***
Китти никак не желала уходить ни из памяти Григория, ни из сердца. Когда она уехала из дома, он не находил себе места. Наконец он решился и отправился в Нежин на поиски. Выяснилось, что Китти работает (какой ужас!) поломойкой в какой-то занюханной больнице для бедных и снимает самую затрапезную квартирку на окраине. — Вы достойны большего, дорогая Китти! — сказал он ей в первый вечер, когда явился с визитом. — Да полно вам, Григорий Петрович, — отмахнулась от него она. — Я ведь простая женщина, не из благородных, да к тому же бывшая крепачка. — Вы — любимая воспитанница моей покойной матушки, — грустно взглянул на нее Григорий. — Она вас любила как родную дочь. — Бедная Анна Львовна, — глаза Катерины заблестели от не пролитых слез, — она была такой доброй, такой великодушной. — Нам всем ее очень не хватает! — Григорий в порыве страсти взял Катерину за руку, поднес ее к губам. — И я вам так благодарен за то, что вы не забываете, чтите ее память. — Я никогда ее не забуду! — прошептала Катерина. — Просто не смогу. Он с удовольствием отметил, что она покраснела, но не спешила убрать руку. Они еще долго сидели потом в маленькой гостиной, пили чай, вспоминали Анну Львовну, беседовали обо всяких пустяках. Катерина сетовала, что в госпитале ей, случается, приходится нелегко, а он осторожно намекнул на некоторые сложности в отношениях с Натали. Расстались они, можно сказать, добрыми друзьями. С того дня Григорий зачастил в домик на окраине. Он приносил Катерине угощения, что передавала Павлина. Она оказалась, к счастью на его стороне, потому что искренне любила «свою милую девочку». Иногда они с Китти ездили вместе гулять в городской парк, несколько раз Григорий приглашал Катерину в театр, который, как выяснилось, она обожала. Вот театр-то все и решил. Григорий пригласил свою зазнобу на бенефис одной столичной знаменитости, кстати сказать, спектакль и впрямь был замечательный, а прима играла весьма вдохновенно. По окончании, как обычно, Григорий проводил Катерину домой, она пригласила его на чай, они проговорили до полуночи, вспоминая леди Макбет в исполнении мадемуазель Батмановой, а потом он заметил между делом, что не хочет возвращаться домой. Катерина же на это предложила ему остаться… Он натурально потерял голову от страсти. Кажется, теперь Григорий начал понимать своего отца: очень трудно устоять перед настоящей, самой искренней и пылкой любовью. А препятствия… их попросту не замечаешь! С Китти он чувствовал себя так легко, так спокойно, что ему казалось, будто весь мир вокруг ему улыбается. У него будто крылья за спиной вырастали, когда он был с ней наедине. Григорий любую ношу готов был вынести, лишь бы возлюбленная была рядом. С Натали, увы, Григорий никогда не испытывал подобного. Она милая, ласковая, но… что поделать, ежели не лежит к ней душа. Кроме того, Натали и прежде была немного высокомерной, а из-за беременности, что ли, сделалась еще более капризной, заносчивой и даже грубой. Служанки от нее уже по углам начали шарахаться, поскольку боялись попасть под горячую руку. Уж на что Орыся, горничная ее, панночу свою обожала, но и то стала из-за нее плакать да жаловаться потихоньку своим товаркам, мол, Наталья Александровна несправедливо на нее гневается да наказывает. Прикрываясь заботой о ребенке, Григорий перестал делить с женой кровать, чем разозлил ее еще больше. Она теперь раздражалась по любому пустяку, срываясь на всех, даже Павлине иной раз доставалось. Однако же, пересилить себя Григорий также не мог, благо, спальня отца покуда пустовала. Что будет, когда они с Ларисой вернутся домой — лучше не представлять. Что же до Катерины, то Григорий с каждым днем привязывался к ней все больше и больше, в ее обществе отдыхал душой, так сказать, и телом. Он купил ей дом, гораздо просторнее той конуры, где она жила, обставил его превосходной мебелью, заказал новый гардероб. Также Григорий просил ее бросить работу в больнице, но Катерина все еще отказывалась, говорила, так ей соседи не задают лишних вопросов, откуда, мол, деньги на роскошества, а во-вторых, сиднем сидеть дома ей скучно. Григорий долго думал и наконец решил: он увезет Китти в Париж, и они станут жить там. Нужно только дождаться возвращения отца и рождения ребенка Натали. Жена останется под присмотром его отца и Ларисы, ребенок тоже не будет ни в чем нуждаться, а он будет свободен. Впрочем, если Натали захочет, может вернуться домой, к своему отцу. А там — пройдет несколько лет, и можно будет получить развод. И тогда они с Китти поженятся! Никто им и слова поперек не скажет. Правда, тут есть одно «но». Презренный, так сказать, металл. Все капиталы, как ни прискорбно, в руках отца. Он доверил Григорию имение лишь затем, чтобы посмотреть, как тот будет самостоятельно справляться с хозяйством. В будущем они с Александром Васильевичем планировали отделить их с Натали: купить им собственный дом, дабы дети жили самостоятельно. А для этого требовалось недюжинное усердие со стороны Григория. Поначалу он старался изо всех сил, чтобы Червинка принесла неплохой доход, но… так уж сложились обстоятельства, что ему стало недосуг заниматься хозяйством. Деньги таяли, Яков нет-нет, да пытался увещевать его, мол, Петр Иванович не обрадуются, когда узнают, что Григорий наплевал на свои обязанности, но ему было хоть травушка не расти. Главное ведь, что Китти рядом! Он попытался было запустить руку в кассу завода, чтобы закрыть брешь, но управляющий держал ушки на макушке, помнил, знать, наказ отца, сукин сын! Однако же, надо что-то делать, ведь скоро уж, не оглянешься, и Рождество, а там и до весны недалече. Вернется отец, потребует отчет, и что Григорию прикажете делать? А тут еще Натали будто подменили в последнее время. Она сделалась такой ласковой, что Григорий не знал, что и думать. Вечерами она приходила к нему в кабинет, садилась рядом и начинала гладить его по голове, говоря, что понимает, как ему тяжело, и если бы только Григ пожелал, она разделила бы с ним его ношу. Еще Натали велела в очередной раз заменить портьеры в гостиной и распорядилась перевесить гобелен с лошадьми в свою спальню. — Он ведь и впрямь очень красивый, — сказала она, — а Петр Иванович, должно быть, так старался, выбирал нам подарок… Если Григорий говорил, что у него много дел, Натали вздыхала, опускала глаза и отвечала: — Простите, супруг мой, я не стану досаждать, ведь дела прежде всего. Она сама выучилась готовить его любимые блюда по руководством Павлины и теперь, чтобы не обидеть жену, Григорий, к вящему неудовольствию Китти, вынужден был обедать дома. Кстати сказать, выяснилось, что готовит Натали весьма сносно. К Орысе и остальным горничным она стала относиться гораздо мягче и даже попросила Дарину помочь ей вышивать крестильную сорочку для будущего младенца. А еще Натали стала вдруг ужасно суеверной: каждый день она рассказывала Григорию свои сны. К несчастью, последнее время она видела лишь дурные предзнаменования и горестно вздыхала, что очень боится умереть и оставить своих любимых мужа и ребеночка, которого произведет на свет, совсем одних. Григорий умолял ее не говорить глупостей и выкинуть этот бред из головы. — Чего доброго и вправду заболеешь! — сказал он и как в воду глядел. Позавчера он как раз собирался тихонько улизнуть из дома после завтрака и провести день у Китти, но Натали вдруг сделалось очень худо. Она жаловалась на боли, головокружение, а потом и вовсе упала в обморок. Перепуганная Орыся примчалась к Григорию, когда он как раз уже надевал шубу, чтобы ехать в Нежин. — Пан, у Натальи Александровны… плохо ей дюже! Кровь идет! Не случилось бы что с малюткой, — заплакала она. — Хватит орать! — бросил ей Григорий. — Иди к ней и глаз не спускай с пани, поняла? Я сам за врачом съезжу. Врач осмотрел Натали, дал необходимые лекарства, заверил, что опасность миновала, прописал полный покой и уехал. — Помните, — предупредил он, — любые потрясения могут окончится для нее трагически, она может скинуть. Так что — полнейший покой, здоровый сон и никаких волнений. — Благодарю, Семен Аркадьевич! — сказал ему Григорий. Целый день он провел подле жены: читал ей, рассказывал смешные случаи из тех времен, когда в юности жил в Петербурге, вспоминал их медовый месяц… Он решил, что Китти сегодня уж простит его, а завтра после обеда он даст Натали снотворного, и она, как и предписывал доктор, будет отдыхать. А он поедет к своей милой! И вот письмо отца, которое пришло утром, значительным образом испортило ему настроение. Потому что за всеми хлопотами он так и не подумал о том, где же раздобыть денег на покупку семян и на прочую ерунду, о которой так настойчиво пекся отец.***
В дверь кабинета робко постучали. — Войдите, — вздохнул Григорий. — О, Григ, прости, если помешала! — Натали осторожно переступила порог. — Зачем ты встала, душечка моя, — он быстро вскочил, бросился к ней, заботливо взял под руку и подвел к креслу, — тебе надобно лежать. Все ж таки, несмотря на то, что Натали была ему безразлична, зла он ей не желал, и уж тем более не хотел, чтобы она потеряла дитя. — Мне намного лучше, — лучезарно улыбнулась Натали. — И я так по тебе соскучилась! — она обняла его и поцеловала в губы. — Ой, а что это такое? — Натали заметила шляпную коробку, которая по-прежнему стояла на столе. — Это… Я письмо сегодня получил от батюшки, — объяснил Григорий. — Пишет, что все у них там в порядке, напоминает мне о делах и — вот. Прислал тебе подарок. — Как это мило с его стороны, — от радости она захлопала в ладоши. — Поглядим-поглядим! — с нетерпением она принялась теребить шелковую ленту, торопясь как можно скорее достать шляпку из коробки. — Боже! — ахнула Натали, достав наконец подарок. — Какая красота! Она тут же нацепила шляпку и подошла к зеркалу: — Мне идет? — спросила она, повернувшись к Григорию. — Очень! — кисло улыбнулся он. — Ты само совершенство! — Неужели Петр Иванович сам выбирал ее? — Натали вновь принялась вертеться перед зеркалом. — Ну, если честно, — протянул Григорий, — он написал, что это выбор Ларисы, она… — Я так и подумала, — кивнула Натали. — Надо бы написать, поблагодарить ее. — Ты же ее не выносишь, — удивился Григорий. — Ах, Григ, — томно вздохнула она, — все это было ребячеством! Теперь я понимаю, как глупо себя вела. Да, пусть эта женщина не столь благородного происхождения, как мы, но Петр Иванович ее любит. А он — хозяин в этом доме, значит, мой долг — уважать и его, и его супругу. Кроме того, — хмыкнула она, — во вкусе ей и впрямь не откажешь, шляпка-то великолепна! Но впрочем, это не главное. Главное — что мы должны постараться жить мирно и дружно, правда? — Да, — он обнял ее за плечи, — ты права. Но все-таки, Наташенька, ты бы пошла, прилегла. Тебе ведь доктор велел больше отдыхать. — Конечно, я и впрямь еще слаба. Мне просто хотелось увидеть тебя, но теперь я буду послушной: отправлюсь к себе и лягу. — Вот и чудно. Я провожу тебя, душа моя. — Кстати, Григ, — вспомнила Натали, когда он проводил ее до спальни и помог улечься в постель, — Лидди устраивает на Рождество прием. Поедем? — Поглядим, — отозвался Григорий. — Зависеть будет от твоего здоровья, дорогая моя, — тут же прибавил он, заметив, что у Натали задрожали губы, и она собирается заплакать. — Посоветуемся с доктором. Если все будет в порядке, разумеется, поедем. Про себя же он заметил, что непременно уговорит Семена Аркадьевича убедить Натали остаться дома, а сам, как и собирался, на Рождество уедет с Китти в Киев. Он уже давно пообещал ей увеселительную поездку: они снимут номер в гостинице, где их никто не знает, сходят в ресторацию, погуляют, — словом, будут только вдвоем. Это будет лучшее Рождество в его жизни.