Можно я побуду грустным?..

Теперь, спустя столько времени сидя на предрассветной кухне Арсений не мог бы сказать, в какой момент все начало сыпаться. В какой момент его жизнь начала походить на затянутую мелодраму. Он курил сигарету за сигаретой, втыкая бычки в пепельницу, щурясь от дыма, запивая никотиновую горечь коньяком. Сперва было тепло. Он помнил это чувство, оно занималось в груди от неловких двусмысленных шуток, взглядов. Моментов, когда он будто бы ловил волну от Антона, подхватывал, развивал ее. И эта незапланированная, не отрепетированная гармония была именно тем, благодаря чему шоу взлетело. У них лучше всего получалось это – отыгрывать любовь на сцене, проходить по тонкой грани двусмысленности. Не срываясь в пошлость. Химия, такая пьянящая, легкая…от нее теплело в груди. Антон, постоянно сомневающийся, тревожный за кулисами, так доверчиво цеплялся за его глаза и голос, словно за якорь. Арсу нравилось это чувство – когда кто-то настолько нуждается в тебе, настолько доверяет, что только ради этого восхищенного взгляда он готов был на совершеннейшие безумства – Смотри, Тош, как я могу! – наверное это было отправной точной. И тепло это набирало критическую силу – гастроли, переезды, перелеты. Чувствовать этого долговязого парнишку рядом становилось привычным. Позже – необходимым. - Арс, пойдешь со мной, покурю… - Арс накидывал куртку и ёжился от утренней прохлады в Таганроге. – Арс, тут, говорят, набережная рядом, пойдем уток покормим, я весь затек в этом автобусе. – Антон очень тактильный, Попов заметил это сразу – ему важно касаться, цепляться, хвататься за плечи, смеясь. На огромном диване, ёрзая, пододвигаться впритирку. Сперва такое вторжение в личное пространство смущало, Арс чутко реагировал на такие вещи, потом… потом грани стерлись. Антон брал трубку, когда Арсу звонили его родители. Арс засыпал рядом с Антоном не раздевшись, доверчиво утыкаясь ему в плечо. И даже тогда – это воспринималось как-то… естественно? Тепло и привычно. Гастроли кончались, Арс уезжал в Питер, к семье, и все было правильно. Кроме одного – тянущего чувства тоски и нехватки чего-то, и звонки по фейстайму. Ночные кружочки в телегу, отчего-то не в общий чат. Отчего-то в три часа ночи. А потом снова – гастроли, съемки, какая-то окрыляющая радость от процесса. Восторг от результата, новые друзья, новые шоу и афтепати, вопросы про ориентацию стали привычными и уже несмешными. Выпивший Антон становился неловким, он смеялся над тем, как Арсений держится за рулем его машины, упирал длиннющие ноги в торпеду на пассажирском сидении и причитал: - Что ж я, блять, в собственную тачку не помещаюсь, ебаный мир ебаных карликов! – Арс тормозит у дома Тоши, намереваясь взять такси до отеля, но хмельной Тоша тянет его к себе – Брось, у меня хата, конечно, в обтяжку, но ты в ней поместишься. Переночуешь у меня, а я тебя завтра на вокзал подкину. И к губам его потянулся тогда сам. Поцелуи с привкусом алкоголя и зеленого чая, тепло стало обжигающим, требующим выхода. Прикосновения- из привычных – более грубыми, опаляющими. Арсений не был пьян, но он не смог оттолкнуть, вжимаясь в объятья, задыхаясь под напором парня. Антон подсадил его на кухонный шкаф, тут же оттягивая свои же спортивки на нем, сминая в горсти горячий член и грубыми рывками принимаясь надрачивать на сухую, комкая футболку и швыряя ее в угол, прикусывая жадно арсовы соски до сдавленного гортанного скулежа. Арс плавился в его руках, забывался, запуская пальцы в кудрявую макушку, шепча надорвано и молитвенно. И судорожно изливаясь ладонь Антону ловил его губы. Позже – соскальзывал на колени на кафельный пол, вбирая в рот налитый ствол до яиц, жадно запоминая нервно вздрагивающий кадык, отсасывал своему мальчику, своему Тоше, пьянея от чувства сиюминутной власти над ним, выбивая жадные хриплые стоны и глотая горькую сперму и утыкаясь в пахнущее соитием бедро носом. Арс не помнил, как они дошли до кровати, перепачканные и не до конца раздетые отрубились, переплетясь конечностями. Утром Арс готовил в джезве кофе на двоих, в одних Антоновых спортивках, босой, на его кухне. До вокзала оставалось три часа, когда Антон проснулся и двинул в душ, не сказав ни слова. Позже так же, молча, выпил свою чашку кофе и, лишь уходя к гардеробу, бросил: - Собирайся, подкину тебя до вокзала. – Арс смолчал, что до сапсана еще два часа, он вообще…молчал. Только ощущал, что тепло, которое всегда окутывало его в присутствии Антона в одночасье куда-то делось, оставив лишь холодный оглушительный Вакуум. Дорога тоже прошла -молча, из магнитолы играл какой-то ненапрягающий рэп, будто бы заунывный, но Арс не вникал. - Слушай, то, что было вчера… - Арс должен был хотя бы попытаться. - Ничего не было, Арс, я был пьян и не понимал, что творил, а ты…ты трезв и зачем-то мне это позволил. Может ты и пидор, но я нет. И больше не будет ничего. Ни звонков по фейстайму, ни кружочков, ни смешков в общем чате, что-то сломалось, насовсем. Навсегда, что-то внутри Арса разбилось вдребезги так громко, что должно было быть слышно на всем вокзале, когда он, опираясь тяжело на ручку своего чемодана провожал взглядом уезжающую машину, когда искал свободный столик, чтобы дождаться своего рейса. Когда ехал, и мимо окна проносились голые деревья. Пидор. Пидор. В голове набатом звучали слова, и Арсений, как на репите, прогонял их в сознании. Арс не был пидором, он был бисексуален, но дело не в этом. Дома его ждала жена и дочь, но дело и не в этом. Пидор. Пидор. Арс понимал, что все это время был влюблен. И это тепло в груди, и жар ниже, и нежелание отталкивать, и жадные поцелуи. Он хотел этого, не стал бы сам, – но когда вот так вот, берут жадно и безапелляционно – хотел, тянулся, отвечал. И это то, от чего теперь не спрячешься - покровы сдернуты, и эту жгучую правду, вылезшую наружу уже обратно не затолкать. - У меня было с Антоном. – С порога, безысходно и резко. Рубить надо резко. Чтоб отступать было некуда. И Алёна роняет руки, словно плети вдоль тела. - Было…что, Сень? – Арсений смотрит и молчит, он не будет рассказывать подробностей. - Я изменил тебе, нам, наверное, нужно расстаться. – Он не допускал ни единой мысли, чтобы скрыть, солгать, остаться. - Только теперь? – вопрос выдергивает из оцепенения, и жена, видя непонимание на лице Попова, продолжает. – Я думала, ты уже год с ним трахаешься, Арс. То, как ты смотришь на него, как касаешься…я знаю этот взгляд, я знала… Когда у нас все начиналось. Ты не видишь ничего, кроме него. Ты перестал говорить со мной, я просыпаюсь ночью оттого, что ты полушепотом что-то говоришь ему в телефон. Я уже не помню, каким ласковым ты бываешь в постели, я пыталась убедить себя, что мне все кажется, что такое невозможно, и вот… ты приходишь теперь, и говоришь, что бросаешь меня… Нас? Арсений едва улавливает значение слов, но ощущает кожей, как голос становится выше и громче, движения судорожными, порывистыми. Она зачем-то пытается накладывать ужин, будто бы события не изменили отработанный паттерн поведения, но руки трясутся и тарелка с ужином выпадает из дрожащих рук, вдребезги разлетается на полу вместе с ошметками еды. Алёну колотит, Арс подхватывает хрупкую фигурку и уносит босиком с разлетевшихся осколков. Она что-то кричит, он едва ли слышит: - …грязный, мерзкий, ты не коснешься меня больше, убери свои руки! Ты не посмеешь больше касаться меня, нашей дочери! – В детской от крика просыпается ребенок, начиная истошно плакать. - Остановись, Аля, Алечка хватит, ты пугаешь дочь… - Но женщина вырывается из объятий, падая на пол. Хватает первые попавшиеся вещи, швыряя в него, наотмашь бьет его по лицу, по рукам, и рыдает, рыдает взахлеб, причитая в сливающемся неразборчивом плаче. Что-то разбивается рядом, снова осколки. Раненные руки, кровь вперемешку со слезами. Он пытается замотать ранку кухонным полотенцем, набирает 112, качает на руках жену, та словно обмякла. Только подвывает ему в грудь. - Там Кьяра, Алечка, там Кьяра, она напугана… - Будто бы тебе было дело до Кьяры, когда ты трахал его… - расплывается в сумасшедшей усмешке, - хотя, наверное, это он тебе…жопу не порвал, Арс? Нормально тебе теперь с очком пробитым? – слова перетекают в хохот, но Арс уже не слушает. Он качает на руках дочь. Закрывает глаза и компульсивно качается сам. Вскоре звонят в дверь. Скорая осматривает Алёну, выпытывая попутно, избил ли ее муж. Но на ней лишь раны от осколков. - Я вколол Фенозепам. Она проспит до утра. Если что-то будет беспокоить завтра, обратитесь к врачу по вашему участку. – Фельдшер равнодушен, он привык ко всему. А тут и мужик вроде не пьяный. Обойдется. Тепло уходит из дома. Он остается рядом с Алёной, выхаживает ее, как заболевшую. Приносит бульон в постель, нянчит и гуляет с ребенком. Она, порой, покорная. Ест с его рук, только слезы катятся с глаз. Порой выхватывает из рук тарелку и кидает в него наотмашь и принимается рыдать, закусывая край подушки. То шепча, что любила его. То крича, что он омерзителен ей. Арс не вывозит. На вторую неделю он чувствует, что готов лечь прямо здесь, на полу прихожей и сдохнуть. Кто-то звонит ему время от времени, он что-то отвечает, откатанное, на автомате – все нормально. Сейчас не могу. Позже наберу. В горле от слов будто бы ворочаются проглоченные лезвия, голос севший. Он набирает Позова: - Я не могу сейчас сам гуглить, читать отзывы, искать, Дим. Да. Психотерапевта, хорошего в Питере…н-нет, не мне. Нет, потом расскажу. Дим…прошу тебя. Потом. В голове постепенно выстраивается план. Кьяре – няню, Алене – психотерапевта, себе – не забыть купить пачку сигарет. Менеджеров предупредить о переносе съемок нового сезона. Маленькими шажками, только так – надо выходить из этой засасывающей их черной дыры, надо буксировать пока еще жену, ребенка, только он может выправить все это сейчас, только он может наладить их жизнь хоть до какого-нибудь приемлемого уровня. Вспышки агрессии Алёны сходят на нет, апатия отступает, а совместная терапия выстраивает какой-никакой, но диалог между ними. Дышать становится легче. Спустя три месяца Алёна дает развод и решает, что смысла жить вместе больше нет. Когда Попов приезжает на очередные съемки, Матвиенко и Позов нервно переглядываются – под глазами друга залегли мешки, плечи ссутулены, и все движения Арса будто бы отяжелевшие, двигается непривычно медленно – словно ходит по океаническому дну. И над ним километры воды (и над ним бьют хвостами киты). Он щадит силы, не фонтанирует как прежде, и смеется будто бы сквозь зубовную боль – это настораживает. Только на сцене Арс становится более или менее похож на себя, загорается изнутри привычным светом, вовлекается в происходящее. Но стоит уйти за кулисы и снова гаснет. Друзьям удается уговорить его со всеми сходить в бар: - Арс, ну что ты…давно же не виделись. – Друзья отдаленно и весьма утрировано в курсе того, что Алена болела, что Арс был занят заботами о семье, во всяком случае те из них, кто ему звонил и интересовался. Но все же начинают выпытывать подробности: - Ну что там, Арс…чем вы всей семьей там переболели? Корона что ли? Ты так тихаришься, будто сифилисом блин…я не удивлюсь, если при твоем нынешнем виде у тебя еще и нос щас отвалится – Сережа хлопает по спине, усмехается, и сжатая до этих пор пружина будто бы ослабевает в груди и дышать становится легче, Арс усмехается подколке, но после снова становится серьезным: - Мы…короче, мы развелись. Мне нужно было время, чтобы устаканить наши с ней отношения. Прийти в себя, съехать. В общем. Нужно было время. – Арс откидывается на сидении, из-под прикрытых век ловя реакцию друзей на озвученные новости. - Арс, прости…мы и подумать не могли. Ты ж не говоришь ничерта, долбанный шпион, блять… Арс? – Сережа нервно ерзает, не зная, как спросить, но все же спрашивает. – Что-то случилось, Арс? Вы же хорошо жили, все ж нормально было, ну… насколько я знаю. Ты, что ли, накосячил? Арс пригубляет бокал с пивом, давая себе отсрочку на формулировку ответа, и невольно ловит на себе тяжелый взгляд исподлобья – Антон смотрит на него так, словно от этого ответа сейчас буквально вся его жизнь зависит. Арс невесело усмехается. - Да. Я накосячил, - трет руками лицо, и резко выдохнув, добавляет. – Предал ее. Разлюбил. - …взбляднул что ли? – на этих словах Арс встает и вылетает из бара. – Арс..! – летит вслед, Сережа вскакивает, решая догнать, но Дима хватает его руку, когда Антон вылетает, опрокинув стул, вслед за Поповым. - Я тебя не просил об этом! Я не давал никакого основания думать, что буду с тобой, Арс... блять, Арс, нахуя?! - он кричит, запуская пальцы под капюшон. - Я и не ждал ничего от тебя, Антон. И… моя бы воля, ты бы даже об этом не узнал. Но скрывать дальше не имело смысла. - Тогда какого хрена ты творишь, Попов? Я не планировал разрушать чью-то семью, я не гей! - Тош, успокойся... и выслушай меня. К тебе это мало относится, то есть. Блять...относится. Конечно, блять, относится. Но ни к чему тебя не обязывает. Это было мое решение, уважай его пожалуйста. Я не мог бы дальше жить и врать. Но, повторюсь - тебя это ничем не обязывает. Живи свою жизнь как считаешь нужным. Но Антон бесился, его трясло и он не мог успокоится. Он понимал, что раньше Арс был женат и эта дверь навсегда была закрыта, и так было проще. Так было спокойнее - принять невозможность совместного будущего, смириться. А теперь в его сознании маячила эта дверь, приоткрытая, манящая. И пусть его туда не зовут, но если он потянется - дверь откроется. И он точно знает, что его там ждут. И это чувство теперь будет свербеть и ныть в груди, неутолимо и отчаянно. И тянуть будет до ломоты в пальцах. Туда, где мягкий свет над вытяжкой и Арс в турке варит кофе на двоих, босой и домашний. Как в то утро, которое он, Антон, так неумолимо испохабил, выкинув такого открытого и уязвимого Арсения в отчужденную суету вокзала. И Антон знал, что это тянущее чувство сожрет теперь его без остатка. Гастроли выпали на самое слякотное время – конец зимы и начало весны. Пейзаж за окном гастрольного бронника навевал тоску, мокрый снег разбрызгивался под колесами, а влажный холод убивал желание выбираться из транспорта даже затем, чтобы размять затекшие в пути ноги. Арсений мечтал впасть в спячку и проснуться, когда эту серость сменят весенние краски и теплый ветер. Это было удобно – во время гастролей брать два номера на четверых. Они так привыкли быть бок о бок, что личные границы давно стерлись, каждый в их маленькой команде знал привычки другого, кто имеет привычку вставать рано, а кто любит подольше поспать. И Антон с Арсом всегда брали общий номер, будучи совами, а Дима с Сережей, будучи жаворонками всегда спускались первыми на завтрак, пока те еще спали. Но в эти гастроли ребята не сговариваясь изменили сложившийся порядок – Сергей был с Арсом. А Антон, разбуженный ранним копошением Димы, накинул на плечи куртку и выбрался на балкон. Шестой час утра, Дим, какого черта? Но Шаст не хотел ворчать на друга, в конце концов, не он виноват в их нынешнем взаимном дискомфорте ведь. Противный ноябрьский дождь мелко моросил, и от него, летучего и липкого, как туман, не спасал ни козырек, ни поднятый ворот куртки. Утренние сумерки, гул большого города, слышный даже во внутреннем дворе отеля, и сверкающие еще огни не выключенных фонарей. Шастун выбил сигарету из пачки, и глубоко затянулся, когда увидел, как ёжась и потирая замерзшими руками, в пустой внутренний дворик вышла темная фигура в пуховике и капюшоне худака, и тем же, знакомым до боли жестом поджег сигарету, и глубоко втянул горький дым. Арс задрал голову к серому небу и выпустил струю дыма, капюшон соскользнул с его головы, оголяя уши в айрподс, фигура его, будто покачивалась в такт неслышной музыки, недолго. Едва слышно отворилась балконная дверь, Антон вздрогнул, будто застигнутый врасплох, но после снова вернулся взглядом к темной фигуре в сырых сумерках дворика. Дима смотрел туда же и молчал, вдыхал Антохин дым, когда фигура в дворике принялась танцевать. Так странно, ломано словно нервно, но оттого – чарующе. Подвластный неуловимому ритму, гибкий и тонкий, Арс вздрагивал и метался под мелкой моросью дождя, словно в каком-то отрешенном исступлении вырисовывал узор одному ему известного танца. Антон потянулся к балюстраде, словно намереваясь окликнуть Арсения, и в тот же момент ощутил крепкую хватку на своем предплечье. - Не надо, Тош. – Дима смотрел пристально в глаза, говорил тихо, но твердо. - Тебе не кажется это истерикой, ты же тоже видишь это? – вихрастая челка Попова промокла и облепила лицо с закрытыми глазами, губы полураскрыты, изо рта клубами вырывается сорванное дыхание - Ты сможешь сказать ему что-то, что облегчит сейчас это его состояние? Ты готов дать ему надежду, дать почву для дальнейших чувств? – Антон молча уронил голову на грудь. – Тогда не надо ему этого твоего сочувствия. Арсений – взрослый мальчик, он справится со всем этим, переболеет, но ему нужно время. И не нужно, чтоб он узнал, что ты видишь его теперь. Оставь человеку возможность сохранить свое достоинство. Арс замер под дождем, подставляя каплям лицо и словно перегорел в одночасье, сгорбился и поник. Бессильными руками отер лицо, и, сунув руки в карманы вымокшей куртки пошел тяжелым медленным шагом обратно в отель. Антон смотрел во след и молчал. Антон не знал наверняка, но догадывался что у Арса состоялся какой-то разговор с начальством, потому что на концертах у него стало меньше сцен с Поповым. И в гримёрки, по возможности, стали им давать отдельные. Проблема была в том, что Антон все так же нуждался в верном плече Арсения рядом – он все так же нервничал перед каждым выступлением, каждый раз после – загонялся, что плохо отработал и все испортил. И теперь не было Арса, который бы мог его настроить перед сценой и мягко направить в нужное русло. А прикосновения на сцене обрели какие-то совсем иные подтексты. Антон думал, стоила ли его мимолетная прихоть в тот хмельной вечер всего того, что он потерял теперь? Мог ли бы он снова касаться Арса, не видя перед глазами его, стоящего на коленях. Не думать, о том, как мягко его рот насаживался на антонов член, как приятно было перебирать в горсти его мягкие волосы, и как его стоны волнами расходились в паху. Антон начинал задыхаться от воспоминаний, сердце сжимала непонятная паника, словно бы он сам застиг себя за чем-то постыдным. Однажды все же Арс застиг Антона в гримёрке, и хотел, по обыкновению своему, развернуться и уйти, но Антон окликнул его: - Арс…останься, я почти закончил. И уже ухожу… - Арс застыл в дверях, впрочем, не торопясь развернуться. – Ты не считаешь, что это уже слишком далеко зашло, и… портит отношения в коллективе. Сколько ты будешь еще меня избегать? Это глупо, в конце концов, неужели тебе самому это комфортно? – Арс развернулся на пятках, саркастично вздернув брови. - А как бы ты хотел…как раньше? А ты…уверен, что потянешь, если я буду в той же дистанции с тобой, как раньше, трогать тебя, жить с тобой в одних номерах, не осыпется ли твоя гетеросексуальность от такой непосредственной близости одного пидора, а, Шастун? – Антон, не будучи готовым к такому напору, инстинктивно отступил на шаг назад, задницей уперевшись в столик для грима, но Арсений уже принялся наступать, сокращая дистанцию, и глаза его горели жестоким огнем, губы кривились в усмешке. И только когда он подошел к Антону вплотную, то продолжил шепотом, почти в губы: - Я охраняю иллюзию о твоей гетеросексуальности, Шаст. Очень старательно, очень бережно. Цени это, мать твою. И не забывай, что это не я тогда первым голодно схватился за твой член. – На этих словах Попов развернулся и вышел из гримёрки, оставив Антона стоять, уперевшись в столик. У Шастуна почему-то дрожали поджилки. Его колотило от «Иллюзии гетеросексуальности» хотелось что-то сделать, врезать? Это глупо, и все обострит еще сильнее, но как же Антона бесила эта уверенность в его глазах. Чертов пидор. На афтепати Оксана пригласила подруг. И взбешенное сознание Антона тут же уцепилось за эту мысль, он уже догадывался, куда это его заведет. Нужно было только выбрать девушку посимпатичнее. И…как следует надраться. Вечер, который планировался как теплый и ламповый почему-то таковым не получился, у Арса было явственное ощущение, что слишком много людей. Зато Антон был нарочито весел, громок и накидывался с методичностью конвейера. Ира приглянулась ему сразу – наивное кукольное личико, пухлые губы, вкрадчивый голос – в конце вечера она уже сидела у него на коленях, а он словно бы ненароком гладил ее поясницу. На них поглядывали и подстебывали, мол – какая удачная сложилась пара. Ира краснела, обхватывала Антоновы плечи, и он украдкой кидал взгляд на Арса, словно бы в пику его утренним словам, притираясь плотнее к хрупкой девичьей фигурке, явно распаляя ее на продолжение. Арс казался растерянным, он словно бы не знал, как реагировать и куда себя деть, он ощущал себя неуместным и чужим, алкоголь не расслаблял, Сережа рядом ковырял тарелку, поглядывая на него некоторое время, потом потянулся и прошептал на ухо: - Че-то я заманался тут, Арс, может свалим в номер? – И Арс с радостью закивал. До номера доносились крики и хохот продолжающегося в банкетном зале застолья, нестройный хор голосов под бренчание гитары орал что-то из Стрыкало, Арс не мог уснуть, он думал о том, где и с кем сейчас проводит ночь Антон, с упоением мазохиста представлял себе, как эти двое сплетают тела в постели. Провалявшись пару-тройку часов после того, как веселье утихло, Арс натянул спортивки и куртку, вышел на балкон покурить. Загорался несмелый весенний рассвет, ветви подернуло инеем. Со стороны улицы, пошатываясь и спотыкаясь, в распахнутой куртке вдоль забора шла до боли знакомая фигура. Арсений подался вперед, пытаясь рассмотреть, что же там забыл Шастун. И когда до дверей отеля оставалось каких-то двадцать шагов, Арсений увидел, как фигура оскальзывается и падает навзничь на спину, прямо в грязный мартовский снег и остается лежать на земле, прижав руки к груди. Перепугавшись, Арс прыгает в кроссы на босу ногу, и, перескакивая через ступеньки бежит к столику администратора, тормошить, будить, наверняка же двери отеля давно уже заперты. Вырвавшись на зябкий мартовский холод, Арс побежал к тому месту, где до сих пор растянувшись, и уперев взгляд в светлеющее небо, лежал Шастун. Арс кинулся к нему, тормоша, трогая: - Шаст…Шаст, ты цел, ты ничего себе не разбил, Шаст?! – Арс ощупывал его, начиная с ног, когда Антон наконец, подал голос: - Кажется, разбил, Арсюш. – И снова подвис. Арс принялся осматривать тщательнее, уже окончательно упав рядом с ним на колени. - Что? Где больно, что разбил, Тош, блин! – паника сквозила в движениях и в голосе, но ни переломов, ни крови он нигде не находил. - Моя иллюзия гетеросексуальности, Арс. Мне кажется, она разбилась сегодня вдребезги. Арсений облегченно сполз, падая в мокрый снег рядом с Антоном, и тоже уставился в серое мартовское небо, улыбаясь. На востоке разгорался нехотя рассвет, плотные спортивки намокали от таящего снега. Спустя несколько минут такого лежания в мокром снегу они, наконец, поднялись, и вытягивая друг друга, оскальзываясь и матерясь пошли в сторону отеля. Арсению хотелось спросить, что там произошло с той девушкой и Антоном, что Шаст поплелся в сумерках обратно в свой отель, что изменило его мнение, он пытался подобрать вопрос, но черт возьми, как о таком спрашивать? Попов замер у двери в номер Антона и Димы, переминаясь и оглаживая намокшую макушку широкой ладонью, неловкость становилась осязаемой. - Антон, послушай… - Арс, мне надо что-то проверить, ты только… - протараторив, оба замолчали, глядя друг на друга. Арсений усмехнулся понимающе, делая пару шагов к Антону, ловя в ладонь абрис его заросшего щетиной лица, заставляя посмотреть на себя. - Правда хочешь проверить? – не сближаясь сам, только предлагая, робко оглаживая большим пальцем подбородок парня. Антон рывком подался к нему, накрывая его губы своими и сразу трогательно прикрывая веки. От этого Арсения прошило волной нежности, он обвил тонкую нескладную фигуру рукой, прижимая ближе, не сильно, давая возможность в любой момент отстранится, но Антон не отстранился. Только вжался сильнее, углубляя поцелуй, чуть притираясь, дыша сосредоточено и надсадно, и ощущая нарастающее желание, едва слышно застонал, но в миг, будто опомнившись, вырвался из объятий и откинулся плечом к ближайшей стенке, ища опору. Губы раскраснелись, и неровное дыхание слетало с них, глаза судорожно бегали по фигуре Арса, задерживаясь на его оставшейся висеть в воздухе, опустевшей руке. Арс готов был поклясться, что этот парень сейчас, в мокром распахнутом пуховике, покрасневший и растерянный – самое прекрасное, что он когда-либо видел. Усмехнувшись, и облизнув губы, он поднял на Шастуна ироничный взгляд: - Ну и каковы результаты твоего научного эксперимента? – чуть поиграл бровями, еще больше вгоняя Антона в краску. - Я… короче… - Антон огладил торчащие во все стороны кудри, пряча взгляд, смущаясь, Попов не торопил, он хотел, чтобы парень сам все решил и озвучил. Чтобы точно потом не было никаких сомнений, Антон нервно выкручивал пальцы, не зная, как подойти к вопросу. - Арс, ты не против, если мы снова будем жить вместе… - Арс подонял от удивления брови, но не перебивал, - В смысле…черт. Короче, Дима ужасно храпит и встает в какую- то несусветную рань. И засыпает с петухами, и…я хочу тебя. С тобой, короче… Арсений принялся тихо смеяться, смотря на то, как мучается друг. - И тебя не смутит присутствие ПИДОРА рядом с тобой? – Он выделил интонацией то самое слово, которое так ранило его тогда. - Наоборот…то есть. Арс! Ну помоги мне, ты ж видишь, что я хочу сказать, и сыплюсь! Арсений не мог перестать смеяться, на что Антон выхватил отсыревшую шапку из кармана и швырнул в него. Арс тут же словил ее. - Я подумаю над твоим предложением! – отчеканил Арс, а после, переставая кривляться, - Иди уже спать, прими там горячий душ. Не то разболеешься, и я откажусь с тобой, сопливым ночевать. Антон попытался выхватить свою шапку обратно, но вместо этого оступился, и был подхвачен в крепкие объятья Арса. Замерев на минуту, Антон коснулся губами его щеки, и невесомо скользнул ниже, к горлу, замерзшими руками проскальзывая под курку, сжимая талию. - Тош…- голос Арсения стал тихим и хриплым, плавясь от прикосновений, мужчина все же попытался отстраниться от настойчивых ласк. – Тош, нет… Не сейчас, и не здесь. Антон оторвался от него и несмело поглядел на него, не понимая, почему его лишают такого заветного тепла: - Ты подумаешь и протрезвеешь сегодня, и если завтра твои желания останутся такими же, то… все будет так, как ты хочешь. Засыпал Антон быстро, ему снилось то уютное утро в его маленькой квартире, где босой и в одних спортивках Арс, такой открытый и желанный, варил ему кофе. Но в этом его сне Антон не струсил и не убежал в душ, обрекая их на бесконечные месяцы холода, отчуждения и стылого молчаливого одиночества. А подошел и обнял сзади, уткнулся губами в его теплую шею. И не отпустил его на вокзал.