартир и иногда делают большие перерывы в общении. Да и любовником величать тяжело: они, Маяковский и Есенин, фактически не занимаются сексом, чаще сидят в тишине, попивая горячий чай, и спокойно относятся, когда у кого-то из них появляется любовный интерес. Но просто знакомым Владимира тоже не назвать, а всё из-за того же редкого секса. Сергей никогда не спрашивает напрямую об этом, не желая показаться ревнивой «жёнушкой». Он только один раз докопался до Маяковского и то, когда напился (нажрался). Тогда тот пожал плечами и сказал нечто вроде: «С кем попало чай не пьют». Больше вопрос не поднимался. Сергею хорошо с Маяковским и одновременно тяжело. Это чем-то напоминает алкоголь, наркотики или сигареты. К Владимиру можно прийти пьяным, он всегда впустит в квартиру, снимет одежду, испачканную в грязи и рвоте, и уложит спать. А утром ничего не скажет, правда, сперва едко пошутит, но осуждать и читать нотации не будет. Он только окинет взглядом, немного грустным и расстроенным, но не презирающим. От подобного Сергею даже становится стыдно, и иногда он обещает себе не пить, лишь бы не натыкаться на грустные глаза Маяковского. Трезвость держится не больше трёх-пяти дней, а потом всё повторяется. Плохо с Маяковским только в моменты прилива его одержимости. Именно в такие моменты Владимир резко встаёт с места, покидает квартиру, а возвращается спустя несколько часов и сразу бежит записывать строки. Сергею не неловко сидеть одному в чужой квартире, просто он знает, что именно «находил» во время прогулок Маяковский — стихи о советской власти. Есенин узнал об этом случайно: просто однажды прочитал черновики вдоль и поперёк исписанные восхвалением данной формы правления. Тогда Сергей еле сдержался от того, чтобы изорвать бумагу. В тот день он сослался на какие-то срочные дела, буквально сбежал и после избегал встреч с Маяковским почти две недели. А тот не стремился встретиться вновь, как и всегда. Сергей иногда пробует слезть с зависимости под названием «Владимир Маяковский». Но держаться долго не получается, срыв происходит достаточно быстро. А самым большим рекордом остаётся срок в два месяца. И Сергей точно знает — не только он мучился всё это время. Владимир так же зависим от Есенина, но никогда не показывает этого. И Владимир тоже иногда пытается избавиться от «вредной» привычки: он не открывает дверь, когда решается заняться подобным. У Сергея имеется зависимость похуже «советского» Маяковского — алкоголь, а у Владимира — сигареты. Но почему-то поэты предпочитают вести ленивую борьбу с тем, что не губит здоровье. Возможно, они просто два идиота, страдающие по мелочным вещам. Сергей никогда не идёт сразу к Маяковскому после литературных вечеров. Сперва нужно немного выпить, поговорить с друзьями и просто расслабиться. А потом уже можно медленно пойти к Владимиру, если тот, конечно (опять) не сошёлся с Лилей Брик. А в гостях Сергей может побыть в приятной недавищей тишине, но при этом не в одиночестве. Владимир не заваливает разговорами и позволяет отдохнуть от шума. Иногда всё же диалог завязывается, но он крутится вокруг каких-то мелочей. А тема политики не упоминается даже мимоходом. Иногда это Маяковский ходит к Сергею, но непьяным, а пропахшим сигаретами. И в основном это происходит после ссор с «Лиличкой», а не из-за драк с противниками советского режима. Владимир, сидя на кухне у Есенина, не изливает душу, не плачет, а молчит и пьёт чай. А Сергей не издевается, но может бросить короткую шутку и не более того. Разговор о политике завязывается случайно, и его начинает сам Сергей, а не Маяковский. Тот лишь удивлённо поднимает брови: — Так тебе не надоело писать эти, — Есенин делает акцент на последнем слове. — стихи? У тебя их много. — Какие «эти» стихи? Ты опять про мою лесенку? Серёга, мы же не на людях: мозги мне не делай, — хмурится Владимир. — Я про тему стихов, — сказать прямо не получается: резко стало стыдно. — Так тебе она ещё не приелась? Маяковский нервно потирает переносицу и окидывает Сергея взглядом, говорящим, мол, не ходи вкруг да около, надоел уже. А прямо заявить о своих претензиях у Есенина не получается: он вдруг почувствовал себя самым большим мудаком. Конечное, он прямо сейчас собирается «оплевать» творчество любовника (?) не для того, чтобы отвести возможные подозрения людей о совсем не дружеской связи. У Сергея буквально нет причин, кроме собственной неприязни к советской власти и глупой надежды «открыть глаза Маяковскому на суровую правду». — Не тяни кота за хвост и начни говорить прямо. Мне намёков от Лили хватает с головой, а тут ещё ты начал, — не выдерживает тот. — Тебе ещё не надоело облизывать советскую власть? — На одном дыхании произносит Сергей. — Ты же неглупый человек, — он не говорит «умный», дабы не льстить. — Ну ты не можешь не видеть всего того, что принесла эта твоя революция… Столько людей погибло, а ты сам рассказывал о том, как голодал и кости варил, чтобы хоть что-то есть. Но даже это не мешает тебе писать эти стихи. Владимир сперва удивлённо смотрит, а после эмоция сменяется на нечто непонятное: то ли на злость, то ли на обиду, то ли на печаль. Сергей всё никак не может разобраться в том, что чувствует Маяковский. Тот осторожно и несколько на показ откладывает листы бумаги в сторону и качает головой. — Прогрессу не обойтись без жертв, — коротко отвечает Владимир, явно не желая рассуждать на эту тему. — Да как же ты не понимаешь, Володя, — Сергей нервно улыбается. — Параллельно коммунизму речка алая течёт. — Я повторюсь — для хорошей жизни необходимы жертвы людей, — холодно говорит Владимир. Сергей чувствует укол разочарования и Владимиром, и самим собой. Есенин прекрасно знал, что Маяковский упёртый — как баран — его фактически невозможно переубедить. И красивые речи тут не в состоянии помочь. Глупо было ожидать обратное, но надежда оказалась такой же слепой, как и все «советские псы». — Давай… — «Советский пёс» замолкает на мгновение. — Давай просто не будем говорить об этом? Мы оба упёртые, и своего мнения не поменяем. Я обещаю не говорить о твоих стихах, оставлю это для публики, — он даже слабо улыбается, пусть и в глазах видна грусть. — А пока можно отдохнуть от нашего соперничества. Сергей кивает, но не уходит, чтобы не выглядеть обиженным. Он хочет забыть об этом разговоре, как о страшном сне. Только последний не является реальностью, а одержимость Маяковского — да. И вот с ней ничего не сделаешь, сколько не пытайся, не доказывай и не приводи аргументов. На следующий день ни Владимир, ни Сергей не вспоминают о том разговоре и ведут себя так, словно его и не было.***