Близко

Йеннифэр не знала, сколько человек за ней гнались, но подозревала, что не только та троица, что едва не схватила их с бардом в чьём-то дворе под сушившимися простынями и исподним. Не знала она, и куда этот чёртов бард подевался; в последний раз, когда она его видела, он кричал что-то о том, как многие мечтают набить ему физиономию. И хотя с этим утверждением она бы спорить не стала, но, к своему удивлению, страстно желала, чтобы Лютик остался невредим. Долго беспокоиться о нём она не могла: это за неё была назначена награда и, судя по всему, до того щедрая, что переполошились все охотники за головами, ошивавшиеся в Оксенфурте. Из переулка высунулась рука и схватила Йеннифэр за предплечье. Она даже вскрикнуть не успела, как её затащили в темноту между домами. Второй рукой ей зажали рот, и Йеннифэр с силой впилась зубами в широкую ладонь. За спиной раздался взвизг. — Курвина мать, ведьма! Йеннифэр резко обернулась и свирепо уставилась на барда. — Что, чёрт возьми, ты делаешь? — Спасаю тебе жизнь, — Лютик встряхнул рукой и поморщился. Физиономия у него была нетронута. — Кажется, ты мне кожу прокусила. Я теперь превращусь в ведьмолака, да? Буду мерзко хихикать над котлами и заманивать к себе детей развешанными вдоль тропинок пряниками? Да, пока физиономия у него была нетронута, но, решила Йеннифэр, это ненадолго. — Я бы и сама прекрасно справилась. — Да ну? Улепётывать со всех ног, не разбирая дороги, это, по-твоему, прекрасно справляться? — Я бы уже благополучно покинула город, если бы ты не… Лютик шикнул на неё, резко притянул к себе, а потом прижал к стене дома. — Что, чёрт возьми, ты делаешь? — потребовала объяснений Йеннифэр. — Вид, что мы тут делом заняты. — Зачем? — Чтобы нас не раскрыли, невыносимая ты ведьма. Йеннифэр ущипнула его за руку. Лютик возмущённо ойкнул и нахмурился, но прижался теснее, упёрся локтями в стену по обеим сторонам от её головы и наклонился так близко, что между их лицами едва бы проскользнул лист бумаги. Грохот шагов разнёсся по переулку, но их преследователи даже не замедлили бег. Если они их и заметили, то наверняка решили, что какую-то парочку в тёмном уголке настигла страсть. Топот стих в отдалении, и Лютик расслабился, уронил голову Йеннифэр на плечо. От удивления, машинально, она подняла руку и обхватила его затылок. Волосы под пальцами были мягкие. С какой-то странной отчётливостью она ощущала и тяжесть его тела, и ширину плеч, и небольшое округлое брюшко, тоже мягкое, и силу рук. Лютик не отличался хрупкостью сложения, не был той бестелесной щебечущей птахой, какой подчас притворялся и стремился казаться. Как же давно Йеннифэр не подпускала к себе кого-то так близко, чтобы ощущать прикосновение щетины к коже, как давно не чувствовала, как чьё-то сердце бьётся против её. Тепло, медленно собиравшееся внизу живота, вызвало изумление. Лютик вскинул голову, встретился с ней взглядом. Глаза у него покраснели и казались воспалёнными, то ли от усталости, то ли от слёз, пролитых во время допроса, и, кажется, от этого синева в них сияла ярче обычного. — Йеннифэр, — прошептал он, обхватив её щёку здоровой рукой, без ожогов и следов от укуса. Мозолистые кончики пальцев касались кожи нежно и бережно. — Я непременно должен тебе кое-что сказать. Йеннифэр тяжело сглотнула, радуясь, что Лютик не был ведьмаком и не мог расслышать, с какой силой её сердце колотится о рёбра. — Да, маленький рифмоплёт? Он склонился так близко, что она ощутила тепло его дыхания на мочке уха. — Ты все ещё жутко, просто адски воняешь канализацией.