Самый дождливый день в году

— У тебя что-нибудь болит сейчас? — Голова и.. Рука, левая, совсем немного. Исходящие звуки от стоящего рядом аппарата давят на нервы и уши, невыносимо слушать подобное над головой. Шум не стал привычнее спустя пару часов, такой же надоедливый. — Открой глаза. Веки медленно раскрываются. Встречается с равнодушным взглядом, но в двух голубых озёрах словно играют солнечные блики, быстро исчезающие от движения головы. Неработающая рука зафиксирована, в гипсе. — Знаешь, всё не так плохо, твои показатели не критичны, — мужчина выпрямляется и садится за рабочий стол, поправляя очки. — Сколько дней я.. Спал? — Мало. Меньше, чем мог. Поверхностная кома отличается наиболее безопасным состоянием для человека в таких ситуациях. Ты везучий парень. Он везучий парень? Осаму желает избавиться от белизны вокруг, и мир снова погружается во временную темноту, ресницы опускаются непроизвольно, но спать не хочется. Тело отвратительно и навязчиво ноет, будто болит каждая мышца. Как же неприятно.. — Какое последнее воспоминание можешь назвать? Сложный вопрос. Помнит особняк, мало воздуха из-за количества званых его отцом гостей, как плачет младшая сестра, и застывший на потолке взгляд старшего брата. Помнит, как ищет кого-то в толпе с начала настоящей паники, выкрикивает имя, следом резко всё затихает, и он падает. С огромной скоростью летит вниз и не представляет последствия. Но при этом так же помнит нечто совсем другое: сильный удар об асфальт, опять толпа вокруг, слишком много голосов, сливающихся воедино. А потом моргает и перед ним всего одно лицо, губы приоткрытые, неразборчиво шепчут. По щекам, затылку течёт алая, горячая жидкость, нос забит и всё, дальше очередное "ничего". — Вы, — вздыхает, поворачивая голову в сторону травматолога, — я видел вас. — Очень хорошо, — на искусанных губах появляется улыбка, и Дазай видит лёгкий кивок. — А как всё произошло – ты помнишь? Что произошло? — Нет.. — Совсем? — Верно, совсем нет. Это же не сильно страшно, да? — Ничего, временные последствия. Когда тебе станет лучше – на посещение придёт психолог, а я— — Чуя.. Рыжеволосый поднимает взгляд с блокнота и шумно выдыхает, снимая очки, оставляя их висеть на краю халата. Медленно кивает. — Верно, Накахара Чуя, это я, — с явной не искренностью в голосе тыкает в свою грудь. Шатен ощущает себя пятилетним ребёнком, которого знакомят с миром. — Ты же помнишь своё имя? — Осаму Дазай. — Чудно. Грудь начинает колоть из-за частых вздохов, вызванных слезами. «Ты, небось, нечто другое употребляешь, раз улыбаешься, как ненормальный.» — Ты не помнишь меня? — шепчет, протягивая слегка подрагивающую от резкой, но совсем лёгкой нагрузки руку, когда парень сжимает чужой локоть, сразу чувствуя, как ладонь убирает. — Чуя, это же я.. — Всё будет в порядке, ладно? Прекрасно видит подготовку к уколу, жмурится и поджимает губы. Не боится боли, точно нет. Его волнует полное незнание промежутка времени, где он вынужден находиться. Он не помнит свой дом, ждёт ли там кто-то и, тем не менее, ужасно хочет туда. Для мужчины перед ним Дазай – просто обычный пациент, таких, как он, у него было много, очень много. А младший чувствует связь, длинною в целую вечность между ними. Недоступную, непрочную. Помнит этого человека другим, какие тёплые могут быть у него руки, каким ласковым вдруг может обратиться холодный взгляд. И помимо всего остального, невольно всплывающего в памяти – это самое важное. *** Временные события до аварии постепенно начали восстанавливаться, память работает удовлетворительно, заставляя вспоминать кучу нежеланных вещей. Жизнь – один сплошной, запутанный бред. Сухим или довольным на все сто процентов не выйти, обыденность в порядке вещей. Происходящее с ним теперь не похоже на жизнь, но и сном здесь не пахнет. Часы идут еле-еле, стрелка издевается, передвигается медленнее некуда, а к нему никто не приходит. Уже прошли сутки. Кто-нибудь из обязанных сообщил о состояние его, как пациента? От еды отказывается из чистых принципов, скоро ведь должен приехать брат и объяснить положение, отчитать в некоторых моментах. Но его нет и нет, до самого вечера нет и Осаму конкретно скучает по свежему воздуху, по запаху настоящей осени. Чуя тоже появляется не так часто, как хочется видеть. Спрашивает, проверяет, просто находится на работе и нет ему дела до невменяемого, просящего поговорить с ним. Есть мимолётные шансы, он либо действительно без тормозов от пережитого, либо не хочет смириться с итогом. Кто бы на его месте так легко смирился? Засыпать боится. Вроде постоянно проносит: снов нет, кошмаров нет, приступов нет, стабильность. Но без того, погружаясь всякий раз в окутывающую темноту, возникает страх потеряться. Психолог выходит без точных результатов, он не думал открывать рот и говорить о беспокоящих постоянно вещах. Обойдётся, абсолютно нормально и в одиночестве пробыть целую неделю, лишь бы не терпеть вопросы, на которые и без ответов могут предположить твои диагнозы, расстройства. После этого случая определённо больше возненавидит больницы и связанное с ними. Как Чуя не помнит его? Так долго были вместе, столько помогали друг другу, наслаждались друг другом, нуждались друг в друге. А стоило открыть глаза и построенное исчезло, несмотря на старания. Этот мужчина – единственное чёткое воспоминание. Ключевое. — Доволен собой? Резкий звук неожиданно прерывает мысли, по вискам словно нещадно ударили и в ушах на секунду зазвенело. Осаму, стоящий перед ним, выглядит иначе. Такой довольный, не похожий на белый мел оттенком кожи, перебирает в руках и без того помятую бумажку с неизвестным смыслом. Выглядит не очень. — Я.. Сошёл с ума? — А как по-твоему люди сходят с ума? — Ты – это я, я разговариваю сам с собой, буквально, — еле слышно говорит, облизывая пересохшие губы. — Уходи. Копия ухмыляется и присаживается на край койки, убирает отросшие пряди с чужого лица, вытирает предательски текущие слёзы. Шея болит от попытки отвернуть голову в сторону. Брехня полная. — Что это было? То, что я видел.. Это моё будущее? — Это не твоё будущее, Осаму, — темноволосый вздыхает, — и ничьё из твоих друзей. Это простая, своеобразная альтернатива. Просто придуманный мир, распавшийся на частицы после пробуждения. — Тогда ты.. — Остаток твоего острого диагноза, — смеётся. Ему вообще не до смеха. — Не волнуйся, всё нормально. Ты не отошёл от комы. — Где Сакуноске? — Был тут, пока ты спал. И приедет ещё, без сомнений. — Значит, он жив? — губы дрогнули в улыбке. — Я же объяснил. Он, очевидно, очень сильно ударился головой ещё в той аварии, раз сейчас видит, как сам же закатывает глаза и рассматривает ногти. Тянет блевать. — А Чуя.. Почему он старше? — Я не знаю. Впечатление. Первое впечатление.. Вспомнить бы. Рука касалась лба, и он выглядел обеспокоенно, был рядом до тех пор, пока сознание не покинуло окончательно. — Я хочу умереть, — кусает губы, срывается на новые всхлипы. — Я хочу.. — Я знаю, чего ты хочешь, — второй Дазай тоже начинает говорить тихо и берёт за подбородок. Никогда ранее не тошнило от надменного вида самого себя. — Тебе нужно вернуться в существующую перед тобой реальность, отпустить остальное. Ты сбежал не из идеального мира. — Здесь Чуя меня не знает. — А там он знал? Напрягают через силу работающие мозги, но воспоминания будто каждую уходящую секунду исчезают навечно. Как такое возможно? Это же был не просто легко забываемый сон, это были семь месяцев цветущей любви, семь месяцев мечтаний и ожиданий, когда они смогут с Накахарой окончательно остаться вдвоём, устроить жизнь, только представившись шанс. Всё развивалось хреново из-за различных проблем, но нерешаемых вещей не бывает. — Прекрати романтизировать. И впрямь думаешь, что Чуя мог приехать в другую страну ради тебя? У стен по-прежнему есть уши, есть глаза. Солнце заходит за облака, а тело накрывает ощутимой тяжестью, от неё хочется выть. — Хватит! — выкрикивает, жмурясь до боли. — Осаму, ты не разбираешься в людях Он это уже слышал. — Смирись. Становится тихо. Лампочка над койкой прерывает ненадолго предоставленную тишину гудением. Затем клонированная версия должна была, по идеи, исчезнуть, но до сих пор рядом, задумчиво разглядывает сломанную руку юноши. — Ты злился на брата из-за покорности. Понимаешь, кто его убил там, в конце? Поначалу молчит, напрягаясь. — Это сделал я, — отвечает и медленно моргает. — И не из-за страха быть убитым первым от его рук. Не только из-за него. — Верно. — Боялся, да. А ещё – он просто похож на отца, а на него смелости у тебя никогда не хватит. Он правда настолько слаб? Издаёт всхлип и низко опускает голову, даёт слезам скатываться на одеяло. Копия лишь довольно смеётся, вызывая раздражение. — Ты слишком идеализировал Чую. Ты идеализировал всех, но его возвышал без устали, совершенно незаслуженно, — тянет, кратко зевая. — Этого глупого мальчика, которого ты сам создал, не существует. — Убирайся из головы, я устал. — Не думай, что если я исчезну – то навсегда. — Мне плевать, я хочу побыть один. — Забавно, уже считаешь меня за абсолютно отдельную личность, — смех порядком раздражает. — Ты же и так один, дурачок. И через секунду пациент действительно снова в полном одиночестве. Левая рука без остановки ноет от самого плеча до запястья, глаза так же влажные. Может, спит? Уснул, вернувшись в комнату, скоро придёт его Чуя, разбудит и всё будет нормально. Ха-ха, верно.. Не будет ведь. Рыжий и на данный момент не наблюдается по близости. В палате пусто, холодно и жарко одновременно. Холодно, скорее, внутри, душа и сердце заледенели от услышанного, не в состоянии бороться. А вдруг быть сумасшедшим – не так плохо? Никогда не бывает скучно: поговорил с собой, да и всё. Нет-нет, это временно, побочные действия от лекарств или из-за пережитого стресса воображение стремится разыграться. Всё обязательно пройдёт. Надо подождать и делов-то. Но вдруг нет? А если не сможет отличать реальную жизнь от иллюзии? Вдруг после больницы и частичного восстановления отправят не в квартиру, а в сумасшедший дом? Психолог повесится быстрее, только удастся разговорить больного.. Но тот Дазай прав. Мир, покинутый им, не являлся идеальным. Это он видел его таким. Чуя бы не приехал к нему, не работал, не следил. Забил на идею на полпути, нашёл кого-то нового и забылся в ставшим родным человеке. Подобный расклад чётче похож на обычную реальность. Капли метко попадают по стеклу, создаётся нарастающий шум и вдалеке, если не показалось, гремит гром. Самая подходящая погода под настроение. Нет, даже не настроение – полное отключение чувств. Больше не грустно, не страшно, просто одиноко. Дождь выглядит прекрасно. Напористый, шумный. Дазай вспоминает точно такой же звук и ласкающие шею губы, тяжёлое дыхание, проводящие по встречающимся изгибам руки. Это было, как вчера. Сердце запомнило куда больше и кажется безумным очевидный факт: он влюбился в фактически несуществующего человека. На следующее утро разум работает не так чётко, сознание балансирует над пропастью, сохранившиеся в памяти эпизоды из жизни самостоятельно забываются. Зато приехал Сакуноске. На столе теперь стоит пакет с разной едой на вынос, даже небольшой букет цветов. Мило выглядит, но около десяти минут длится тупое молчание, им словно совсем нечего сказать друг другу. Хоть бы отчитал, поругал.. Сидит, как рыба, ни "а", ни "б". Скучно. — Ты матери с отцом рассказал? — Да. Они были в ужасе, — с горечью хмыкает. — Ты помнишь, что было? — Меня сбила машина, — медленно закрывает глаза. «Ты смотри, куда идёшь, парень!» Значит, на самом деле тогда его не успели оттащить. — Нормально себя чувствуешь? — тыльной стороной ладони прикасается к щеке. — Сакуноске, — тихо выдыхает и старается приподняться. — Ты ничего не хочешь мне сказать? Мужчина молчит, поджав на секунду одно плечо, мол, не знает. Осаму тоже не знает, но почему-то действие вызывает улыбку. — Извини. Улыбку, которая исчезает от одного слова. — Извиняешься за то, что не знаешь, что сказать или это и есть что, что ты хотел сказать? — ..Второе. — Хорошо. Кареглазый не усложнит такую простую вещь лишними словами. Кивнёт и отвернётся, не противясь на прикосновения к запястью. Воспроизводил желания в голове достаточно времени, пора бы использовать это здесь. Может и изменится часть в лучшую сторону, лучшую для всех. — Время посещения закончилось, — оповещает Накахара, толком не войдя в палату. Только подняв голову замечает одиночество Дазая, пытающегося почистить мандарин одной рукой. Не додумался же попросить брата перед уходом. — Думал, он не ушёл. — Да, я понял. — Тебе помочь? Не получая согласия, врач со вздохом берёт другой мандарин и быстро очищает от кожуры, отдавая младшему яркие дольки. Невольно сравнивает их цвет с собранными в хвост волосами, почти такие же рыжие. — Вы будете? — Нет, спасибо, — улыбается, отходя от постели. — Джеймс – наш замечательный психолог – заявил, что говорить ты с ним не хочешь. Могу узнать, почему так? — Нет, не можете, — ухмыляется, ибо лицо того выявляет интересные эмоции. Не то растерянность, не то насмехательство над ним. Он очень спокойный. — Думаю, вас не должно волновать, не по вашей части, специальности и так далее. — Да, я в курсе. — Вот и чудесно. Чуя выглядит без настроения. И Дазая забавит отношение к нему, как к действительно человеку, которого он знает. Но, очевидно, это не тот Чуя. И никогда им не станет. Низкорослый мужчина садится на привычное место и нарочито тяжело вздыхает, Дазай почти оглох от такого шума. Да, с ним по любому что-то не так. Психолог Джимми-или-как-его-там вполне способен и травматологу оказать дружескую услугу. Вероятно, даже за бесплатно, лечащий лечащему. Нет, Чуе бы просто поговорить с кем-нибудь, видно прекрасно зашкаливание отрицательных эмоций. Но после нескольких минут спокойствия тот, как ни в чём не бывало, начинает работать. Он переживает понапрасну. Вероятно, такое печальное лицо у Накахары было из-за пропуска обеда в связи с горой дел, а Осаму придумывает безумные и, очевидно, бессмысленные теории. А если нет? На улице опять дождь. Достал. — Когда меня выпишут? — Не волнуйся. Дольше, чем две недели, лежать точно не будешь. — Я не сказал, что волнуюсь, — вытирает пальцы о больничную рубашку. — Мне скучно. Не знаю, где мой телефон.. Кажется, в пакете видел новый, мой брат такой щедрый. — Он выглядел испуганно в первый день. — Ещё бы, у вас нет братьев или сестёр? — спрашивая, смутно вспоминает следующий образ, почёсывая нос. — Был. По коже идут мурашки. Лицо врача мрачнеет, Дазай прикусывает кончик языка. Не стоило задавать последний вопрос, но кто ж знал. Они перестают смотреть друг на друга: телефон в кармане халата оповещает о звонке. Мужчина, зачем-то, долго пялится в экран, прежде чем ответить и сразу улыбнуться. — Привет, родная. Живот до боли скручивает, органы перемешивают чём-то жёстким. Хватило двух слов, чтобы ресницы стали в очередной раз влажными, пальцы невредимой руки сжимаются в кулак, остаются следы от ногтей. Накахара, разумеется, не учитывает чужое состояние, оно мигом перестаёт волновать. Отходит к окну и рассказывает о составленном на вечер плане. Точно: сегодня, должно быть, пятница. Мозг украл лишь образ. Чуя, полюбившийся ему, другой. — Мне нужно сказать тебе кое-что, — приподнимается, насколько позволяют силы, и напрягает Чую: он подходит ближе и не даёт встать полностью. Лёгкий жест, младший пользуется моментом и берёт за руку, боясь отпустить — Прости? Парень замирает, приоткрыв рот, но сразу сомкнув губы обратно. Старший продолжает в недоумении хлопать глазами, пытается вытащить конечность из хватки, пока он сам не отпускает. И слова выдавить из себя не осиливает, кусая губу от обиды и ненависти. — Может, поспишь? Твоё состояние начинает конкретно беспокоить. — Всё в порядке, извините. Вообще-то сложно спать при неудобном положении тела и ужасающих мыслях, правда сложно. Слёзы текут уже бесконтрольно, он не видит смысла их останавливать: мокрые полосы высыхать не успевают, щёки снова обдаёт жаром. Безумно хочется домой. Не важно место, просто желает домашнего уюта. *** В день выписки Осаму, наконец, улыбался. Солнце светило ярко, дышалось легко, ветер подгонял к замечательному настроению и не давал сплавиться. Небольшие преувеличения: не так жарко на улице. Рука болит намного меньше, привычно стало видеть её в коконе из гипса. Мыться правда, как выяснилось, ужасно неудобно, да и многие другие повседневные дела выполнять – тоже. Но на время к нему в квартиру поселился старший брат. Кареглазый легко мог посещать университет со сломанной рукой, слушать преподавателей, а Сакуноске говорил о плохих последствиях подобной идеи. Собственно, пришлось забросить мысль и привыкать к бесконечным вопросам о самочувствии. Он ещё не разрешал заказывать наивкуснейшую пиццу, сам завтрак, обед и ужин готовил. Нет, тоже вкусно, просто такого никогда не случалось. Всё идёт хорошо, не считая ночей. Абсолютно каждый раз, когда Осаму закрывает глаза – он возвращается в тот последний, придуманный день, видит себя со стороны, но не напуганного. Счастливого. Видит блеск слёз и лёгкую улыбку. А лицо Накахары постепенно забывает. Он больше не снится, не беспокоит. Жизнь восстанавливается. — Но ты всё ещё разбит. — Правда? — с ухмылкой крутит пальцами ручку, ощущая, как плечи накрывают ледяные ладони. Кожа сейчас словно покроется инеем. — Тебя что-то беспокоит, помнишь? — Уже нет. Идентичный по внешности юноша тянет за волосы, вынуждает высоко задрать голову ради возможности посмотреть в глаза. Такие же тёмные, бездушные глаза. — Сакуноске. Отводит задумчивый взгляд, зачем-то пожимая плечами. Весёлая мысль. Только зачем надобно завершать дело? — Потому что ты думаешь об этом каждую ночь. Самый страшный кошмар оправдался. Из-за аварии всё пошло не так, ведь не было того мужчины, ставшего спасителем. Был громкий визг колёс, гул, боль. Он мог умереть тогда и не страдать, но всё-таки жизнь хуже, и она в выигрыше. — Что изменится после его смерти? Что я докажу самому себе? Копия не отвечает, хмыкая и постепенно сжимая пальцами горло. Дазай не сопротивляется. — Ничего, верно? *** В ту секунду реальность замкнулась. Остановилось время, люди ненадолго потеряли себя и суть существования, озираясь по сторонам. Он был один посреди прохожих и шёл в учебное заведение, думая о друге, что ждал у входа. Бостон – по-прежнему чудный город. Где-то здесь он впервые поцеловался с девушкой, она рано или поздно узнает о трагедии. Здесь он окончательно потерял себя, постоянно глядя на окружающих, видел особенность во внимании к своей персоне. Жаль, внимания вышло недостаточно, старания прошли даром. Он путался в лицах, иногда замирая посреди дороги. Здесь продолжают проживать свою молодость любимые ему люди, они спешат на временную учёбу, к трудностям, следом за ними идут остальные жизненные обязанности. Здорово наблюдать за радостными эмоциями, как они радуются солнцу, покупкам давно желанных вещей, смеются и любят. Любят жизнь, своих партнёров, домашних животных, работу.. Они не существуют, они по-настоящему живут. Дазай чувствовал гниль изнутри, слышал побуждающий к действиям голос, не смел идти против или бороться. Он и бороться? Борьба для сильных, с заряжающей энергией мотивацией. Как-то на паре преподаватель кинул вскользь запоминающуюся фразу: "Великий день в жизни каждого – понять, зачем эта жизнь существует". И он, уверенный в нахождении ответа, сам завёл разум в дебри, из них не было шанса выбраться. Когда-то голубые глаза казались стимулом, хотелось, чтобы они сияли ярче. Он мечтал о горячем пляже с солёным морем, о крепко сжатой ладони и перед уходом привиделось, что шум прибоя стоит в ушах. Ласковый ветер щекотал шею, а Чуя точно улыбался. Улыбался и шептал несбывшиеся обещания: — Я всегда буду рядом. Осаму знал правду, но улыбался в ответ, ощущая, что вода доходила до колен, рыжий вёл глубже и глубже, посмеиваясь. Его тело в ванной комнате нашёл Сакуноске в семь часов утра по местному времени. Рядом лежал обычный кухонный нож и телефон. Ни записок, ни намёков, ничего, что осталось бы ключом к разгадке. Собственно, он и не хотел. Просто всё не вернулось бы на свои места так благополучно после пережитого. Мозг сыграл чересчур дурацкую, жестокую шутку, показав то, чего никогда не случится. Обвёл вокруг пальца такого наивного парня, без самоконтроля и ложных надежд. Отчаялся слишком рано? Наверное. А гарантия, она есть? Дальше могло быть хуже, верно? Зато он мимолётно, но лицезрел себя довольным. Горькое воодушевление охватило крепкими объятиями. Смеялся до полного захода за буйки, а там уже и закат терял очертания, воздух стал холодным. Он захлебнулся в своём же сознании. Снова. И полное погружение в одиночество означало клеймо. Чуть-чуть, самую малость стыдно перед отцом. Яро доказывал масштабы действий, стремился стать лучшим в семье, а стал никем. Воспоминанием, да ещё и таким, будто у Огая всегда было два ребёнка и ни капли не изменилось. Стыдно перед младшей сестрой, не получилось осчастливить её при желании. Но она сильнее и воплотит в явь куда больше планов. О матери почти не думал. Но не стыдно перед самим собой. Жить надо так, дабы после достойной смерти оставшиеся на этой бренной земле долго говорили о тебе, о твоих свершениях, успехах. И он вовсе не обесценивает себя, и так зная, что напрасно тратил столько лет на поиски и стоило понять раньше, где правильный путь. Но солнце ещё светит, а значит – другие найдут себя. Ну не входит Дазай в их число, и что с того? Может, он впервые пал на правильный выбор? Интересно, что сделает мужчина с оставленной им квартирой? Куда пропадут и пропадут ли деньги с личного счёта? Придёт ли Люси на могилу и будет ли так же стоять, как стоит прямо сейчас Гин? О чём девушка думает? Её волосы мокрые: дождь капает без остановки, прекрасная осень выдалась. К сожалению или к счастью – подросток не узнает о столь несерьёзных подробностях. Он усмехается в последний раз и окончательно опускает веки, стараясь запомнить пейзаж. Холодно. Темно. Сыро.