16 марта С трудом не поддавшись искушению, я продолжила верить в неё. Узы, которые соединяли её с принцессой. Песня, которую она пела. Мечта, о которой говорила. Ах, как сильно я хотела знать о ней больше.
Придворные дамы в спешке садились в свои экипажи, щедро украшенные белыми цветами унохана, и готовились к отправлению в главный храм, где для нас была заказана праздничная служба. Не умолкал ни на секунду их писклявый говор, а как сыпали они комплименты, как нахваливали платья друг друга — у любого бы от стыда порозовели уши, ведь это надо же уметь так нагло врать. Одна из дам изо всех сил подгоняла совсем ещё юную, едва ли старше меня, девушку, блеск в глазах которой ещё не успел погаснуть, вот она и восклицала на весь сад: — Постойте же! Я непременно должна сложить стих об этой кукушке, как же чудесно она поёт! — Сочините в дороге. Поспешите, пока процессия не началась без нас! — пытались достучаться до неё. А торжественный голос кукушки и в самом деле был прелестен, но стоило присоединиться соловью, пытавшемуся ей подражать, как их совместное пение заиграло совсем новыми красками. Невольно я задумалась, какой бы стих сложил мой отец, услышав, как прекрасно они поют. Усмехнувшись, я опустила плетёную занавесь своей повозки и прикрыла глаза. Путь обещал быть недолгим, но всё равно хотелось самую малость вздремнуть перед насыщенным празднеством на вершине холма, благо никто, помимо низенькой прислужницы, не захотел разделить со мной это короткое путешествие до храма. Дамы располагались в экипажах согласно их рангу, поэтому и Айко ехала в самом роскошном, сопровождая других фрейлин из внутренних покоев. Остальные же предпочли ютиться в крохотных повозках, лишь бы подальше от девочки-призрака. В такие моменты я ощущала себя прислуживающей в императорском дворце найси-но-ками , которой выделили отдельный экипаж, но в действительности всё было в точности наоборот: просто слова звучали похоже. Разумеется, мне было далеко до дочери великого министра, но временами даже в жизни Камисавари были свои преимущества. Повозки, наконец, тронулись, земля загрохотала от треска колёс и топота волов, а вместе с тем и умолкла талантливая кукушка. Заснуть оказалось сложнее, чем я думала, и потому посматривала сквозь окошко на то, как Хаяшидзаки, оправдывая своё имя, взаправду расцвела, подобно громадной вишне: все дороги замело розовым ковром из лепестков. Края дорогих одежд фрейлин красивыми струящимися волнами выбегали из-под занавесок экипажей, тем самым привлекая внимание проезжавших рядом на конях вельмож. Готова была поспорить, что внутри их повозок велись ожесточенные споры, чьё же на самом деле платье приковало взор того или иного господина. Наши экипажи остановили подле храма Хаяшидзаки, или как его любят называть местные жители — Хаядзаки-дзиндзя, храм раннего цветения. По сравнению с храмом, например, Киёмидзу, этот был совсем маленький, да и келий в нём с трудом хватало для здешних фрейлин, что уже говорить о столичных гостях. Не вылезая из повозок, мы внимательно слушали, как главный бонза звучным, отчётливым голосом зачитывал сутры и поучения в святилище, и в перерывах иногда казалось, что кто-то из дам с трудом сдерживал всхлипы: так глубоко они были тронуты. Не менее прекрасными были вечнозелёные деревья сакаки, посаженные вдоль храмовой территории: во время обряда они выглядели как никогда таинственно. Жаль только, что палевые цветы сакаки распускаются в начале лета: меня вдруг объяла неимоверная тоска по их неуловимому аромату. «Интересно, какие цветы ей нравятся?..» — пронеслось в моих мыслях, отчего щёки приятно закололи. Вскоре после окончания службы к главной улице, что как раз проходила напротив храма, подоспела торжественная процессия. Прислужница, молча поклонившись, спустилась с повозки по приставленным ступенькам, чтобы понаблюдать за зрелищем. Я тоже, не скрывая праздного интереса, слегка отодвинула занавеси. Предо мной предстала чудесная картина: мальчики-поводыри вели на двух канатах грозного вида быка, запряжённого в роскошную повозку на высоких колёсах, с изогнутой крыши которой пышными гирляндами спускались цветы вишни, персика и сливы — такие похожие внешне, но всё же до удивительного разные в мелочах цветы. Молодые девушки в праздничных нарядах красных, розовых и пурпурных оттенков вальяжно шагали позади, пока в первых рядах шли мужчины из свиты достопочтенного принца в белоснежных платьях и чёрных высоких шляпах. Кто-то помогал мальчикам вести быка и толкать массивную повозку, покрытую чёрным, давно выцветшим лаком, да украшенную бледно-розовым орнаментом в форме бутонов сакуры; кто-то нёс высокие, с пару человек ростом, зонтики, с верхушек которых из богатых корзин сыпались лепестки весенних цветов; кто-то исполнял древние песни и пляски, пока музыканты в лиловых одеждах подыгрывали им на флейтах, барабанах и трещотках. Но как бы блистательна ни была вся процессия, венцом её по праву можно было считать красивого юношу, важно шагавшего впереди всего шествия. Его густо набеленное лицо было женственным и мягким, но в то же время не лишённым выразительной мужественности; алые губы поблёскивали на солнце, а длинные волосы, в пряди которых вплели розовые лепестки, были перевязаны чёрной лентой чуть ниже затылка; осанка его была прямой и царственной, а взгляд — остёр и изящен. Облачённый в небесно-голубое платье с белым узором и ярко-алое исподнее платье, он воплощал в себе мимолётную красоту цветущей вишни, а также юности: даже самому прекрасному бутону рано или поздно суждено иссохнуть. Всё это сильно напоминало мне торжество в честь фестиваля Камо, так горячо любимого всеми в столице. Впервые я наблюдала, чтобы обыкновенному празднику Ханами — скоротечному развлечению знати в дни третьей луны — отдавались такие почести. Не было ничего удивительного в том, что в разных провинциях и уездах существовали свои обычаи, но тогда мне как никогда сильно захотелось разузнать, какая на самом деле история скрывалась за празднованием Ханами в деревне Хаяшидзаки. По словам моего отца, имя местного храмового Божества давно позабыто, но традиции, передаваемые из поколения в поколение, сохранились. Что же видели в цветении вишни местные старики, для кого читали они свои молитвы, пели хвалебные песни? И что же на самом деле произошло в прошлом, из-за чего Бог этих земель вошёл в историю безымянным? Утомлённая шумом музыки и топота ног, а также различными думами о днях минувших, я закрыла окошко и отодвинулась подальше от занавесей. Процессия на главной улице завершилась, и экипажи были готовы направиться в сад, дабы присоединиться к основному торжеству. Моя прислужница не спешила подниматься в повозку, и не успела я поинтересоваться у неё, в чём же было дело, как услышала её взволнованный голос: — Прошу извинить меня, но экипажи уже готовятся к отправлению… Прошу вас простить мне мою наглость, но… — она запнулась, явно растерянная происходящим. Сердце моё замерло от страха, ведь это вполне мог быть заносчивый кавалер, понятия не имевший, кто на самом деле в повозке. Но страшнее всего была мысль, что на самом-то деле всё он знал, просто решил вживую посмотреть на удивительную диковинку деревни Хаяшидзаки, или, что ещё хуже, сделать эту диковинку своей собственностью. Кулаки, неприятно влажные от пота, затряслись и я съёжилась в глубине повозки, готовясь к худшему, как тут же послышался скрип чьих-то туфель: кем бы ни был незнакомец, он уже поднимался внутрь. Затрещали занавеси, я в ужасе отвернулась, закрыв лицо рукавом, и тут же начала молить его оставить меня одну: — Господин, сдаётся мне, вы ошиблись экипажем! — заявила я голосом поважнее. — Мне не интересны стихи и подарки, и вряд ли я смогу оценить ваши чувства по достоинству… Потому позвольте мне насладиться цветением вишни в компании моей верной прислужницы! В ответ тишина — незнакомец не спешил покидать повозку. Вместо этого ушей моих коснулся короткий стих о весне:Хоть говори, хоть нет. Ветку цветущей вишни Я всё равно сорву.
Этот сладостный голос я тут же узнала, хоть и не верилось, что всё происходило наяву. Повернувшись к ней лицом, я удивлённо, но и не менее радостно, воскликнула: — Айко-сан! И в самом деле, передо мной сидел вовсе не злостный чинуша, но сжимающая в руках плетеную шляпу юная девушка, пускай и в чуть менее привычном для меня облике. — Я уж думала, ты от страха прямо тут в царство Будды и отправишься, — захихикала она. — Как хорошо, что до храма рукой подать. Она улыбнулась ярко-алыми губами — пускай то не было впервой, но всё же как необычно видеть её, обычно лёгкую и свободную от мирских правил, набеленную да накрашенную согласно строгому этикету. Ничего не поделать, в честь столь значимого события ей приходилось ответственно играть роль старшей фрейлины. — Почему ты здесь? Разве твоё место не рядом с дамами внутренних покоев? — Чуть не забыла… — Отложив шляпу, она выглянула из-за занавесей и подозвала рукой прислужницу. — Будь добра, передай моим спутницам, что могут отправляться без меня. Я продолжу путь в этой повозке. Возвращаться нужды нет, можешь занять моё место. — Айко завела руку за пазуху, а затем протянула на раскрытой ладони небольшую вещицу. — Вот, возьми. Они знают, чей это гребень, поэтому вопросов не будет. Ах да, его тоже можешь оставить себе. Сложно было вообразить лицо прислужницы, но без сомнений этот день она вряд ли сможет когда-нибудь забыть, а гребень будет передаваться в её семье из поколения в поколения. Что может быть чудеснее, чем получить подарок от столь прекрасного человека? Задумавшись об этом, я совершенно неожиданно для себя поняла, что мы с Айко ещё ни разу не обменивались подарками. — Ты бросила остальных фрейлин, ничего им не пояснив? Немудренно, что мы никак не можем отправиться. Айко уселась поближе ко мне, да так, что наши плечи почти соприкасались, а затем как ни в чём не бывало ответила: — Все так увлечённо обсуждали невиданной красоты процессию, что я просто не смогла устоять перед шансом улизнуть. Будь ты на моём месте, сделала бы то же самое! — Она недовольно надула щёки. Был подан сигнал, и наш экипаж двинулся в путь вместе с остальными. — К тому же… — её лицо смягчилось. — Чутьё подсказывало мне, что ты здесь совершенно одна, вот и захотелось составить тебе компанию. Ничего более. Казалось бы, за столько дней можно было и привыкнуть к необычной честности её слов, но вот моё сердце вновь пропустило удар, а щёки залил румянец. Белила скрывали истинные цвета лица Айко, но уверена, не было на нём и капли смущения. Она бесстыдно и бессовестно говорила всё, что было у неё на душе — говорила чистую правду, за которую попросту не может быть неловко. Напротив, скрывать чувства настолько незапятнанные, настолько искренние и трепетные, — вот что на самом деле заслуживает порицания. Ухмыльнувшись, я решила смутить её в ответ: — Это очень мило с твоей стороны, но с чего вдруг такой внезапный порыв вдохновения? Айко сначала задумчиво вскинула брови, словно успев позабыть о событиях минутной давности, но быстро собралась с мыслями. — А, ты об этом! Так тебе понравилось? — Совсем недурно. Особенно для той, «кто совсем ничего не смыслит в стихах», — я хихикнула в рукав, не скрывая гордости за своё остроумие. Почему-то я была уверена, что такой комплимент непременно вгонит её в краску, вот только Айко, почти не изменившись в лице, озорно пропела: — Тогда я непременно передам комплименты тому Куродо, что зачитывал его одной из моих спутниц во время процессии. Сегодня он пленил сердца не одной, а сразу двух юных красавиц! — Она игриво разок хлопнула в ладоши и по-лисьи глядела на меня из-под полуопущенных ресниц. Так просто, даже усилия не прилагая, она отразила летевшую в неё стрелу, или скорее поймала её цепким пальцами и запустила обратно в меня — прямое попадание, чего и требовалось ожидать. Глаза защипало от жгучей обиды на собственную недальновидность, и мне оставалось обиженно сложить руки у груди да вперить взгляд куда-нибудь, где меня не поймает в западню проницательность её глаз. — Только я обрадовалась… Некрасиво это, Айко-сан, чужие стихи воровать, — причитала я, насупившись. Айко же придвинулась ещё ближе, и её вкрадчивое дыхание обожгло кончик моего уха. «Ради этого ведь и прогнала прислужницу!» — кричал голос в мыслях, но сказать это вслух силёнок не хватило. За эти дни одно я точно успела понять: сколько ни набирайся смелости, этого никогда не будет достаточно, ведь предвидеть её следующий шаг попросту невозможно. — Ююко-чан, скажи мне… — заискивающе прошептала она, и теплота её голоса растеклась по моему и без того горящему от волнения лицу. Я слышала, как медленно она вдыхала душный воздух, смакуя такую короткую, такую невыносимо длинную паузу, а затем всё с той же чувственностью продолжила, — а ты уверена, что господин Сайгё так и не прознал о твоей шалости с его тетрадью? Глубоко вздохнув, наклоном головы вбок я легонько стукнула Айко — та схватилась обеими руками за нос и отпрянула подальше. — Больно же, Ююко-чан… — гнусаво протянула она. — Это совсем здесь не при чём! — вспылила я, самую малость оскорблённая таким сравнением. И правда, почему же меня это так сильно задело? Не было в её необдуманно честных словах ни злого умысла, ни желания уязвить — такой уж она была девочкой, эта Айко Хиросэ, поэтому негодовала я вовсе не из-за сказанного ею. До этого я даже подумать не могла, что от простой дружеской колкости, бывает, спирает в груди, и столько разных эмоций рвётся наружу через закупоренное волнением горло, и не успеваешь даже осознать каждую из них — так быстро они вспыхивают, сменяют друг друга на сердце. Но тогда впервые я позволила одному из них проскочить наружу, позволила самой себе побыть искренней с ней, и от этого простого, в меру шуточного чувства обиды стало необъяснимо приятно. — Прости-прости, я правда благодарна тебе за тот раз, — она принялась оправдываться. В ответ я сердито хмыкнула и демонстративно задрала повыше голову. Застыв в этой позе, я не собиралась и дальше лебезить перед ней, вот только, сколько бы я ни пыхтела ноздрями, щекотавшие кончик моего носа пряди всё никак с него не спадали. — Ююко-чан, ты что, обиделась? — Вовсе нет, — тут же отрезала я. — Ещё как обиделась. Я же вижу. — Вовсе нет! Я почувствовала носом касания её пальцев: Айко аккуратно убрала мешавшие пряди и заправила их мне за ухо. От неожиданности я раскрыла глаза и уставилась на неё, но к моему удивлению её взгляд был слегка опущен: девочка смотрела на мои руки. — Я люблю эту честность в тебе, — мягко произнесла она и взяла меня за ладони. Касания её пальцев были холоднее обычного, как и её спрятанная за алым улыбка утратила в игривости. — В следующий раз я непременно сложу стих специально для тебя. Исполнит она это обещание или нет — не имело это никакого значения. Такое крошечное, по-настоящему незначительное, оно было так же мимолётно, как и цветущая в разгар третьей луны вишня. Блеск в глубине её чёрных глаз был для меня дороже и прекраснее любого стиха, ни в чём другом я более не нуждалась. Признав очередное поражение, я улыбнулась: — Буду ждать с нетерпением.***
Наше небольшое путешествие наедине подходило к концу, но я всё продолжала спрашивать Айко о множестве вещей, что приглянулись мне сегодня — в том числе и о процессии. — Интересно, как же так вышло, что никто не помнит его имени?.. — спросила я как бы невзначай. — О чём это ты? — Процессия. Отец мне рассказывал незадолго до Ханами. Я в жизни не видела ничего подобного, но как-то печально это — что имя местного Божества всеми позабыто. Праздновать сезон Любования Цветами, да с таким размахом! Расскажи об этом в столице — никто не поверит. Зрелище, увидеть которое можно было всего раз в году и лишь в одной единственной — цветущей — деревне. — Точно, это ведь твой первый раз… — протянула Айко задумчиво. — Раньше я не задумывалась о местных обычаях, хоть и прожила здесь уже целый год. Даже совестно немного. Айко нахмурилась, задумчиво приложив палец к подбородку. Ранее она вскользь упоминала, что была одной из немногих придворных, родившихся в здешней провинции, а не прибывших издалека. — Врать не буду, я сама мало что знаю о прошлом деревни, — слова её прозвучали неутешительно. — Знаю лишь то, что в далёком прошлом она носила другое имя: Хакасаки-мура, деревня цветущей могилы. — Хакасаки? — не скрывала я своего изумления. — Впервые слышу об этом, до чего мрачное имя. Былое название деревни показалось мне жутким и немного нелепым: кто в самом деле захочет посетить место со столь тревожным именем, но в то же время трагедия забытого Бога стала для меня куда поэтичнее. Божество без веры, без последователей — всё равно что мертво, вот его и похоронили со всеми почестями на его родных — цветущих — землях, ставших ему могилой. — Быть может, прошлое деревни хотят забыть так же сильно, как и имя местного Бога, вот поэтому никто об этом не распространяется. Никому не выгодно портить новый образ деревни, особенно после того, как первая ёкайская война всё изменила, — заключила Айко. В этом смысле Хаяшидзаки не была особенной: когда императорская семья и самые высокие чины столицы разбежались по всей Японии, та полностью переменилась. В провинциях, какие они сейчас, не сыскать и тени былой самобытности, а многие из них и вовсе перестали существовать, поглощённые более крупными и влиятельными соседями. Если деревня не могла приспособиться к новым условиям жизни, то со временем неизбежно загнивала, а чуть после и вовсе переставала существовать. — Ни для кого не секрет, что деревенские старейшины не очень-то жалуют столичных господ, — продолжала пояснять Айко. — Всё потому, что на священную землю Хаяшидзаки те привезли с собой столичные уставы да нравы, совсем не считаясь с местными обычаями — в их головах одни только нескончаемые празднества. Хаяшидзаки ведь небольшая деревушка, а в незапамятные времена Хакасаки была ещё меньше, вот поэтому местные жители очень сплочены, объединены общей верой. — Разве это не прекрасный повод сплотиться вокруг неё ещё сильнее? Воскресить былые обычаи и вспомнить имя Бога этих земель? Вместо этого за почти четыре столетия его полностью стёрли из истории. Айко, словно не услышав мой вопрос, шёпотом шикнула в указательный палец и начала прислушиваться к чему-то. — Кажется, подъезжаем, — Айко оглядела окрестности сквозь окошко. Слух не подвёл её: тут уже и я заметила, что в разгаре беседы мы совсем упустили, как всё громче становились звуки веселья, доносившиеся снаружи. Они волнами плескались об стенки повозки и радостно шуршали — там были и тонкие, как дымки костров, трели звонкой флейты, и раскатистое эхо от священных плясок танцоров, и голосистое декламирование стихов о цветах. Весенний ветер доносил до нас радостную весть, что сезон Ханами праздновали со всевозможной пышностью. — Если наши предки возжелали забыть об этом, то на это была своя причина, Ююко-чан, — всё же ответила Айко, но уже тоном повыше. — Если кого и спрашивать за неё, так это старейшин или главного священника, но не думаю, что они горят желанием делиться таинствами своей веры с чужаками, если вообще помнят о них. Повозка затормозила, и к шуму празднества добавилась возня придворных дам: они спешили покинуть экипажи и присоединиться ко всеобщему веселью под цветущей вишней, вот и Айко принялась поправлять складки на своих платьях, а затем надела свою шляпу. — И всё же эгоистично это — забывать о своём прошлом. Ведь разве можно возвести настоящее, не имея никакого основания под ногами? На сердце вновь нависли чёрной хмарью тучи — мысли о невзгодах, что мне довелось пережить. Я уверила себя, не будь их тогда — не было бы у меня этих чудесных моментов с Айко сейчас, но та опустила томный взгляд и еле слышно усмехнулась. — Твоя правда, Ююко-чан. Вот только сдаётся мне, что настоящее может спокойно течь своим чередом, даже если никакого прошлого ни за ним, ни под ним не существует, — одной рукой она приподняла занавесь, за которой уже стояла моя прислужница, всё ещё вне себя от счастья, а другую протянула мне. — Пошли? Тогда мне показалось, что Айко сильно утомили беседы о прошлом деревни, и я, так и не получив желанных ответов, послушно взяла её за руку — навстречу бледно-розовому миру из лепестков. Мои сандалии коснулись земли, а взгляд приковал сказочный вид: такой знакомый, в меру неправильный, но оттого не менее пленительный. Лепестки, точно капли дождя, срывались с розоватых небес, направлялись к земле, подхватываемые озорным ветерком и горячим дыханием гостей, но в отличие от дождевых капель падение их не было стремительно-несчастным, не встречали они свой конец в хороводе из брызг; нет, они плавно опускались всё ниже и ниже, кружились, плясали, пока свет солнца лился сквозь пышные ветви цветов, и лепестки звёздами мерцали под тёмной сенью вишнёвых деревьев. Я никогда не верила в истории о лежащем по ту сторону жизни Мире Мёртвых, но если нечто такое взаправду существует, вне всяких сомнений — в тот день один из его бесчисленных осколков оказался в Мире Живых. — Как красиво… — протянула я и раскрыла ладони на уровне лица в надежде, что хоть один лепесток на них упадёт. Небеса другие — горящие бескрайней синевой — приковали мой взор, пока громады облаков всех форм и размеров неспешно плыли туда, куда им всё ещё указывали ветра. С детства я любила глядеть на небо, любила находить смысл и значение в образах чистейшей белизны, бороздящей волны нашего мира. Сейчас на их фоне разлетались крошечные лепестки сакуры, что в розовой кутерьме чем-то напоминали мне людей, всё бесцельно слоняющихся, ищущих что-то в беспорядочной сумятице жизни, и я сама хотела понять, как же всё-таки найти среди них её — саму себя. — Не припомню, чтобы ты так сильно восхищалась парой дней ранее, — голос Айко вернул меня в чувства. Я обернулась и наконец смогла рассмотреть её при свете дня: нижняя одежда была из бледно-алого шёлка, матового, словно подёрнутого дымкой, верхняя же — нежно-зелёная, затканная густыми золотыми узорами, а поверх струилась сверкающая глянцем накидка — пурпурная, как покрытые росой цветы глицинии. Пряди её длинных волос, волнуемые ветром, слегка подымались и вновь падали на плечи. — Сама не знаю… — засмущалась я. — Всё так… по-волшебному? Впервые я вижу настолько красиво цветущую вишню. Но лицо Айко изображало нескрываемую печаль. — И всё же немного грустно, — призналась она. — О чём ты? — Ведь на самом деле она умирает. Айко говорила правду — далеко не самую приятную, но всем известную. Ханами, сезон любования цветами, был ничем иным, как похоронами, настоящим праздником восхваления смерти. — Ну, тут как посмотреть… — выдавила я из себя неловкий смешок. Ценили бы красоту цветущей вишни, не будь момент её смерти настолько завораживающим? Словно именно эта смерть и была доказательством того, что её жизнь до сего момента не была чем-то напрасным. Гордо и благородно она умирала, и эта смелость перед ликом смерти — вот что пленяло людские сердца. "Если бы только смерть смогла наделить смыслом всю мою жизнь,” — подумалось мне, но не каждая вишня была достойна восторженных слёз. — И всё же, даже если они умрут, — осмелилась я продолжить, — однажды вновь наступит весна, и вновь бутоны усеют их голые ветви. До тех пор, пока сакура на этом холме гордо возвышается над Хаяшидзаки, они будут возвращаться снова и снова, прямо как стрекот вечерних цикад, прямо как лучи рассветного солнца. Глаза Айко округлились от услышанного, да и я сама с трудом поверила в собой сказанное. Довольно быстро черты её лица сгладились: уголки румяных губ потянулись вверх, и присущая ей жизнерадостность постепенно возвращалась. — Ты немного изменилась, Ююко-чан, — и она растрепала мои волосы. — Ты так думаешь?.. — самую малость я стушевалась, стараясь прикрыть рукавом горящее от смущения лицо, а она всё гладила меня по голове, тихонько посмеиваясь. Изменилась ли? До её слов я даже не задумывалась об этом. Безусловно, с появлением Айко изменилось многое, включая мою собственную жизнь, но чтобы я сама? И в мыслях такого не было, и всё же девочка так уверенно заявила об обратном. Я изменилась? Хотела ли я меняться? Тогда я ещё не знала ответа, но её слова навсегда запали мне в душу. Только когда Айко перестала гладить мою голову, я вспомнила об оставленной в повозке шляпе. — Точно, совсем забыла! — воскликнула я и поспешила обратно. Достав из дальнего угла притаившуюся в тенях шляпу, я спустислась, надела её и аккуратно опустила пришитую по краям вуаль. — Ты ведь знаешь, что здесь собрались исключительно аристократы по приглашению наместника, нет причин прятать своё лицо, — напомнила Айко с недоумевающим лицом. — Всё в порядке. Так будет лучше для всех. Пускай мой наряд в тот день соответствовал этикету, и я даже сумела не напортачить в подборе цветов, я всё равно понимала, что никто из присутствующих меня здесь не жаловал. Вряд ли у кого-то было желание кривить душой, прячась за двуличным радушием, потому мне было проще скрыть сам факт своего присутствия на празднике. Жаль только, что во время придворной службы нельзя выкрутиться таким же способом: жизнь сразу бы стала намного легче. — Если тебе так спокойнее, то будь по-твоему. Поспешим, а то мне точно не избежать нагоняя после сегодняшнего. Мы направились к саду, медленно взбираясь по пологому склону, отведённому специально под экипажи. Остальные дамы давно разбежались кто куда, заняв наилучшие места под сенью цветов, где палящее солнце не лишит их кожу столь любимой им бледности: вот уже одна играла на кото, пока другая разливала статным господинам в чарки вино. Но что на самом деле удивило меня, так это отсутствие в этой картине Умэко. Не потому, что я не смогла разглядеть её в толпе, а потому, что та в гордом одиночестве стояла у одного из экипажей и мечтательно наблюдала за празднеством. Заслышав наши шаги, она обернулась. — Ах, а вот и вы. Доброго вам дня, госпожа Айко, — девушка поклонилась. Удивительно, как с каждой новой встречей моё отношение к ней становилось всё хуже и хуже, а мнение о ней упало так низко, что я уже перестала ожидать от неё хоть каплю порядочности. — Неужели память вас подводит? Говорила же, просто «Айко» достаточно, — вежливо поправили её. В мгновение ока Айко преобразилась в другую себя — в старшую фрейлину поместья Хаяшидзаки, и от добродушной ребячливости не осталось и следа. — В самом деле, как я могла забыть, — уголки её багряных губ Умэко дёрнулись в полуухмылке. — Вам тоже доброго дня, Сайгё-сан, — я поймала на себе её высокомерный прищур. — Как вы поняли, что это я? Я из кожи вон лезла в тот день, чтобы кто-то вроде Умэко не смог узнать меня, но она обо всём догадалась ещё до того, как вообще посмотрела на меня. — Кому же ещё это быть. Так погляжу, вы по-прежнему неразлучны со своим верным зверьком. Ах, даже немного завидно, — она скупо улыбнулась, а во взгляде промелькнуло нечто такое, что я никогда в нём не замечала. Сделав пару шагов нам навстречу, Умэко остановилась напротив Айко; они не сводили друг с друга глаз. Одно было ясно — наткнулись мы на неё не по воле случая, как в день приезда наместника, но и нельзя было сказать, что она поджидала нас, дабы развеять свою скуку очередной издёвкой. — Завидно? Но чему? — спросила я у неё. Но та даже не посмотерла в мою сторону. В любой другой день Умэко бы пренебрежительно фыркнула, с трудом подавляя в себе надменные вздохи, но что-то в ней отличалось сейчас, и сколько бы я ни вглядывалась в её холодные глаза, ответ продолжал тонуть в их черноте. «Они всегда… были такими печальными?» — задумалась я, осознав, что никогда ещё так долго и пристально не всматривалась в лицо столь ненавистного мне человека. — Я лишь хотела ещё раз извиниться за тот случай с господином Киётакой. Отчасти вы пострадали по мой вине. Я глубоко сожалею, — Умэко вновь поклонилась, в этот раз ещё ниже, придерживая рукой шляпу. — Я не держу на вас зла, прошу, не стоит, — вежливо и в меру скромно ответила Айко. — Вы ради этого ждали нас здесь? Всё это время? Умэко выпрямилась, а её острые, ядовитые черты лица слегка разгладились, отчего выглядела она как-то неправильно. — Вы были великолепны, госпожа Айко, — твёрдо заявила она. Я изумилась, первым делом решив, что мне почудилось, но Айко оторопела не меньше моего. Недолго мы молчали, не зная, что и говорить, лишь неловко переглядывались, но лицо Умэко не дрогнуло: она смиренно ждала ответа старшей фрейлины. — О чём это вы? — растерянно спросила Айко. Умэко немного сдавленно, но с облегчением выдохнула, а затем продолжила. — Когда я увидела, как вы дали отпор той вопиющей несправедливости, что каждодневно окружает нас, то поняла — в жизни есть далеко не один единственный путь, — голос её был куда глубже обычного, не била по ушам присущая ему тонкость, и мне тогда подумалось, что Умэко даже манерой речи всегда старалась ублажить господ. — Пускай другие фрейлины после случившегося подло говорят гадости за вашей спиной, я убеждена, что ваш поступок был несравненно прекрасным. За жизнь я повидала множество льстецов и подхалимов, наслушалась их сладких, празднословных речей, пропитанных нескрываемой алчностью, потому с уверенностью могла сказать, что ничего подобного в помыслах Умэко и близкого не было. В иной раз я бы съязвила в ответ, бесстыдно бы умалила сей момент откровения, списав его на очередную нелепую шутку, но чистосердечие девушки перед мной прогнали любые сомнения прочь. — Я лишь исполняла свои обязанности: защищала честь и достоинство как принцессы, так и всех прислуживающих ей дам, — Айко посуровела, поджав губы. Её лицо не выражало ничего, кроме натянутой любезности. — А также вы показали всем нам, что необязательно терпеть тяготы судьбы, что ниспосланы нам свыше, — Умэко зажмурилась, прижала руку к сердцу и опустила голову, пряча свой взгляд. — С детства нам велят прислушиваться к словам вышестоящих господ, ведь они безусловно мудрее, и разве может статься так, что их суждения и помыслы неверны, или, да простят меня, даже греховны? Никто из нас не ставит это под сомнение, и лишь в миг тоскливого уединения задаёмся одним и тем же вопросом: «Почему?». Возможно, ответ всё это время был прямо под носом, но заметить его я смогла только сейчас, а потому не найдётся слов, чтобы выразить мою благодарность, госпожа Айко, — как на одном дыхании договорила Умэко, вскинула голову, а в глазах её притаились едва различимые в тени шляпы слёзы. — Благодарность?.. — чуть ли не шёпотом выговорила Айко, потупившись. — Умэко-сан, вы явно переоцениваете мои заслуги. Произошедшее — всего-навсего череда совпадений, и, если уж быть откровенной, виной всему мой вспыльчивый характер. Умэко медленно покачала головой. — Сколь сильны духом, столь и скромны, вы в самом деле неповторимы. Но врать не стану, я нисколько не одобряю ваш поступок. Напротив, если другие дамы возьмут с вас пример, то это приведёт к краху устоявшегося порядка вещей, последствия чего даже страшно вообразить. Но… — лицо её вдруг сделалось печальным, и было в нём что-то жалостное, тянущееся далеко из детства. — Но несмотря на это, вы всё равно были прекрасны, госпожа Айко, и по этой самой причине я буду стараться изо всех сил, чтобы исполнить свою мечту бок о бок с вами. Посреди шумного празднества нас оглушила тяжёлая тишина — столь громкая и удушающая, что никто не мог найти подходящих слов. Взглянув на Айко, я увидела, как та обомлела, застыла от удивления, а ее грудь почти не вздымалась. — Постойте… Бок о бок? Неужто?.. — тревожно спросила она. — В тот день, после вашего ухода, наместник сообщил, что моя служба во внутренних покоях — вопрос времени, — гордо ответила Умэко. Лицо Айко, словно льдом охваченное, никак не дрогнуло, а в её растерянных глазах что-то мелькнуло, тут же замерло и растворилось в пустоте взгляда. Кончиком языка она облизнула губы — те растянулись в натужной улыбке, а затем вежливо произнесла: — Вот оно как, поздравляю вас. Должно быть, вы неимоверно счастливы, — ни восторга в голосе, ни даже вежливой радости. — Ах, не стоит праздновать раньше времени, — Умэко скромно отмахнулась. — Нужно дождаться раздачи рангов от имени принца, но, как бы то ни было, я надеюсь на вашу поддержку, — а затем поклонилась в третий раз. Разговор, казалось бы, исчерпал себя: осталось лишь попрощаться напоследок да разойтись в разных направлениях, но слова, сказанные Умэко, не давали мне покоя. Не покидало чувство, что человека перед нами в какой-то момент подменили — хоть священника зови, дабы изгнать злого духа из несчастной. — Постойте, но разве вашей мечтой не было служить во внутренних покоях? — возразила я. — Что же вы собрались исполнять бок о бок с госпожой Айко будучи фрейлиной в этих самых покоях? Наверное, для всех было бы лучше, держи я свой рот на замке и дальше, но я не смогла сдержать любопытство. Умэко снисходительно улыбнулась мне, словно ничего умнее этого вопроса от меня и не ждала. — Знали ли вы, Сайгё-сан, что на этом холме посреди десятков благородно цветущих вишен есть ещё и несколько слив? — спросила она. Не ожидав встречный вопрос, я опешила и ответила первое, что в голову пришло: — К-конечно же! То было ложью. На самом деле я, прекрасно знавшая разницу между ними, до сего момента их совсем не замечала, но после слов Умэко уж больно сильно бросались в глаза одинокие сливы, под ветвями которых не найти было ни одного гостя. — Хоть цветы сливы и распускаются раньше вишни, символом Ханами по праву считаются вторые. Вишня и слива, чем же они отличаются на самом деле? — Умэко вытянула руку, словно бы протягивая её мне, и на её раскрытую ладонь опустились два розовых лепестка. — Смогут ли собравшиеся здесь гости различить лепестки сливы под своими ногами, или же для них на самом деле нет никакой разницы, на что ступают их праздничные туфли? Может, всё так и есть, но так уж сложилось, что как бы изящно ни цвели сливы в расцвет второй иль третьей луны, им не достичь красоты сакуры, воспеваемой в стихах. Сакуре даже не нужно стараться быть красивее — она уже родилась таковой. Можно сказать, что мимолётно цветущей сливе по праву своего рождения суждено вечно жить в тени такой же мимолётной вишни, — Умэко медленно сомкнула кулак, перевернула его пальцами вниз, а затем резко раскрыла ладонь — лепестки полетели наземь, смятые настолько, что никто уже не смог бы сказать, где была сакура, а где слива. Умэко, вопреки своему имени, всегда напоминала мне розу: с острыми шипами, колющими любого встречного, донельзя гордую и вместе с этим лишённую характерного аромата. Всегда окружённая подругами, она одиноко возвышалась над ними, изредка удостаивая их высокомерным взглядом. Спору нет, Умэко была красива, и красоты в ней было ровно столько, сколько от неё того желало общество. Кожа её — бледна и чиста, а волосы, всегда тщательно причёсанные, изящно рассыпались тонкими прядками по плечам, словно бы сошла она с картины. Но как бы она ни жаждала внимания мужчин и соперниц по несчастью, она по-прежнему оставалась неприступной розой, чьи шипы впивались в руки любого, кто осмелится коснуться её, и на это противоречие было больно смотреть. — Даже если и так, какое это отношение имеет к вашей мечте? — нетерпеливо я возразила. Умэко устало и с презрением вздохнула. Разговор явно утомил её, и вряд ли она планировала затрагивать настолько щепетильные темы, а потому следующие её слова были для Айко — той, кого она успела так сильно зауважать: — Стыдно признавать, но тем днём, когда наместник вернулся в деревню, я была не совсем искренне с вами, госпожа Айко. Вы были правы, во внутренних покоях нет того, о чём я мечтаю. Никогда не было. — И в чём заключается ваша истинная мечта? — тут же уточнила Айко, всё с тем же холодным выражением на лице. Умэко притихла, обратила взгляд куда-то в сторону осыпающихся лепестков слив, а затем с загадочной полуулыбкой и с тусклым проблеском грусти в её непроницаемых глазах сказала: — Я хочу вернуться. Извинившись за потраченное время, она поклонилась в четвёртый, последний раз, и удалилась вглубь сада, где её наверняка кто-нибудь да ждал. Возможно, последние слова дались ей с превеликим трудом, и, не выдержав стыда, она поспешила сокрыть всё самое слабое в себе под сенью цветов. Вместе с Айко мы взглядом провожали её силуэт, пока тот не растворился в толпе. — И что это на неё нашло? — невзначай спросила я. — Право, странная она, не считаешь? Айко молчала, продолжая смотреть вперёд с застывшим, неопределённым взглядом, а на её лице пролегли тени безмятежности. — Поспешим, Ююко-чан, не то нас вконец потеряют, — бесцветным тоном ответила она. Не знаю, услышала ли она мой вопрос, или, быть может, нарочно пропустила его мимо ушей, но продолжать разговор я не стала. Окутанные угрюмым молчанием, мы шли вперёд навстречу цветущим вишням, пока наши тяжёлые шаги тонули в беззаботных мелодиях праздника. Почему-то меня никак не отпускали слова Умэко. В памяти отчётливо виднелась сцена, когда Айко с прозрачной честностью назвала меня ответом для всех тех несчастных, пойманных в клетки птиц, но Умэко сумела отыскать ответ в другом: не в жалкой девочке-призраке, но в храброй девочке из внутренних покоев. Тогда, в тайных покоях принцессы, я не восприняла Айко всерьёз, решила, что она просто хотела утешить меня, так сильно терзавшуюся из-за проклятой внешности, но после разговора с Умэко я уже ни в чём не была уверена. Окружавшие меня люди старательно искали ответ на вопрос, о существовании которого я даже не подозревала. То, что Айко с Умэко нашли на дне своих клеток, — действительно ли оно стоило того? Умом я понимала: не бывает такого, чтобы два ключа подходили к одному замку, но даже если права была только одна из них, кто вправе назвать это справедливым? Кто вправе обрекать нас на эту участь? Девочки, лишённые выбора; девочки, лишённые простых желаний; никто из нас не обязан был становиться отражением правды этого мира, становиться ответом на вопрос, который в нём возможно и не нуждался: ни я, ни она, ни кто-либо другой. Интересно, спроси я Айко тогда, что она думает об этом на самом деле, что бы она ответила мне? Её спина словно бы отдалялась с каждым проделанным шагом, и всю её, от макушки от пят, затягивало в необъятную воронку ослепительного света, и, казалось, она и была этим светом. Айко сказала, что я изменилась, и, возможно, виной тому был именно этот блистательный образ перед глазами. Он изменил не только меня: даже Умэко после знакомства с Айко с трудом напоминала себя прежнюю, даром что наглости и самодовольства ей по-прежнему было не занимать. Хиросэ Айко обладала удивительным даром касаться чужих сердец, раскрывая в них всё самое сокровенное, и тем самым она меняла мир вокруг себя: каждый её выбор, пускай немного, но переписывал историю многих людей, по воле случая оказавшихся в деревне Хаяшидзаки. «Есть вещи, которые могу сделать только я» — впервые я начала понимать смысл этих слов, и от нахлынувшей гордости я усмехнулась сама себе. Сразу так захотелось разделить эту улыбку вместе с Айко, но та всё не оборачивалась. В любую из наших прогулок она всегда шла впереди, даже если всего на шажок, и каждый раз она любила с проказливой улыбкой проверять, не отстала ли я. Теперь, лишённая даже такой радости, я потихоньку начала ощущать, как растворяюсь в шуме вокруг; как лепестки, временами целовавшие кожу, постепенно стирали меня. Я трусливо боялась узнать, какие чувства на самом деле отражало лицо Айко, но всё равно хотела, чтобы она вновь посмотрела на меня, хотела вновь увидеть её драгоценную улыбку, и потому я неустанно продолжала выискивать по сторонам подходящий повод окликнуть её, пока, наконец, не усмотрела вдали знакомый кафтан. — Айко-сан, гляди! Девочка остановилась и вяло оглянулась через плечо, на её лице — скромная, еле живая, но улыбка. — Что такое, Ююко-чан? — мягко произнесла она, а я смогла облегчённо выдохнуть. Как бы Умэко и ей подобные ни пытались отравить чистую, светлую радость нашей встречи, ничто не могло опорочить красоту улыбки Айко. — Я нашла своего отца, вон там, под вишней с изогнутым стволом. Вишня та была не очень приметной, а кто-то и вовсе назвал бы её убогой, но вид оттуда открывался вне всяких сомнений наичудеснейший, и я уверена: отец по достоинству смог оценить его красоту. Айко, придерживая край шляпы, принялась вглядываться вдаль. — Вижу-вижу, — одобрительно сказала она, — тогда не буду тебя больше задерживать. Её ответ озадачил меня: Айко совсем не разделяла моего восторга, наоборот, почти безразличным взглядом она почти что провожала меня. — О чём это ты? Вид мой, наверняка, был до жути растерянным, возможно даже перепуганным, но Айко, словно не до конца понимая сути моего вопроса, сложила руки на груди. — В смысле о чём это я? Уверена, ты хотела найти свою семью на Ханами, разве не так? Тебе стоит поспешить, а то твоего отца уведёт кто-нибудь из столичных гостей. — Но ведь… А как же ты? — слова застревали в горле. Она почесала затылок, помялась немного на месте, а после тихо ответила, то ли неуверенно, то ли смущённо: — Я? Мне бы не помешало найти своих спутниц, да и господин наместник вряд ли обрадуется, если я буду слоняться без дела. Тем более, что на праздник приехал господин тюнагон вместе со своей свитой, тут без старшей фрейлины как без рук, — она сухо усмехнулась. — Вот только, — а следом начала оглядываться по сторонам, — столько уже бродим, но ни наместника, ни тюнагона нигде не видно. Неужто ещё не прибыли… В её слова я почти не вслушивалась: сердце от обиды болезненно сжалось, отчего в глазах потемнело, а уши глохли как от пронзительных завываний ветра. Я так ждала этот день, так сильно хотела провести его вместе с ней, и тогда расставание казалось мне смертным приговором, который я не готова была принять. Внутри заклокотало мерзкое чувство — оно извивалось змеёй в груди, стремилось выползти наружу, но комом застревало в горле, а потому камнем устремлялось обратно в нутро, отскакивая от его стенок. Я злилась на Умэко, эгоистично лишившую меня драгоценного времени с Айко, а теперь же наверняка противно хихикавшую в компании людей ещё более надменных, чем она сама. Не появись она откуда ни возьмись, словно горная гадюка, поджидающая путника, мы бы продолжали беседовать обо всём, что придёт на ум, обсуждать всё, что приглянется глазу, а затем мой отец зачитал бы нам несколько новых стихов; Айко бы с большим интересом внимала, временами поглядывая на меня, а мысли о внутренних покоях больше бы её не тревожили — я не желала прощаться с этим исходом. Убедив себя, что ещё не поздно, и что-то ещё можно было изменить, я схватила её за руку, и быстрым шагом направилась к отцу, утягивая её за собой. — Ю… Ююко-чан, что ты?.. — запиналась она. — Раз наместник задерживается, значит у нас есть ещё немного времени. Отец будет счастлив наконец повстречать тебя, вот увидишь, — крепко сжимая её ладонь, которую она даже не пыталась освободить, я не сомневалась: стоит Айко встретить моего отца, как всё встанет на свои места, и день, показавшийся мне испорченным, продолжится своим чередом. — Да нет же, Ююко-чан! Мне правда стоило бы… — сбивчиво шептала Айко, стараясь не привлекать к нам излишне много внимания. Отец, до этого пристально глядевший в тетрадь, поднял голову и, заметив нас, радостно помахал мне; подле него сидели две женщины: моя мать, подливавшая ему в чарку вино, а другая, возраста примерно того же, показалась мне очень знакомой. Айко, видимо почувствовав на себе проникновенный взор великого поэта, полностью затихла. Я ослабила хватку — её ладонь выскользнула из моей. Даже если бы она захотела, то всё равно бы не смогла убежать, тем самым опозорив себя перед столь важной персоной. Заправив вуаль обратно под подол шляпы, я улыбнулась Айко через плечо, и та, покачивая головой, безнадёжно ответила тем же. — Добрый день, отец, добрый день, матушка, — я поклонилась. — Ах, Ююко, ты вовремя! — поприветствовал он громогласно; лицо его уже порозовело от выпитого вина. — Ююко, — продолжила за него мать, — ты ведь помнишь госпожу Коё? Она временами гостила у нас, когда ты была ещё маленькой. Я повернулась к женщине, сидевшей на другом концу циновки. Она была не самой приятной наружности: глаза её были посажены ближе, чем считалось красивым, лицо было вытянутым, а нос венчала неприятная глазу горбинка. Её волосы рассыпались неровными прядями, плотно обрамляя будто бы специально втянутые щёки, а в местах, где на них падал яркий солнечный свет, они блестели рыжиной. Казалось, всё в ней сквозило какой-то неестественностью. Госпожа Коё улыбнулась — её узкие губы стянулись в тонкую полоску, а въевшаяся в их трещины краска по форме своей напомнила мне лепесток дикой гвоздики. — Ты так выросла, Ююко, совсем не узнать. Мы с твоей матерью как раз обсуждали тебя, — поприветствовала она меня голосом на удивление мелодичным и глубоким, отличавшимся благородной хрипотой. — Рада встрече с вами, — я сделала поклон. — Не сочтите за грубость, но события той поры плохо отложились в моей памяти, потому я вас совершенно не помню. Она прищурила овальные глаза и ещё сильнее расплылась в улыбке, словно глядела на трогательно милую куколку из бумаги. — Да разве есть за что извиняться, глупости какие-то! Столько сезонов сменило друг друга, да как тут запомнить, когда в мире такая сумятица. Да и ты была совсем малышкой, вот такой, — госпожа Коё ладонью попыталась отмерить чуть больше трёх сяку. — Будет вам, негоже вгонять юную девушку в краску историями о былом, — вмешался в разговор отец. — К тому же, кем моей дочери будете вы, юная красавица? Кажется, будто мы уже встречались. Всего один вопрос моего отца, как все умолкли и взглянули на девочку, стоявшую чуть позади меня; оглянулась и я. Там была Айко — на её лице нарисовалась красным напускная улыбка, а левой рукой она крепко сжимала подол своего платья. Ощущая небывалое воодушевление, я представила её сама: — Госпожа Айко из рода Хиросэ. Я рассказывала вам о ней. — Хиросэ?.. — переспросил отец. В момент он с подозрением впился парой пронзающих глаз в Айко, насупленные брови которой единожды дрогнули. Несколько невыносимо долгих мгновений они пристально глядели друг на друга, пока отец радостно не выпалил. — Ах да, вы та самая фрейлина из внутренних покоев, сопровождавшая наместника! Воистину, вы были неподражаемы в тот день! Лицо её сразу разгладилось, словно непомерный груз упал с её плеч, после чего Айко облегчённо выдохнула носом, глубоко поклонилась моему отцу и ровным голосом сказала: — Для меня честь вновь встретиться с вами. Я польщена, что столь выдающийся господин запомнил меня. — Подруга столь высокого ранга, ну надо же! — восклинула мать. — Неужто наша драгоценная Ююко постепенно начала выходить в свет! — А как они прелестно смотрятся вдвоём, — вторила ей госпожа Коё. — Вылитые мы во времена нашей службы императрице, разве что помоложе. — Так много воды утекло с тех времён, — мать раскрыла веер, пряча несвойственное ей смущение за узорами розовато-жёлтых гвоздик. — Могу только надеяться, что ты не держишь на меня зла. Дороги нынче опасны, и порой нет ничего мучительнее ожидания, когда гонец сможет доставить письмо в соседнюю провинцию. — Да разве смею я! Мысль о том, что не позабыта была тобою за все эти годы — нет для меня большего счастья.В той далекой стране, Где багрянцем пылает солнце, Обо мне не забудь. Здесь в столице, где нет тебя, Льется долгий дождь, не стихая…
Временами сердце охватывают чувства столь глубокие и таимные, что не сыскать в мире достойной для них формы, способной отразить всё их многоцветие. Стихи же способны обнажить в душе всё то, что невозможно выразить обычными словами, — нестерпимую боль неминуемой разлуки, сладостное волнение скорой встречи, а также давящий страх лишиться всего, что когда-либо было дорого. Они отражают непорочную искренность, с годами неизбежно угасающую, но теплющуюся на задворках сердец тех, кому не безразличен мир вокруг. Возможно, именно поэтому поэт из меня всегда был никудышный, хоть сердце всецело и лежало к поэзии. Госпожа Коё сложила стих, истинный смысл которого тогда мог понять один-единственный человек — тот, кому он был посвящён. Отец довольно хмыкнул, одобрительно кивнув, а мать, тихо всхлипывая, утирала рукавом непрошенные слёзы. Её ответом стали три короткие строки — её трогательная благодарность любимой подруге.Я позабуду тебя Не раньше, чем заалеют Листья юдзуриха.
В тот момент слёзы их взаимных чувств были прекраснее любой вишни, любого заката и рассвета, так почему столь сильно ныло сердце от одного только взгляда на лицо матери, просиявшее доселе мною невиданной честностью? Я даже не могла вспомнить, когда в последний раз она была столь счастливой, столь свободной. С детства она настаивала, что негоже девушке знатных кровей позорить себя улыбкой шире позволенного этикетом, а смех в присутствии знатных гостей — трудно сыскать что-то более гадкое и вызывающее. Кроткая, прозрачная улыбка, играющая на алых губах, — вот идеал, достичь которого, или хотя бы умереть в попытках, была обязана любая уважающая себя дама. И вот я глядела, как женщина улыбалась той самой улыбкой, когда уголки губ невольно поднимаются так высоко, что за прикрытыми бледной кистью губами виднеются очерненные зубы; той самой улыбкой, которую она всегда считала убогой и в высшей степени безнравственной. Её влажные глаза сияли, но далеко не от слёз: в них отражалась её давно ушедшая молодость, когда она в окружении госпожи Коё, других фрейлин и самой императрицы перебирала пальцами струны своей лютни, и музыка тех дней — я словно могла услышать её, просто заглянув вглубь этих самых глаз, лишённых толики осуждения. В них не было моей матери, только Кагами, которую я никогда не имела чести знать. Отвернувшись, я просто хотела увидеть знакомый мне профиль Айко, обрамлённый аккуратными чёрными прядями, но взгляд уткнулся лишь в её спину: девочка глядела в сторону леса, и вряд ли хоть одно слово доносилось до неё. — Айко-сан?.. — Думаю, я всё же пойду, — ответила она, медленно обернувшись; не ко мне, к моей семье. — Прошу меня извинить, но меня ожидают мои спутницы. Эти слова прозвучали настолько обыденно, что казалось, она действительно не видела в этом ничего такого. Никакой грусти на её лице, никакой досады, ничего более, чем очередное прощание. — Так скоро? — удивился отец. — Как жаль, как жаль. — Да уж, не то слово — жаль, — раздался следом голос матери. — Может, вы останетесь хоть на пару стихов моего мужа? Его гений сегодня просто поражает! — Я ценю вашу доброту, и с трудом нахожу себя её достойной, но мне взаправду уже пора. Я была безмерно рада вновь встретиться с вами, господин Сайгё, и если судьба будет милостива, мы непременно встретимся вновь, — Айко поклонилась. — Ай… — чуть было не выкрикнула я, но вовремя себе поправила, — госпожа Айко, могу ли я убедить вас передумать? Если господин наместник ещё не объявился, возможно вы… — Ююко, — опустила она привычное мне «чан», — как только смогу, я обязательно отыщу тебя, обещаю. А теперь, прошу извинить меня. Мне с трудом верилось в происходящее: образ её удаляющейся спины, который я наблюдала из раза в раз, не переставал отдаваться жгучей печалью где-то глубоко внутри. Она уйдёт, растворится в толпе, — следом исчезну и я, ведь кем я в самом деле была без неё? — Какая жалость, до чего вежливая, прелестная девушка, — донёсся позади неразборчивый говор госпожи Коё. — Тебе несказанно повезло, Ююко. Да, мне повезло. Случай наградил меня встречей с Хиросэ Айко, и этот же случай украл у меня невосполнимое время в день, когда я хотела наблюдать за цветением вишни бок о бок с ней. Мне стоило догадаться, что с самого начала мне одной было это важно, и это я одна по вине разыгравшегося воображения напридумывала чудесных сцен — выдумала её сияющую в розовых лепестках фигуру, её чарующую улыбку, её всепонимающий взгляд. Для неё это был всего-навсего день, когда она, старшая фрейлина внутренних покоев, должна была выполнить обязанностей чуть больше обычного. — Несомненно, нужно пригласить её на церемонию твоего совершеннолетия Ююко, — предложила мать. — Мы как раз обсуждали её перед вашим приходом, — напомнила госпожа Коё. — Вот оно как… — ответила я, с трудом сдерживая подступившие слёзы. — Мы с твоим отцом долго спорили, но всё же решили доверить завязать пояс госпоже Коё. Учитывая связи в столице, это благосклонно скажется на твоей придворной карьере. Наконец, я начала узнавать в ней родную мать, а нахлынувшее на неё благодушие мигом испарилось. Даже не вслушиваясь во всю эту нелепицу, я шаркающей походкой направилась к стволу изогнутой сакуры, жаждя найти душевный покой в прохладе её прошитых солнцем теней. — Разве это не здорово, Ююко? — всё не стихало бормотание госпожи Коё. — Совсем скоро ты станешь настоящей женщиной! До сих пор помню день своей церемонии, словно это было вчера, госпожа Сэн Гакурё была столь величественна и красива в своих одеяниях! Вспоминаю, и слёзы на глаза наворачиваются. Какими бы захватывающими, трогательными или поучительными её истории ни были, ни одна из них ни капельки не будоражила мой интерес. Меня не волновали их совместные заблуждения: форма будущего, которую они выдумали, доводила меня до лёгкой тошноты, поэтому я не слушала, не хотела даже пытаться вникать в вещи, столь мне противные. Тогда я хотела слышать только голос Айко и ничей более. — Нужно постараться, чтобы этот день стал для Ююко настолько же значимым, — встрял вдруг отец, и в груди всё свернулось в тугой узел. — Словами не выразить, как я рад, что он уже не за горами! — Угу… я тоже рада… — Сама того не заметив, я уже облокачивалась на шершавый, по-приятному холодный ствол сакуры. — Ах, возможно какой-нибудь прекрасный вельможа осмелится написать тебе стих! Как прекрасно бы это было, — выговорил женский голос, но я уже не различала чей именно. — Кстати о прекрасных вельможах, были ли вести от супруга? В письмах ты писала, что младший сын тоже отправился на войну. — Вот уж месяца два ничего не слышно, но бывало и так, что пройдёт половина года, а вестей всё нет. Но я не переживаю, уж под началом самого Минамото-но Ёримицу им ничего не грозит. — И отец, и трое сыновей — все служат такому великому военачальнику! Они вернутся домой настоящими героями, сомнений никаких! — вот опять ударил по ушам звонкий мужской голос. — Народ изголодался по новым победам. Лишь бы война побыстрее закончилась. Война, которую было неприлично вспоминать, но которая всегда, где-то далеко отсюда, неминуемо продолжалась, уносила невинные жизни, сжигала в жутких пожарах плодородную почву, сжимала в своих тисках наше завтрашнее всё. В годы своей юности я даже не догадывалась о назревающей в столице смуте, и о том, как в самом деле стремительно быстро росло недовольство воинского сословия. Поэтому и в те моменты я не слушала, не знала, не ведала и не понимала — я растворялась. Когда темнота собственного сознания начала утягивать всё глубже, когда чужие разговоры стали сплошным неразборчивым шумом, я провалилась в долгожданный сон, под конец понадеявшись, что после мимолётного мрака я очнусь в компании незаменимого для меня человека.***
Я помню дерево вишни и то, как ослепительно ярко оно горело божественным светом посреди бездонной ночи, затмевая и луну и звёзды. Мои пальцы скользили по её грубой, бугристой коре так, как обычно скользят по тёплой спине любимого человека; я ласкалась к ней, прижималась щекой что было мочи, пока глухое сердцебиение отдавалось по всему телу, и дрожь сотрясала меня целиком. Жизнь древа гремела во мне, бурно вскипала и переполняла, а сердце моё отвечало тем же. Мы становились одним, и постепенно я ощущала, как щека тонет внутри его могучего ствола, словно в вязкой трясине. Оно всё заглатывало, заглатывало, жадно и немощно заглатывало, крепко обнимая корнями: оно встречало меня после долгих лет разлуки. Я исчезла внутри его великолепия — так сильно древо вишни покорило моё сердце своей необузданной красотой, а внутри меня ждало продолжение ночи ещё более глубокой и мёртвой. Во сне ко мне обратился голос:«Что ты хочешь вспомнить?»
То был вкрадчивый, ледяной голос, каким обычно сочиняют самую сладкую ложь, но в то же время не лишённый лёгкого лукавства и простодушия, чтобы эта самая ложь обросла слоями обманчивой искренности. Не было в нём женской мягкости, как и не было присущей мужчинам грубости — это был голос в его неизменном, первозданном виде, который невозможно услышать, увидеть или пощупать, но можно прочувствовать своим существом.«Кого ты хочешь встретить?»
Какой лёгкий то был вопрос. Только её. Только её одну. Я уснула ради одной только встречи с ней — утопить в беспамятстве нежеланный мир, дабы побыстрее настал бледно-розовый рассвет вместе с ней. Айко. Хиросэ Айко — вот мой ответ.«Её, что видишь ты? Или же её, что видят другие?»
Какой бессмысленный то был вопрос. Только я. Только я одна. Сайгё Ююко. На всём белом свете не сыскать было кого-то ещё, кто знал бы настоящую Айко. Истории, которые она поведала тогда, — были неопровержимым тому доказательством. Ничто не могло попрать эту единственную истину.«—”
Нового вопроса не прозвучало, он был ни к чему, ведь наше мгновение близости подходило к концу. Вот и наступил долгожданный рассвет, но возвестил о нём далеко не таинственный бесформенный голос, а назойливый, громкий галдёж. — Это же экипаж принцессы Тэйси! Одного этого имени хватило, чтобы развеять пелену напавшей на меня дрёмы, и я тут же открыла глаза. Отец с матерью глядели в сторону склона, и не только они: каждый господин, каждая дама, — всё их внимание было приковано к нему. — Принцесса? Разве она не должна быть в столице? Как неожиданно! — восклинкула мать. Пытаясь уловить суть её слов, я сквозь тонкую вуаль шляпы пыталась разглядеть причину всеобщего возбуждения, но вместо этого увидела знакомую спину. — Айко-сан?.. Как в бреду я сорвалась с места, чуть не запутавшись в ногах на ровной циновке, и поспешила к ней. — Ююко? Ты куда? Ююко! — кричала мне вслед мать. Флейты утихли, не стучали более барабаны, и танцоры замерли на месте — всё застыло, чтобы обсудить гостя, которого никто здесь не ждал. Впереди стояла Айко, а напротив неё — дама средних лет, вероятно наставница принцессы, что протягивала ей письмо. Поклонившись, женщина округлым движением отвела руку в сторону, как бы приглашая девушку в покои принцессы — в её личный экипаж. Не медля ни секунды, я подбежала к Айко, и меня вовсе не заботило то, как выглядел сей поступок со стороны. Она обернулась на шорох травы и обеспокоенно оглядела меня. — Что ты здесь делаешь? — прошептала она, убирая письмо за пазуху. — Я только проснулась. Это правда? Принцесса Са... Тэйси взаправду явилась? Айко потерянно вертела головой, а её глаза постоянно спотыкались о что-то, и каждый раз она нервно сглатывала. Иногда она оборачивалась, дабы взглянуть на экипаж принцессы, а иной раз в сторону леса, ручья, солнца и неба — куда угодно, но только не на меня. Она рвано вдохнула и прошептала сухими губами: — Никто не знает, в чём дело, я сама удивлена, — Айко спрятала ладони в глубоких рукавах. — Послушай, Ююко-чан, я найду тебя позже, как и обещала. Мне нужно идти. Словно из жалости девочка подарила мне на прощание свой кроткий взгляд, и было в нём что-то ложное и пугливое. Снова её спина отдалялась — вид, к которому я давно привыкла. Временами образ девочки сгорал в прохладе ночи, временами угасал в разгаре дня, и тогда жестокие боги, не изменяя своим прихотям, в который раз намеревались отнять её у меня: экипаж принцессы, точно беззубая пасть, заглатывал Айко целиком. Её рука придерживала занавесь — в глубине никого не было видно, но Айко мягко улыбалась кому-то, а её лицо расцвело незнакомой мне нежностью. Айко рассмеялась: так тихо и элегантно, изящно пряча полураскрытые губы за рукавом, а затем начала подниматься по ступенькам в экипаж, словно государыня в собственную гробницу. Напоследок занавесь скользнула по её длинным волосам и с отчаянным шелестом опустилась, напоминая облизнувшегося после трапезы зверя. Возле экипажа продолжала стоять, низко склонив голову, наставница, справа от неё — низенькая прислужница. Больше никого там не было. Как в забытьи я повернулась обратно к саду: гости успели потерять интерес, вернувшись к своим шумным, суетливым делам, обсуждая насущные и не очень вопросы; снова засвистели флейты, задрожала земля от старинных танцев, и где-то сложили стих в честь столь неожиданного, но благостного события — сама принцесса Тэйси осчастливила всех своим присутствием. Вдруг вспомнился сон, так не вовремя прерванный, и его размытые образы тут же показались мне откровением свыше — отражением моих собственных сомнений. Правда ли я одна знала её настоящую, как она гордо заявила мне в тот день? Или же принцесса Садако знала другую, известную только ей сторону Айко? И пусть тогда я решила, что больше никогда в ней не усомнюсь, никогда не позволю подозрениям взять верх над собой, я вновь стояла и размышляла о глупых, бессмысленных вещах и таких же бессмысленных чувствах, мешавших мне стать сильнее. Сомкнув пальцы в кулаки, я осмотрелась: некоторые гости с опаской поглядывали на странную фрейлину, застывшую посреди склона, словно статуя дзизо. Уверена, многие догадывались, чьё лицо на самом деле скрывалось за тонкой вуалью, а может, Умэко давно всем разболтала, но почему-то мне было безразлично. Их язвительные лица, когда-то пугавшие, теперь же казались мне как никогда пустыми и невежественными. Я и вообразить себе не могла, что боль от такого незначительного, бесспорно мелочного чувства, как самая обыкновенная ревность, бывает настолько яркой и пронизывающей, словно она заполняла некогда зияющую внутри меня пустоту одиночества. Это и есть жизнь, о которой я всегда мечтала? Это и есть детство, которого у меня никогда не было? Если бы я знала, насколько многоцветным, ослепительным оно окажется, то ни за что бы не взяла её руку в тот день, но теперь, затянутая в наш общий с Айко мир с головой, я более не хотела возвращаться обратно, не хотела отпускать наконец найденное детство, которое у меня вот-вот намеревались отнять. Если мне и было суждено проливать слёзы до конца жизни, то пускай причиной им будет одна-единственная девочка и ничто более. Ноги сами повели меня обратно к изогнутой сакуре. Более не было смысла ждать, оставалось только в очередной раз довериться Айко. Возможно, снова погрузиться в сон было не самой плохой идеей, но стоило услышать резкий голос матери, как это желание тут же пропало. — Ююко, что стряслось? Нельзя же так пугать! — порицала она. Отец попивал вино с таким хмурым видом, будто уже очень долго размышлял о чём-то важном. Его суровый взгляд упал на меня, и внутри всё похолодело. — Извините меня, — я невольно съёжилась. — Показалось, будто госпожа Айко решила преждевременно покинуть празднование. Я просто хотела попрощаться. Я не сразу заметила, что госпожа Коё успела куда-то отлучиться ещё до моего пробуждения. Так подумать, я ведь даже не знала, сколько времени я проспала. — И ради такой мелочи столько волнений, — мать устало потёрла виски. — Не стоит донимать подругу такими пустяками, у неё и без того много хлопот, — раскрыв веер, она начала им обмахиваться. — Ну же, садись. Нам ещё столько всего нужно обсудить касательно грядущей церемонии. К моему удивлению отец продолжал хранить молчание, а его густые брови низко опустились к напряжённому взгляду, в котором не было ни гнева, ни благосклонности. "Я не заслужила этого,” — подумалось мне: ни разговоры о какой-то там церемонии, ни этот укоризненный взгляд. Брошенная Айко, преданная собственными родителями, я захотела оказаться где угодно, лишь бы подальше от этого холма, непорочность которого была попрана в столь важный для меня день. Проигнорировав приглашение матери, я молча побрела к тропе — той самой, по которой Айко всегда возвращалась домой. — Ююко? — озадачилась мать, видя, как я обхожу циновку. — Куда ты направилась, Ююко? Ююко! — Мне стало дурно, хочу немного прогуляться вдали от шума, — ляпнула я первое, что в голове пришло. Вся эта ситуация стала мне что-то напоминать. Мать продолжала возмущаться себе под нос, стараясь не поднимать лишнего шума в окружении стольких высокопоставленных гостей, что сильно играло мне на руку: оборачиваться я уж точно больше не хотела. И тем не менее я обернулась. Не из-за осознания своих поступков или захлестнувших сердце угрызений совести, всё было проще. — Ююко, — внезапный голос отца заставил меня вздрогнуть. Бросив осторожный взгляд через плечо, я увидела широкую спину отца. — Не приближайся сегодня к лесу, хорошо? — наконец его голос смягчился, напоследок хоть немного утешив меня. Ответить на загадочное предостережение я не смогла; молча поджав губы, я продолжила шаг, сопровождаемая ветром и лепестками вишни. Они уносили меня, намеревались похитить, а я даже не противилась, наоборот, распростёрла свои объятия, позволив им себя направлять, и вскоре я начала ощущать себя таким же лепестком сакуры — одиноким и бесцельно танцующим под еле слышимое пение кукушки. Чем дальше меня уносило, тем меньше было людей вокруг, тем глуше была музыка и пьяная болтовня, а пение кукушки становилось всё ярче, звонче, донельзя трогательнее. Интересно, сочинила ли та дама стих о кукушке, покорившей её сердце? Солнце приятно согревало, временами прячась за неиссякаемой ватой облаков, а воздух играл красками густой сырости, как в саду после дождя в знойный день лета. Ветер привёл меня к ручью, что огибал деревню на севере и западе, и уходил далеко вглубь леса. Даже отсюда было слышно, как радостно журчало его эхо, и невольно я задумывалась о том, как далеко он простирался на самом деле. Я подошла к берегу, встала на плоский камень, хорошо видневшийся среди высокой травы, и восхитилась необычным видом: опускаясь с небес, вереницы лепестков бледно-розовым, почти что белоснежным шёлком устилали ручей, пока редкие проблески воды поблёскивали на солнце, словно россыпь драгоценных камней. Я осторожно присела, плавным движением руки смела часть розового ковра и разглядела в дрожащей поверхности воды своё отражение. Мои волосы сливались с лепестками вокруг, а те в свою очередь постепенно надвигались со всех сторон, откусывали от лица кусок за куском, пока оно не расцвело пышными цветами вишни, и только кровавые глаза виднелись сквозь прорехи выцветшего шёлка. Сама не ведая, что же такого хотела разглядеть, я продолжила свою прогулку вдоль берега, прекрасно понимая, что рано или поздно ручей приведёт меня к поместью принца. Куда бы я ни шла, где бы ни захотела оказаться, празднество Ханами преследовало меня по пятам. То самое празднество, которое я ждала из года в год всю свою жизнь, и от которого я в тот день так старательно хотела убежать. Вот и завиднелся злосчастный мост вдали, но что-тоне сходилось, и мне показалось, что память начала подводить меня. «Разве он всегда так выглядел?» — я судорожно пыталась вспомнить, и чем ближе к нему подходила, тем больше убеждалась, что то было далеко не мостом, ведущим к поместью принца. Обветшалый, в местах подгнивший мост был одиноко перекинут через ручей, и не похоже было, чтобы его лакировали хоть раз за последние пару веков. Я огляделась — вокруг ни души, ни единого домишки, а до ближайшего проспекта минут десять ходьбы, не меньше. По ту сторону вздымался невысокий холм, на вершине которого возвышалось в гордой отчуждённости камфорное дерево, чья густая крона разбегалась тысячами ветвей во все стороны, словно простирающиеся к недосягаемым небесам руки. Вздутая древесина моста во многих местах дала трещины, грозясь проломиться даже от невесомого касания ногой, а беспорядочно рассыпанные лепестки вишни только придавали зрелищу ещё более убогий и жалостный вид. Чем дольше я вглядывалась, тем сильнее мне становилось не по себе: казалось, сделаешь один шаг, как тут же окажешься в потустороннем мире, кишащем коварными ёкаями. Одно было понятно: мост проложили не просто так, а значит где-то за ним жили те, кому он был необходим, и в голове отчётливо прозвучали недавние слова.«Он, кстати, небольшой, но очень-очень уютный, а находится не так далеко отсюда — всего-то мостик через ручей перейти и там ещё несколько минут ходьбы.»
— Разве возможно… чтобы кто-то жил в такой глуши?.. — прозвучал в тишине мой вопрос. Я вспомнила рассказы Айко о хворающей матери, о том, как сильно её отец не любит посторонних гостей, а также обещание, что однажды она непременно пригласит меня к себе, но, несмотря на это, я никак не могла объяснить странный, приятный зуд на пальцах. Дыхание спёрло от неконтролируемого волнения, голова кружилась, и я ощущала, как неприятно медленно стекала вниз по горлу вязкая, холодная слюна. Рукой я схватилась за платье у самого сердца, внимая всем телом его воспалённому трепету. Поговаривают, что нет ничего сложнее, чем жить по совести, и тогда я впервые поняла это на своём опыте. «Ничего ведь не случится, если я взгляну хотя бы одним глазком?» — лезли в голову грешные мысли, но отогнать их всё никак не выходило. Очередная случайность, очередная шутка судьбы, очередной выбор, который никто за меня не сделает. Я верила, что после всего, что мы разделили вместе, Айко никогда не нарушит своего слова, но в то же время так сложно было противиться низменным чувствам. — Наверное… я и правда заслуживаю зваться девочкой-призраком, — сорвался с пересохших губ шёпот. Кровь прилила к голове, пелена беспамятства накрыла глаза, и только шуршание листвы камфорного дерева да хлопанье крылышек стайки горных воробьёв были слышны над тяжестью сухого, мерзкого скрипа. — Ююко-чан, что ты делаешь? На миг я обомлела от внезапного голоса за спиной, а следом резко обернулась. Не пойми откуда взявшаяся Айко хлопала непонимающими глазами, вид у неё был запыхавшийся. — На тебе лица нет, ты в порядке? — беспокойно спросила она. Правая нога едва касалась первой мостовой доски — неопровержимое доказательство мой слабости. Как ошпаренная я отдёрнула её и развернулась к девочке, которую сегодня уже и не надеялась встретить. — Айко-сан… почему ты здесь? — Я искала тебя, почему же ещё, — она недовольно упёрла руки в бока. — Когда вернулась, тебя уже не было, и твои родители не знали, куда ты могла пойти. Они очень переживают, знаешь ли. Она так строго отчитывала меня, что я вконец растерялась. — Но как же принцесса? — мои глаза забегали по сторонам, и я принялась нервно теребить волосы. — Разве ты не должна была её сопровождать? Девочка приложила палец к губам, не сразу сообразив, что ответить. — Ах, ты об этом, — протянула Айко. — Она лишь хотела проведать меня, вот и всё. Её экипаж уже отправился в поместье. Простой и короткий ответ, от которого на душе не становилось легче. — Я думала вы с ней близки… — мысли спутывались, терялись, и я не могла перестать беспокойно цепляться холодными пальцами за ткань рукавов. — Тебе не горестно оставлять её одну после стольких дней разлуки? — Я даже не знала о её планах посетить Ханами! — тут же выпалила она. — Всех на уши поставила, я чуть с ума не сошла! Но… — с умиротворением на лице и с тоской во взгляде она посмотрела в направлении поместья, — я рада была увидеть её всё такой же бодрой. У нас ещё будет время поговорить по душам, можешь не переживать, тем более, я кое-что пообещала тебе, Ююко-чан. Когда сети сомнений в очередной раз опутали моё тело, девочка без малейших усилий рассекла их, снова и снова доказывая мне мою собственную мелочность. Я не знала и побоялась спросить, догадывалась ли она о моих грешных помыслах, и именно поэтому её прямодушная ласковость утешала и вместе с этим пугала. Она была так добра потому, что ничего не заметила? Или же наоборот, не позволив обиде опорочить искренность своих чувств, она нашла в себе силы встретить меня с привычной улыбкой? Осознание ещё успеет настигнуть меня в скором времени, но тогда ответ не имел никакого значения. Всё, что я могла тогда сделать в благодарность, а также в искупление — хило улыбнуться. — Спасибо, Айко-сан… Я не сказала за что, но она всё равно понимающе покачала головой — Да ладно тебе, Ююко-чан. Главное, что ты цела и невредима. Ну, пошли обратно? — а затем протянула мне руку. Такая тонкая, болезненно бледная ладонь, да и сама Айко — хрупкая, точно одинокий цветок на обочине дороги, но никакие ветра, никакая напасть, и даже дикие, изголодавшиеся звери не могли сломить её. Смиренно я протянула руку в ответ — её тёплые, слега влажные пальцы обхватили мои. Пока ветви камфорного дерева тёрлись друг об друга на ветру, пока гравий, песок и камни хрустели под нашими шагами, пока подолы наших платьев шелестели в высокой траве, пока журчал изрисованный вишней ручей, мы всё возвращались. — Ты и правда удивительна, Айко-сан. — Снова ты об этом, — девочка смущённо приложила руку к щеке. — Я сегодня даже никого не ударила. Пока никого не было рядом, мы могли от души посмеяться, и пускай кто-то назовёт это некрасивым и непотребным, мы хотели насладиться детством, беспащадно утекающим сквозь пальцы. Поэтому мы смеялись, непринуждённо, искренне, и даже боль потрескавшихся от широких улыбок губ напоминала мне, что я всё ещё имела на это право. — Да, но… — я замялась. — На тебя возложена такая ответственность, Айко-сан, но ты ни разу не сетовала на жизнь, ни разу не выказывала слабости. И не только ты. Моя мать, госпожа Коё, принцесса Садако, даже Умэко! Я не знаю, готова ли к такой жизни. — Всё приходит с опытом, Ююко-чан. В этом нет ничего страшного. — Но мне страшно, — возразила я. — Мне страшно взрослеть. Некоторое время Айко молчала, а её хватка то слегка сжималась, то становилась свободнее. С каждым шагом её волосы трепетно вздрагивали, и я заметила, что они немного отрасли, хоть и были по-прежнему заботливо причёсаны. — Поэтому ты убежала? — Айко, наконец, прервала молчание. — Можно и так сказать. Пускай всего наполовину, но эти слова были правдой. О другой её стороне я рассказать не решилась, больно не хотелось позориться перед ней своей постыдной ревностью. — Мне кажется, я никогда не смогу быть как ты, — продолжила я, не дожидаясь ответа. — Тебе и не нужно быть как я. Достаточно быть просто собой, Ююко-чан. — Что если я не знаю, кто я? — я сдавленно вздохнула. — Что если изменившись, повзрослев, я перестану понимать, каково это — быть собой? Если я продолжу меняться до неузнаваемости, если я перестану быть собой, продолжит ли она быть рядом? Сможет ли снова заявить с детской честностью и наивностью «Я люблю тебя»? Хоть я и сказала, что боялась взрослеть, но на самом деле я боялась другого — боялась снова остаться одна, и девочка, словно ощутив этот страх через касание моей руки, голосом вкрадчивым и ласковым ответила: — Кем бы ты ни стала, ты всегда будешь для меня милой Ююко-чан, любящей истязать себя по всяким пустякам. Ни больше ни меньше. Дыхание перехватило, и в груди растеклось горячим чувством облегчение. Большим пальцем Айко поглаживала тыльную сторону моей ладони, было немного щекотно, но тогда я готова была отдать всё, лишь бы этот миг никогда не заканчивался. Подняв взгляд, я увидела порозовевшую лазурь закатного неба: солнце только начало опускаться, но уже отбрасывало сливовые тени на сизые облака, а лепестки сакуры всё падали весенним дождём. В Хаяшидзаки дожди всегда были редкостью, и я никогда не понимала почему, но в тот вечер небо несомненно плакало. И кто знает, возможно, то были слёзы давно похороненного Божества, оплакивающего своё забвение. — Спасибо, Айко-сан. В ответ она не попыталась отшутиться, не рассмеялась смущённо и не принялась растерянно перебирать волосы. Не останавливаясь, всё так же не оборачиваясь, девочка по имени Хиросэ Айко запела.Цветущая вишня, цветущая вишня… Мартовское небо…
Полушёпотом Айко напевала под нос то ли для меня, то ли для себя, то ли для кого-то ещё, кого знала только она. Это была незатейливая во всех смыслах песня о вишне, но до чего трогательной она была, до чего родной.Куда бы я ни смотрела, вижу: Лёгкая дымка? Или это облака? Струится чудесный аромат…
Несмотря на простоту мелодии, временами голос Айко подрагивал, временами срывался, и выглядело всё так, словно ей давалось с трудом каждое слово, но я не посмела перебивать её, и уж точно никогда бы не отпустила слов критики в её сторону. Напротив, я была рада. Рада, что всегда во всём совершенная Хиросэ Айко не была совершенна хоть в чём-то, пускай даже в такой мелочи.Пойдём, пойдём… Полюбуемся…
Я не спросила её, что это была за песня, как и не спросила, что она для неё значила. Когда Айко закончила петь, она тут же остановилась, продолжая крепко сжимать мою ладонь. Молча она глядела, как вдалеке сгущался тёмный лес, и розовая нить ручья обрывалась где-то глубоко в его самых глухих закоулках, откуда не вырвется ни один крик о помощи. Я никогда не интересовалась, что именно она пыталась высмотреть в этом лесу, и тот день не стал исключением. "Будь это что-то важное, она бы наверняка рассказала,” — утешала я себя, но вот её рука выскользнула из моей, а затем прозвучал вопрос: —Ты ведь помнишь слова Умэко? О её мечте. — Конечно. Айко обернулась — на её лице красовалась улыбка, подобную которой я никогда раньше не видела. Больше напоминая слабую усмешку, она въелась в напудренное лицо красным мазком, и в её ничего не выражающей пустоте таилась неподдельная искренность, пока в тёплом взгляде плясали бесформенные огни сожалений о днях давно минувших. Уголки её губ поползли вверх, глаза по-детски сузились, пока ветер целовал растрёпанную чёлку. — У меня тоже есть одна, — радостно произнесла Айко. — Настолько крошечная, что вряд ли её стоит так называть. — И что же это? Вопрос, которым я задавалась со дня, когда в моих объятиях она поведала мне свои истории; с тех пор я неустанно думала о подходящей мечте для кого-то настолько выдающегося, но её ответ показался мне донельзя заурядным, даже разочаровывающим. Она не углублялась в подробности и больше никогда не поднимала эту тему ни в тот день, ни в любой из последующих. Вскоре после этого мы вернулись к изогнутой сакуре. Гости уже начинали расходиться, а я тем временем безропотно выслушивала нескончаемые упрёки матери, в очередной раз расстроенной моим неподобающим поведением, пока отец на радость остаткам толпы зачитывал лучшие из сложенных им за день стихов. Побыв со мной всего с десяток минут, Айко вскоре оставила меня, но перед этим я задала ей свой последний вопрос: — Ты ведь придёшь на неё? На церемонию моего совершеннолетия? Двадцать пятого числа третьей луны. — Двадцать пятого?.. — её глаза округлились. Отведя взгляд в сторону, Айко немного поразмыслила, а затем с уверенностью произнесла. — Разумеется, как я могу пропустить такой день! Я проводила Айко до её экипажа, и больше в тот день мы с ней не виделись, но её слова продолжали эхом отзываться в моей голове; отголоски его неустанно докучали мне все последующие дни — до самой церемонии совершеннолетия. Засыпая под стрекот ночных цикад, я лишь сожалела, что в ответ не поделилась с ней своей мечтой. Хотя, возможно, она всё поняла ещё в день нашей первой встречи — я бы ничуть этому не удивилась. Я всё ещё помню образ её алых с зелёным одежд, ярко горевший на фоне тонущего в закатных тенях леса, помню, как розовые лепестки ниспадали с её острых плеч, скатываясь вдоль пурпурного шёлка. И этот её ответ. Такой заурядный, но в действительности подходивший ей как нельзя кстати.«Есть место, которое я всегда мечтала увидеть.»