I will be the man my father never was (these tears help my flowers grow)

      Лето, по мнению Стида, было самым приятным временем года. Причин, подтверждающих этот тезис, было много: дни были длинными, и он мог проводить их на улице с книгой, погода была просто чудесная, флора и фауна кипела жизнью, и не было школы — что также означало: никаких школьных «приятелей».       И был его день рождения. Не то чтобы этот день отмечали с особой теплотой: родители, конечно, делали ему подарки, но Стид постоянно ощущал разочарование от того, что прошел еще один год, а он все еще не был таким, каким хотел видеть его отец. Что он был ребенком, а не мужчиной, как братья Бэдминтоны или сыновья мистера Дарси. Что он был мягким. Казалось, это был самый главный недостаток в глазах его отца — мягкость, наивность, его податливый характер и кроткий нрав были полной противоположностью тому, что отец желал увидеть в сыне.       Он пытался. Он так пытался быть кем-то другим, превратить себя в идеального ребенка, по крайней мере, послушного, неконфликтного, вежливого. Но, в конце концов, это тоже было не то, чего все ожидали. Он просто не мог так измениться, как они этого хотели.       При всем этом, Стид понимал, что его положение в мире было лучше, чем у большинства людей. Он был в привилегированном положении. Вот почему он не был огорчен тем, что его родители не были в восторге от того, что сегодня его день рождения. Нет, Стид был вполне доволен тем, что взял свой подарок, книгу, которую родители подарили ему в этом году (это была «Буря», которую он еще не читал, но Шекспир был его известным другом, так что он был несколько взволнован перед прочтением пьесы), маленькую корзинку, которую ему подарила кухарка (она подмигнула и сказала ему, что испекла для него торт, за что он поблагодарил ее с застенчивой улыбкой на лице) и мягкое одеяло, чтобы устроить в честь дня рождения пикник в одиночестве. Недавно он нашел место между лугом и рекой, и не похоже, что кто-то часто посещал это поле. Он мог собрать немного красивых цветов по дороге туда, и никто не стал бы насмехаться над ним за эту слабость. Он был абсолютно доволен тем, что сегодня остался в одиночестве.       Вот только… компания сама нашла его.       Посреди луга сидел мальчик. Стид не выдал своего разочарования — в конце концов, он не мог никому запретить сидеть на этой поляне. Места было достаточно не только для двоих, и они вовсе могли бы не общаться.       Как только эта мысль сформировалась у него в голове, мальчик повернулся к нему. Выражение его глаз было оценивающим, его оценивали — по какой-то причине Стид чувствовал, что его судят, но не за его внешний вид или цветы в корзине, а за его дух. Мальчик носил одежду, так непохожую на его собственную — более простую, невзрачную и, честно говоря, более подходящую для летней жары. На нем была белая рубашка, которая прекрасно подчеркивала его темные волосы.       — Привет! — сказал Стид, в конце концов, вежливость никому не повредит. Мальчик услышал его присутствие и не мог сидеть молча и игнорировать, верно? — Я не хочу тебя беспокоить, но…       — Да нет, я пойду, не волнуйся, — мальчик прервал его прежде, чем Стид успел закончить предложение. Это не то, что он имел в виду! Боннет поспешил исправить это недоразумение.       — О, тебе не нужно уходить из-за меня! Я хотел спросить, не возражаешь, если я расстелю свое одеяло, вот и все, — Стид надеялся, что он выглядел серьезным, а не жалким. Он не хотел переступать свои границы, но знал, что был слишком нетерпелив, слишком навязчив, слишком… просто слишком.       Мальчик странно посмотрел на него. После долгого молчания он сказал одно слово:       — Почему?       — Ну, ты же первый пришел, да? Прогонять тебя было бы не очень красиво — сегодня хороший день, и здесь полно места, тебе не кажется? Мальчик, казалось, был сбит с толку, но это не обескуражило Стида, поэтому он продолжал бормотать.       — Я бы мог поделиться ланчем, если хочешь! И мы могли бы просто посидеть здесь… Но тебе не обязательно, если ты хочешь побыть один, я понимаю, я тоже пришел сюда, чтобы побыть один, так что можешь отказаться…       — Ты слишком много болтаешь, — мальчик снова прервал Стида, но он не был резок в своих словах. Он наблюдал за ним так, как ученый мог бы наблюдать за неизвестным видом. Это было не так уж и плохо, по крайней мере, он не назвал его никаким обидным прозвищем.       — Ох, прости, — всегда повторял одни и те же ошибки, не так ли? Он просто не мог остановиться.       — Все в порядке. Я не против, — Стид посмотрел на него, и мальчик выглядел так, будто боролся сам с собой, но выпрямился и сказал: — Да, я не против, мы можем посидеть вместе, если хочешь.       Стид улыбнулся в ответ.       — Великолепно!       Так оно и было.       Они просидели вместе весь день, делясь едой и разными историями. С ним было так легко разговаривать — никто никогда не слушал его так, как он. И он даже не дразнил его из-за цветов! Напротив, он спросил, не может ли он приготовить что-нибудь из флёрдоранжа, полевых цветов и флоксов, которые Стид сорвал по дороге к реке. Он, очевидно, не возражал. Стид, скорее всего, просто сделал бы небольшой букет для кухарки, чтобы поблагодарить за изысканный торт, который она испекла. Его мать не волновали цветы, если ей не нужно было похвастаться перед другими дамами, которые иногда навещали их семью со своими мужьями. Стид мало общался с этими семьями, их дети обычно играли между собой, в лучшем случае игнорируя его, в худшем — издевались над ним. Но миссис Смит, похоже, нравились эти маленькие жесты доброты — или, по крайней мере, она не выбрасывала их у него на виду.       Руки мальчика работали быстро и проворно. Он сделал круг из ветки флёрдоранжа, а затем начал плести другие цветы — он также добавил несколько одуванчиков, ромашек и незабудок, которые росли вокруг них на лугу. Результаты его работы были впечатляющими: цветочная корона, которую он сделал, была такой красивой, что можно было заплакать.       А потом он сделал то, чего Стид никак не ожидал. Мальчик надел венок на голову Стиду. Он выглядел по-настоящему гордым собой — его темные глаза мерцали чем-то необъяснимым.       — Ты прекрасно выглядишь, — он сказал, но не стал вдаваться в подробности. Стид не был уверен, как это истолковать.       — Ой. Это… это хорошо? — спросил Стид тихим голосом, потому что до сих пор мальчик был очень мил с ним, но он также знал, что ничто хорошее не длится вечно. Все должно было рано или поздно закончиться.       Мальчик ответил ему так же тихо:       — Да, это так.       Он казался искренним. Стид просиял и протянул ему последний апельсин в корзинке в качестве молчаливого «спасибо».       Вскоре после этого они расстались. Мальчик ушел в близлежащий лес, а Стид пошел по тропинке к своему дому, счастливый, как никогда.       Но в то же время он был так глуп в своем счастье. Он забыл, что красивый цветочный венок все еще был на его голове, когда он вошел в особняк. Было бы и вполовину не так плохо, если бы он пришел домой через кухню — кухарка, вероятно, сняла бы венок с головы. К сожалению, первым, с кем он столкнулся, был его отец.       Его отец, который смотрел на него с нескрываемым отвращением в глазах. Стид не был уверен, что было больнее — отвращение на его лице, мерзкое «ты мне отвратителен», прорычанное как раз перед тем, как он ударил его по лицу тыльной стороной ладони. Сила удара отбросила цветочный венок на пол, и Стид видел, как его отец специально наступил на цветы, прежде чем уйти.       В ту ночь Стид плакал, пока не заснул, все еще чувствуя вкус крови во рту. Он усвоил урок: цветы — это не то, чем могут наслаждаться мужчины. Тот факт, что он любил цветы больше, чем людей, был отвратителен. Именно по этой причине его отец был разочарован в нем, почему другие мальчики так безжалостно издевались над ним — они, должно быть, считали его таким глупым на самом деле (слабохарактерный, трусливый, избалованный богатенький мальчик), что ему потребовалось так много времени, чтобы понять то, что они знали с самого начала жизненного пути.       Его щека пульсировала от боли, но Стид, наконец, заснул. Он пытался забыть все, что произошло в тот день, и ему это удалось — он так и не вспомнил, что забыл спросить имя мальчика.       В любом случае, это не имело значения. Что действительно имело значение, так это то, что цветы — глупость и настоящим мужчинам они не нравились, и он старался быть послушным, неконфликтным сыном, поэтому он позаботился о том, чтобы этот урок остался усвоенным.

***

      С годами любовь Стида к цветам не совсем угасла, но он сознательно старался игнорировать ее каждый раз, когда она пыталась вспыхнуть снова. Он прошел через пару стадий, когда ему надоело разводить цветочный сад в собственном доме. Теперь он был хозяином дома, но это не ощущалось, не тогда, когда молчание Мэри было тихим и осуждающим, а он каждый раз уступал ее мнению из-за этого, или, когда он заказал пару жилетов и жакетов с цветочным узором, но это не изменило того факта, что это было не совсем благоприятно.       Или этого не было бы, если бы он не нашел лазейку.       Если что-то было дорогим — чем нелепее, тем лучше, — если это было признаком богатства, статуса или даже высочайшего мастерства, то природа вещи становилась подвластной самой ее ценности. Он мог пользоваться цветочными духами, если они были из лучшей парижской парфюмерии, он мог пользоваться лавандовым мылом, если оно было привезено из изысканного и известного места, и он мог носить жилеты с нежными цветами асфодели или желтыми гвоздиками, потому что это было признаком чьего-то мастерства в изобразительном искусстве, и он мог перенаправить разговор на тему портного дела и мастерства швей.       Стид понимал, что это все еще делало его довольно глупым в глазах общества, но это была глупость, которая происходила от бездумной траты денег, а не от слабости и мягкости его характера. Он мог принять это — с небольшой долей пассивной агрессии он мог бы даже дать им отпор.       Мэри, конечно, не разделяла его взглядов, но она вряд ли высказывала свое мнение о том, как Стид тратил свое состояние. Она никогда ничего не говорила, но ее холодные взгляды причиняли боль не меньше, чем комментарии отца. Стид знал, что она считала его глупым и нелепым; он знал, что она хотела чего-то совершенно другого от мужа. Их жизнь могла быть лучше, но они не приносили друг другу утешения, и это было то, в чем они оба нуждались, чтобы смягчить дискомфорт, испытываемый в браке. Вот почему их механизмы преодоления были такими разными — Стид покупал вещи и для того, чтобы заполнить пространство, и для того, чтобы его видели таким, какой он есть (слабохарактерный, трусливый, избалованный богатенький мальчик), а ее искусство было просто способом быть услышанной.       Он даже не мог винить ее за ее желания или за ее разочарование. Она так и сказала — они не выбрали бы друг друга, если бы могли. Она никогда не захочет его, и он это понимал.       Он бы тоже не захотел себя.

***

      Затем некий Эдвард Тич вошел в его жизнь с силой пушечного ядра и неумолимостью якоря, застрявшего на дне океана.       Он показал ему радость, превосходящую все, что он когда-либо знал. Он показал ему, что значит дух настоящего приключения. Он показал ему, что такое любовь, в ее различных формах и цветах.       Он также проявил к нему милосердие и простил за то, что казалось самой большой ошибкой в его жизни.       Стид не заслуживал Эда. Эд категорически не соглашался с этим, но это не меняло того факта, что у Стида было свое мнение на этот счет.       Стид пытался показать Эду, что он понимает свои ошибки, он пытался исправить их, исправить то, что он сломал той ночью; иногда, должно быть, казалось, что он слишком старается, учитывая странный взгляд Эда, но это не имеет значения. Что для него имело значение, так это показать Эду, что он самый важный человек в его жизни, и он скорее умрет, чем снова причинит ему боль.       Возможно, он недооценил проницательность Эда, потому что тот шептал ему в волосы, когда они обнимались на палубе, глядя на звезды, что между ними все хорошо.       — Ой… Приятно это слышать, но я пойму, если это не так. Я знаю, что на это нужно время, и, кроме того, я к этому привык, так что… — он пожал плечами. — Все в порядке, я знаю, что делать. Он не мог видеть лица Эда, но он знал, что что-то, что он сказал, заставило его напрячься.       — Что ты имеешь в виду? — спросил он.       — М?       — Что ты имеешь в виду, говоря, что привык к этому? Я не понимаю.       Стид действительно не хотел говорить об этом, но Эд заслуживал хотя бы капельку честности.       — Учусь на своих ошибках. Я знаю, мне всегда требуется много времени, чтобы понять некоторые вещи, и я ужасно сожалею об этом, любимый. В будущем я буду стараться для тебя больше, я обещаю.       Эд уклончиво промычал. Он взял Стида за руки и начал успокаивающе водить большими пальцами. Стид даже не заметил, что он тоже напрягся в объятиях Эда.       — Я думаю, ты и так уже много стараешься, тебе не нужно стараться больше. Я сказал, что все в порядке. Я простил тебя.       — О, ты слишком добр ко мне, дорогой. Спасибо тебе за то, что так терпелив. Я хочу быть для тебя лучшим человеком, меньшего ты не заслуживаешь.       Стид сделал это однажды — он все еще чувствовал тяжесть отцовской руки и фамильного кольца на своей щеке, когда поймал себя на том, что слишком долго смотрит на красивые букеты цветов, — и он мог сделать это снова.       — Тебе не нужно быть лучшим человеком. Мне просто нужен Стид.       Вот только, подумал Стид, никогда и никому не бывает достаточно просто Стида.       Он не сказал это вслух; он просто положил голову на плечо Эда и спросил его, было ли на небе созвездие Кассиопеи.       Иногда он чувствовал себя тщеславной царицей из греческих мифов, чье высокомерие привело к безвременному падению. Он, конечно, страдал из-за своего тщеславия в прошлом (слабохарактерный, трусливый, избалованный богатенький мальчик) — вероятность того, что он продолжит поступать так и в будущем, была высока.       Он никогда не научится. Или он научится слишком поздно.

***

      Итак, Стид определенно недооценил проницательность Эда, потому что он думал, что дискуссия о его неподобающем джентльмену (даже джентльмену–пирату) поведении была закончена в ту ночь, когда это произошло, но Эд заметил изменения и не собирался отпускать ситуацию.       — Почему бы тебе не купить его, а? — Стид подпрыгнул, услышав голос Эда за левым плечом. Он быстро убрал букет цветов, который держал в руках — глупо, ты никогда не научишься — и напряженно улыбнулся. Он надеялся, что Эд не заметит, что цветы привлекли его внимание (снова), но он был чертовски наблюдателен. — Они бы хорошо смотрелись в нашей комнате.       — О, нет, я не собирался их покупать, я знаю, что это глупо, пойдем, — он потянул его за руку, чтобы отвести куда-нибудь, более подходящее место для двух мужчин средних лет, например, в таверну или что-то в этом роде. Эд, на удивление, не сопротивлялся, но странно смотрел на него, даже когда тот покупал лучший бренди, какой был в худшем заведении.       Он знает. Он знает. Он знает.       Стид пытался игнорировать этот тихий голос, который преследовал его целую вечность — сначала он был похож на голос отца, со временем он изменился, и теперь он больше походил на высокий тон Бэдминтона. Он отпустил чувство вины, но его собственные ошибки и неуверенность остались.       Он все еще думал о том времени (слабохарактерный, трусливый, избалованный богатенький мальчик), когда шел один к лодке, на которой они прибыли. Эд сказал, что ему нужно отлучиться по нужде, поэтому Стид должен идти вперед и просто подождать его на пляже. Стид задавался вопросом: как он мог бы заставить Эда забыть об этой маленькой неудаче.       Но Эд был чертовски наблюдателен.       Он вернулся с теми же цветами, которые привлекли внимание Боннета днем. Стид нахмурился.       — Это что?       Эд вопросительно посмотрел на него.       — Что ты имеешь в виду под «это что?»? Цветы, конечно! Ты смотрел на них сегодня, но не купил, поэтому я подумал, что сделаю это за тебя. Я все еще думаю, что они будут хорошо смотреться в нашей комнате. Ну вот, — он сунул цветы ему в руки, а затем поцеловал. Стид ответил на поцелуй немного растерянно.       — О… Эм. Спасибо? — он ответил нерешительно, не зная, что ему делать с цветами. Было ли это испытанием? Или просто подарок? Эд лучезарно и беззлобно улыбался ему, но он все еще чувствовал жжение на щеке и кровь во рту, и он не знал, что делать.       — Давай, любимый, я хочу съесть немного джема перед сном.       Он сжимал в руках цветы все время, пока они поднимались на борт «Мести». Он решил, что бросать подарок будет более пагубно, чем провалить любой возможный тест — первое навредит Эду, второе навредит только ему. Ответ был более чем очевиден.       Он скорее умрет, чем снова причинит боль Эду.

***

      Цветы продолжали появляться в каюте, и Стид не знал, как реагировать.       Эд легонько подталкивал его каждый раз, когда они видели, что где-то растут цветы. Стид не хотел брать их, не после того, что случилось в прошлый раз, когда он это сделал, но Эд просто спокойно смотрел на него и брал цветы за него. Стид каждый раз благодарил и улыбался, но крепко сжимал их, пока не смог убрать в их комнату, надеясь сделать это достаточно быстро, чтобы команда не заметила. Он так усердно работал над завоеванием их уважения, что не хотел терять его из-за такой глупости, как цветы.       Но цветы продолжали появляться. И он продолжал принимать их, задаваясь вопросом, должен ли он остановиться? Но он так и не остановился. Он не мог. Он знал, что это была слабость (слабохарактерный, трусливый, избалованный богатенький мальчик), перед которой он не мог устоять.       И это делало Эда тоже счастливым, одному Богу известно, почему.       Случай, который послужил последней каплей, переполнившей чашу, возник из ниоткуда. Но, оглядываясь назад, он должен был догадаться, что это произойдет. В каком-то смысле он чувствовал, что попал в тупик. Обычно это было плохо, но не катастрофично. Он умел справляться с тупиками — старался справляться с ними не бегством, а конфронтацией. Оказалось, что в эти дни Эд твердо верил в то же самое.       Но Эд в эти дни также был мягче и играл в долгую игру. Стид должен знать, что он будет стремиться стать лучше.       Он подарил ему венок из цветов.       Он был простым, сделанный из одуванчиков — откуда, черт возьми, он взял столько одуванчиков посреди гребаного моря, он не знал — не такой причудливый, как тот, что был на нем в тот день, но от этого у него перехватило дыхание.       Улыбка Эда была ослепительной — мягкой и мимолетной, какой она была в большинстве дней, он выглядел по-настоящему счастливым с крошечным венком в руках. Он помнил, как молодые девушки носили их летом, когда трава была полна одуванчиков и девушки вплетали их в волосы. Он старался не завидовать им, потому что цветы — это не то, чем могут наслаждаться мужчины.       — Стид?       Он старался не завидовать, но завидовал, и это было так глупо, потому что он еще помнил, как это было в прошлый раз, он еще помнил боль и унижение, и полнейшее отвращение (слабохарактерный, трусливый, избалованный богатенький мальчик) в глазах отца.       Он сглотнул, но не мог посмотреть Эду в глаза. Ему было невыносимо от того, что мог увидеть это снова — разочарование, отвращение и пренебрежение на лице того, кого он любил.       Его руки дрожали. Он не мог вспомнить, как вернулся в их каюту, но громкий звон стекла заставил его сосредоточиться. Стакан был почти полон — он все равно выпил все сразу. Жгло, и он даже не очень любил алкоголь, он обжигал, и было приятно.       Он налил себе еще один стакан, когда понял, что Эда нет с ним, а значит, он причинил ему боль или он как-то провалил испытание, но он не знал, что это за тест и как он мог учиться на своих ошибках (слабохарактерный, трусливый, избалованный богатенький мальчик), если он не понял урока!       — Любимый, дыши глубже, поставь стакан, — донесся до него голос Эда сквозь туман в его сознании. Рыдание вырвалось из его горла, и Стид не знал — выпить виски вопреки здравому смыслу (и совету Эда) или вовсе бросить, чтобы посмотреть, как он портит все, к чему прикасается.              — Давай присядем, ладно? Все хорошо. Я могу тебе помочь?       Стид кивнул и позволил себе последовать за своим возлюбленным. Он мог быть лучше. Еще один шанс? Но сколько времени у него осталось, прежде чем Эду хватит с него? Хватит давать ему шансы?       — Мне жаль, мне жаль. Я не хотел, клянусь, — сказал он или, скорее, всхлипнул в плечо Эда, — я буду лучше, я обещаю, я больше не буду к ним прикасаться, я даже не буду смотреть на них!       — Шшш, все в порядке, любимый. Если кто-то и должен извиняться, так это я. Я что-то сделал, и это что-то тебя расстроило. Это не входило в мои планы, — Эд погладил его по спине и позволил Стиду плакать столько, сколько ему было нужно. От Эда пахло, как всегда, морской солью, табаком и лавандовым мылом. — Я хотел сделать для тебя что-нибудь приятное, и я знаю, что ты любишь цветы.       Это предложение каким-то образом заставило Стида плакать сильнее, заставило его выплеснуть все, что он держал внутри себя с того дня рождения.       — Но так быть не должно! Я знаю, что я слабак и неженка, и мужчине не подобает любить цветы. Я пытался, честно, я так старался… Я знаю, что это вызывало у него отвращение, он говорил мне снова и снова, но я просто не мог усвоить этот урок.       — О, Стид. Кто тебе это сказал?       Он шмыгнул носом раз, другой, но ответил тихо:       — Мой отец. Все в школе. Мэри ничего не говорила, но я знаю, что она, должно быть, так думала. Я знаю, что она хотела кого-то более мужественного, кого-то сильного, кто поддержал бы ее. Я не был ни тем, ни другим. Я был слабохарактерным, и мне нравились цветы, и мне нужно было остановиться, что я и сделал. Отец сказал мне, что мне нужно вырасти и стать мужчиной, что я и сделал. Я наконец-то усвоил урок.       Эд уклончиво хмыкнул, но не переставал прикасаться к нему, так что, может быть, это был хороший знак?       — Но теперь ты сам по себе. Ты можешь любить все, что захочешь. Если мне позволено любить лавандовое мыло и шелковые халаты, то тебе разрешено любить цветочные венки и букеты, — заявил он после минуты молчания. Стид боялся, что тишина означала, что он, наконец, увидел то, что было всегда рядом (слабохарактерный, трусливый, избалованный богатенький мальчик), но вместо этого просто взвешивал свои слова.       — Это не одно и то же, — прошептал он.       — Почему нет? — прошептал Эд в ответ. Было так интимно находиться в его объятиях и шептаться друг с другом, но прямо сейчас Стид чувствовал себя жалким.       — Потому что команда уже зауважала тебя. Ты мог делать все, что захочешь, ты был — и, я думаю, остаешься им до сих пор, но в хорошем смысле, знаешь ли — Черной Бородой! Я хотел быть настоящим пиратом, но, боюсь, они всегда будут видеть во мне человека, который лишь играет пирата, потому что ему наскучила его жизнь, — в конце концов он признался, потому что очень, очень устал.       Он всегда хотел быть тем, кем он был, но в конце концов, так или иначе, он все равно притворялся. Все еще прятался за маской, потому что он даже не знал, какой он.       — Я думаю, что теперь они уважают тебя больше, чем меня. Ты показал им себя. Ты бы ругал Люциуса за его предпочтения в искусстве или Баттонса за его культурные обычаи?       — Нет, конечно, нет!       — Тогда почему бы им не одарить тебя тем же самым? — Эд отстранился, но только для того, чтобы коснуться его лица. Он посмотрел на него, о, с такой нежностью. Груз его чувств был сокрушительным, но он не хотел бы, чтобы все было по-другому. — Ты тоже этого заслуживаешь, знаешь ли. Ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили и защищали на собственном корабле.       Стид кивнул, но он не был по-настоящему убежден. Хотя все было в порядке. Такие вещи требуют времени.       — Мне жаль, что я убежал от твоей цветочной короны. Это было мило, — сказал Стид после долгого успокаивающего молчания, наполненного нежными поцелуями и теплыми прикосновениями. Он чувствовал улыбку Эда на своей коже.       — Не думай об этом, любимый. Я сделаю тебе еще одну на берегу.       Стид был не то чтобы взволнован, но он и не боялся этого момента. Это был хороший знак.

***

      Эда, когда он что-то задумал, не могла остановить никакая сила на Земле. И Эдвард Тич решил, что собирается показать всему миру, что цветы на самом деле очень идут мужчине.       Он почти каждый день просил Стида вплетать ему в волосы цветы. Когда он был на берегу, он всегда искал безделушки, похожие на цветы, или что-нибудь, что можно было бы вплести в его волосы. Стид подчинялся, потому что не мог отказать Эду и, может быть, потому, что его попытки поспорить были, ну, в общем, забавными. И это помогло повысить его самооценку в этом (или вообще в любом) отношении.       Экипаж не сказал ни слова. Точнее, спрашивали, например, Швед только уточнил, может ли Стид научить его заплетать волосы вот так (он научил, и Швед пытался потренироваться на членах экипажа, но только у Баттонса были достаточно длинные волосы, чтобы попробовать, и он не угрожал телесными повреждениями, как это делали Джим), Люциус спросил, был ли выбор цветов непреднамеренным (он пробормотал что-то о лаванде и преданности себе под нос, но Стид действительно не хотел вникать в это), и Френчи узнавал, знают ли они о каких-либо цветах, способных защитить людей от злых духов (они не знали).       Стид любил свою команду больше, чем можно было выразить словами.       Эд тоже иногда носил цветы в бороде, но только во время рейдов. Стид готов был признать, но не вслух, что то, как он калечит нескольких французских моряков с незабудками в бороде, было довольно красивым зрелищем. И было чрезвычайно горячо, когда Эд повернулся к нему, с вызывающей улыбкой на лице — такой заманчивой, почти обольстительной — и спросил его хриплым голосом:       — Был ли я достаточно мужествен для тебя, любовь моя? Мне добавить душистый горошек в следующий раз?       Стид каждый раз попадался на эту удочку. Их сексуальная жизнь была потрясающей.       Конечно не каждый раз это срабатывало. Но Эд был просто упрям, и он принес ему столько цветов, сколько смог, и сказал, что он их заслужил. Снова и снова, и снова, как бы упорно он ни отказывался. Он напомнил ему, что он тоже заслуживает того, чтобы его любили и лелеяли, чтобы он чувствовал себя в безопасности на собственном корабле, со своей семьей.       С каждым повторением Стид верил ему все больше. А спустя какое-то время он даже не заметил, как Эд положил в карман маленькую веточку флёрдоранжа вперемешку с другими цветами. Эд поцеловал его, и Стид ответил на поцелуй, сказав:       — Спасибо, дорогой. Они прелестны.       И он готов был подписаться под каждым словом.