На обложке Форнакса

      — Шепард, вставай.       Родной голос заставил отступить муторный сон, в который она проваливалась, когда уставала цепляться за реальность. Сердце снова начинало набирать обороты, теперь не от изнуряющей духоты, а от иррациональной радости. Шепард обвела взлядом камеру — пусто.       Боль разочарования с силой сдавила грудь. Ей показалось.       Шепард не хотела даже думать о том, что она увидела в кабинете, предположения были одно другого хуже. Она приподнялась на жесткой койке и опустила отекшие ноги вниз. Похоже, сила тяжести на этой планете была немного больше земной, и без компенсирующих полей массы ощущался явный дискомфорт. Покалывание стало невыносимым, но больше лежать, погружаясь в мечты, воспоминания и горькие размышления, было невозможно. Пребывание здесь было худшей пыткой из тех, что ей пришлось перенести.       — Дверь открыта. Иди налево.       Воображение опять играло с ней злую шутку, или это правда он? Гаррус пришел за ней? Был только один способ проверить.       Покачнувшись от головокружения, с трудом Шепард сделала несколько шагов. Шрам болел, и она была почти благодарна за этот физический дискомфорт, доказывающий, что она жива, что все происходящее — реальность, а не злая шутка воспаленного разума. Во снах боль всегда отступала, и она парила, как лист на ветру.       Дверь бесшумно распахнулась от легкого толчка. Один вздох, и мозг заработал с удвоенной силой, а сердце угрожающе разогналось, норовя разорвать границу между телом и жидким киселем, по недоразумению называвшегося воздухом.       Он здесь. Он выжил. Он пришел за ней.       Истеричное счастье отравлялось вполне ощутимым чувством опасности и тревоги. Что за игру ты тут ведешь, Гаррус? Во что опять ты влип? Что с экипажем Нормандии? Что с Мирандой, оставшейся на станции?       Коридор стал угрожающе качаться, и Шепард пришлось схватиться за стену. Шаг, еще шаг.       — Я вышлю коды от двери.       Его голос казался усталым и надломленным, а сухие интонации ранили. Рука сама потянулась к левому уху. Она будто снова была на задании, в привычной ситуации, и тело стало реагировать заученными движениями:       — Инструментрона нет. Гаррус, что мне делать?       Тишина в ответ была долгой, и Шепард стала бояться, что все это лишь игра ее разума, попытка воскресить того, кто попросту не мог быть здесь и сейчас с ней.       — Замкнуть контакты вручную. Сумеешь?       Это был странный вопрос. Конечно, запросто — она сделала бы это со сломанной рукой, во сне и под пулями. Он же должен это знать.       Дверь поддалась легко — Шепард поочередно закоротила четыре пары контактов, и голограмма на замке одобрительно моргнула зеленым сигналом.       Ноги сами несли ее вперед по очередному длинному коридору. Только надежда давала сил, ибо тело было измучено так, что отказывалось служить. Очередная закрытая дверь. Идти воля была, а стоять — уже нет. Шепард сползла вниз, присев на корточки.       — Гаррус, мне плохо. Я не дойду.       В глазах потемнело так, что она снова потеряла связь с реальностью. Кажется, он отвечал что-то. Шепард попыталась прислушаться — обрывок фразы навязчиво крутился на задворках сознания, и одно из произнесенных им слов больно резануло и вывело из прострации:       — Потерпи, девочка.       Девочка? Да что с ним стало?       Хлопок открывшейся двери вспугнул возмущенные мысли, и она увидела лестницу — единственную лестницу, ведущую вниз. Голова была пуста, в ней эхом отдавались торопливые шлепки ее босых ног по ступеням, вниз, к нему.       Очередная дверь, теперь - выход на улицу. Шепард помедлила — ей все же не верилось в происходящее. Это сон? Очередной мучительный сон, так похожий на правду? Если сейчас она откроет дверь, а там — никого, и сон оборвется? Пальцы нерешительно подрагивали возле замка. Если это очередные шутки воображения, она сломается.       «Вакариан, вы можете быть свободны.»       Дверь открыли снаружи, и свет из коридора позволил, наконец, Шепард рассмотреть своего спасителя. На то, чтобы сложить два и два, ушли мгновения. Она никогда не видела отца Гарруса, но это не мог быть никто иной. Чуть более хищное, но очень похожее лицо, пластины хоть и истрепаны временем, но гребень при этом щегольски отполирован, те же глаза и те же синие метки на лице. Устало Шепард оперлась о свои колени, переводя дух. Странным образом разочарование не было столь оглушающим, как могло бы.       — Почему вы мне не сказали, Кастис? Вы же слышали, ох, вы слышали, как я обманулась.       — Потому что к нему ты пришла бы даже мертвой.       Способность владеть собой появилась не сразу. Шепард шла за едва различимым в темноте силуэтом, ей хотелось задать множество вопросов и одновременно не хотелось говорить ничего. Ситуация начинала становиться абсурдной — да почему же он молчит?       Странным образом ее состояние воспринималось даже более унизительным, чем в заключении, и Кастис не делал ничего, чтобы это смягчить. Он просто вел ее по грунтовой дорожке сквозь темноту, мимо прихотливых изгибов деревьев, с которых бесшумно взлетали мелкие ночные твари, вел не таясь, неторопливо шагая чуть впереди.       К чертям. Она должна задать этот вопрос. Это важнее ее гордости.       — Кастис, вы знаете о Гаррусе?       Он остановился и, лишь слегка обернувшись, произнес все тем же усталым голосом:       — Да. Поговорим об этом дома.       Прекрасно. По крайней мере, теперь она знала, куда они идут.       В стандартном жилом блоке было на удивление уютно, и такой комфорт никак не вязался с аскетичным образом жизни, к которому привыкла Шепард в родной колонии. За столом сидела турианка, показавшаяся совсем юной — маленькая, хрупкая, с пронзительными синими глазами и практически белыми пластинами, казавшимися фарфоровыми, настолько они были гладкими. Шепард подумала, что та, наверное, считается весьма привлекательной, хотя о канонах красоты их расы имела весьма смутное представление. Очевидно, это была Сол, младшая сестра Гарруса.       Девушка не отреагировала на их появление никак. Лишь взгляд в их сторону, и ни слова, ни жеста. Неловкую тишину нарушил Кастис:       — Болит?       Солана только кивнула, и ничем больше не выразила своих эмоций.       Шепард продолжала стоять, не понимая, что, черт возьми, делать дальше. Приглашения войти и присесть так и не последовало. Кастис подошел к дочери и молча прикоснулся к ее плечу. Та наклонила голову, потершись щекой о его руку, не произнося ни слова.       В воздухе витала печаль, остужающая навязчиво теплый тропический воздух. Шепард представила себе, через что прошла эта семья — потеря жены и матери, ужасы войны, где они не были солдатами и ничего не могли противопоставить угрозам, тяжелая эвакуация и последнее — смерть любимого сына и брата.       Солана будто очнулась, произнося:       — Была бы рада поспать целую ночь, но никак не выходит. Нога еще не срослась. Почему вы не заходите, Шепард?       По всей видимости, различия в «протоколах гостеприимства» и послужили причиной неловкости. Адреналин от побега и ночной прогулки стал ее покидать, и Шепард устало присела на край софы. Один вопрос не давал ей покоя:       — Кастис, насколько безопасно было приводить меня сюда?       — Об этом не твоя забота. Здесь тебе ничего не грозит.       — Я все же хотела бы спросить…       — Завтра. Вам обеим стоит отдохнуть.       Солана с трудом поднялась и махнула рукой в направлении спальной капсулы:       — Твоя там. До завтра.       Шепард была настолько уставшей, что сопротивляться и спорить не хотелось. Когда она засыпала, ей показалось, что Солана спросила ее о чем-то, но сил ответить уже не было. ***       — Шепард, вставай.       Утро еще не успело начаться, а воздух уже нагрелся. После настоящего крепкого сна прибавилось сил, настроение стало лучше, так что армейский паек, который солдаты Альянса между собой называли «дерьмо с опилками», был съеден пусть не с удовольствием, но с аппетитом. Причину раннего подъема Кастис так и не объяснил, хотя все стало понятно, когда он попытался растолкать Солану:       — Папа, я не спала всю ночь. Болит нога, на прогулку не пойду.       — Это не обсуждается, Солана. Врач сказал, нужно ходить, или дефект усугубится.       — Какое это имеет значение? Пилотом все равно уже не стать.       Когда они вышли на улицу, полоска утреннего света ослепила Шепард. Она настолько отвыкла от настоящего солнца, настоящей атмосферы, настоящего ветра, что все это воспринималось ею как что-то чужеродное.       — Кастис, я не уверена, что мне стоит. Я думаю, вы в курсе ситуации.       — В курсе, и именно поэтому тебе нужно выходить на свет. Иначе пластины не сформируются.       Лицо Шепард вытянулось.       Он закрыл за ними дверь и неторопливо пошел вперед, в полной уверенности, что девушки последуют за ним безо всяких вопросов. Солана нагнула голову и посмотрела на Шепард своими изумительными глазами, которые были намного ярче и темнее, чем у отца и брата — настроение турианки было трудно уловить, но для себя Шепард решила, что это, скорее, ирония. Она пожала плечами и слабо улыбнулась в ответ.       Когда они обе нагнали Кастиса — Шепард, преодолевая боль во все еще не зажившем рубце на животе, а Солана, прихрамывая, — тот продолжил, как будто ни в чем не бывало:       — Когда я начал работать в СБЦ, их мать, разумеется, отправилась со мной, и итог — из-за искусственного освещения на станции Гаррус родился маленьким и слабым. Пришлось их двоих отправить на Палавен, как бы мне это ни было тяжело. Там они и остались. Когда дети были маленькими, я их почти не видел.       Мимолётная радость при мысли о маленьком Гаррусе растаяла в океане пустоты внутри. Слишко поздно для них обоих — и для Кастиса, и для нее. Упущенного не наверстать.       — Кастис, вы обещали рассказать мне, что произошло.       Шепард показалось, что он готовился заранее к этому вопросу, настолько его речь была последовательна, логична и образна.       Его вызвали к коменданту и сообщили, что нашелся его живой родственник. Это казалось насмешкой, разумеется, они все еще надеялись, что Гаррус жив, но вместо этого им показали едва живую человеческую женщину и рассказали, что нашли ее на разрушенной космической станции. Больше выживших там не было. А уж известия о ее состоянии так и вовсе стали шокирующими.       Перед глазами Шепард стояло счастливое лицо Миранды, прижимающей к щеке пиджак Кайдена. Чему-то сбыться попросту не дано.       — А теперь твоя очередь, Шепард. Коль это было ваше совместное решение, объясните мне, как вы до такого додумались.       Что она могла сказать? Честно признаться, что солгала, чтобы доказать что-то живому призраку, которого видела вместо Кастиса в темноте кабинета на допросе? Солгать снова и придумать историю, насколько они этого хотели, ждали и планировали? Хуже всего, когда одна маленькая ложь тянет за собой другую, и ты тонешь в ней, захлебываясь, а вранье только прибывает. Шепард бросила взгляд на Кастиса и заметила, что тот улыбается. Это не был допрос. Да он просто над ней подтрунивал. На сердце потеплело, и она совершенно искренне ответила:       — Я и сама не знаю.       — Никто не знает, и мало кто к этому готов, как показывает практика. Не скажу, что я одобрил бы ваше решение. К сожалению, Гаррус редко был разборчив в выборе методов, но цели, к которым он стремился, всегда были достойными, и в этом я уверен.       Они подошли к изумительной красоты виду, и только сейчас Шепард осознала, что поселение находится на вершине огромной горы, а внизу, в долине, уже брезжил рассвет. Мгновение — и чуждое солнце осветило ее полностью, выжигая все посторонние мысли, охватывая пламенем полного осознания и принятия ситуации. Больше не было «если бы» и «почему», только бесконечное «здесь и сейчас». Она растворилась в этом моменте: босые ноги тонули в красной земле, солнце опаляло все открытые участки тела, а она была свободна от сомнений.       — Завтра и каждый последующий день приходи сюда в это же время. Свет должен падать на обнаженную кожу здесь, так, чтобы радиация стимулировала рост и формирование пластин.       Кастис указал пальцем на верх ее живота, и только удивление спасло Шепард от смущения. По всей видимости, их женщины носили дитя гораздо выше. Она кивнула и поспешила перевести разговор на другую тему:       — Вы так и не сказали, как вам удалось меня освободить.       Пауза была долгой, такой долгой, что Шепард захотела повторить свой вопрос. Но ответ ее опередил:       — Служащую Альянса выпустить на свободу возможности не было. Держать в заключении, впрочем, тоже. Мы вынуждены были прийти к договоренности.       В отличие от Кастиса, Шепард ответ дался легко, а голос ее был спокоен, как никогда:       — Я больше не работаю на Альянс.       — Тогда это упрощает ситуацию. Ты покинула должность самостоятельно?       Шепард не отказала себе в маленькой мести:       — Я расскажу вам об этом завтра.       Сегодня ей и правда не хотелось. Хотя мысли о нынешнем положении уже так не ранили, но и говорить об этом было пока трудно. Ей нужно было снова себя собрать, что было даже сложнее, чем после воскрешения Цербером — тогда Шепард еще могла тешить себя иллюзиями, прикрываться важностью своей работы и даже надеяться вернуться на службу в Альянс. Сейчас у нее даже не возникало желания заниматься старыми играми с самой собой.       Ослепленная ярким солнцем, она не заметила, что Солана и Кастис подошли к ней. То, как неловко, болезненно хромала Солана, вызывало в Шепард чувство сострадания к хрупкой девушке. Кастис спросил:       — Готовы возвращаться?       Солана промолчала, опустив голову. Прогулка далась ей тяжело. Кастис прикоснулся к ее плечу, и она кивнула. Шепард почувствовала странную обособленность и легкую грусть. Ее отец так и остался лежать на черной земле Мендуара, Андерсон — где-то под обломками Цитадели, а Гаррус… Расчитывать даже на такую малость, на простой приободряющий жест она больше не могла.       — Нам пора.       А потом Шепард вздрогнула, и непрошенные слезы покатились из глаз — впервые за последние пятнадцать лет ее жизни. Она встречала любую боль — душевную или физическую — с гордо поднятой головой и сухими глазами, но это непрошенное, непривычное проявление чужой доброты выбило землю из-под ног, на которой она всегда прочно стояла.       Гаррус все же прочел ее письмо, и не только — прочел даже то, что было между строк, чего она так и не написала, и обнял ее, пусть и не своими руками. ***       — Шепард, вставай.       Сквозь жалюзи все еще были видны звезды — слишком рано.       — Что случилось?       На плече Кастиса висела винтовка — огромное, грубоватое оружие турианского производства, чертовски тяжелое, и, скорее всего, с сильной отдачей. Шепард подскочила, встревоженная, но тот успокоил ее тихо, чтобы не разбудить еще спящую Солану:       — Идем на охоту.       Азарт и любопытство прогнали остатки сонливости. Шепард торопливо оделась все в тот же костюм, подаренный Мирандой. Когда ей вернули вещи, она обнаружила на одежде разрез в области живота. Ей не хотелось думать, что произошло на станции «Лериан»: это была «всего лишь» очередная потеря, делавшая дыру в душе все больше. Сколько еще их нужно, чтобы души у нее не осталость совсем, а ее обрывки улетели по ветру, оставляя лишь пустую оболочку, неспособную больше реагировать на боль?       Края разреза пришлось скрепить скобами, которые время от времени оставляли царапины на нежной коже. Они болели и чесались — так просто от способности чувствовать не избавиться.       Когда Шепард потянулась к безвкусному армейскому пайку, Кастис мягко остановил ее:       — Не сейчас. На охоту следует идти голодным.       Это начинало становиться любопытным. Похоже, речь шла не о банальном отстреле варренов.       — Ты раньше не была на охоте?       — Была. Я с десяти лет стреляла во все, что движется. Охраняла отцовскую ферму от вредителей.       Кастис покачал головой, открывая дверь.       — Это совершенно другое, Шепард. Мы идем не стрелять во что попало. Мы идем забирать жизнь у другого существа.       Они шли через заросли причудливого леса, осыпанного листвой холодного зеленого оттенка. Невозможно было сказать, была ли весна, осень или лето — на одних и тех же деревьях встречались и нежные белые цветы, и яркие плоды.       — Когда твой сын сможет поднять эту винтовку, ты отведешь его на охоту так же, как я отвел тебя. Без визора, без брони — только простое оружие без системы наведения. Обычно это делает отец или мать, если тот погиб.       Тишина в лесу была мучительной и странной — ни щебета птиц, ни треска насекомых. Звери здесь таились друг от друга, были непримиримыми врагами в борьбе за самое ценное — за свою жизнь. Шепард не удержалась от вопроса — ей просто хотелось подтверждения того, что Гаррус жил на этом свете.       — Когда вы отвели сына на охоту в первый раз?       Кастис отвел глаза.       — Поздно, лет в шесть. Он рос маленьким и слабым. Гаррус едва мог поднять винтовку и с трудом тащил ее по дороге туда, но назад… Бежал вприпрыжку, будто все ему было по плечу.       Столько боли одному выдержать было не под силу. Сейчас они несли ее вдвоем.       — Расскажите мне еще о нем. Пожалуйста.       И он оживал перед ее глазами: строптивый юноша, сорвиголова, для которого содержание было важнее формы, справедливость — правил, а цель — методов. Больше всего Кастис жалел о том, что сын так и не успел понять, что одно без другого не существует. Научить этому было невозможно. Одни истории заставляли ее улыбаться, а другие — хмуриться.        Шепард не заметила, что они остановились, будто забыв, зачем пришли.       — А для тебя, Шепард, кем он был?       Всем. Она лишь промолчала.       Они пошли дальше. Шепард охватило слишком сильное чувство, описать которое она не могла — даже не печаль. Гаррус все же был у нее, и останется с ней навсегда.       Кастис остановил ее и заставил присесть. Шепард не могла понять, где же притаилась дичь. Слишком густая растительность, слишком много движения. Кастис словно окаменел, а потом вскинул ружье так быстро, что она и глазом не успела моргнуть. Единственный выстрел, и над деревьями взвилась стая кожистых тварей, которые летали, казалось, вопреки всем законам гравитации: слишком тяжелыми и слишком неуклюжими они были.       Она побежала вслед за Кастисом, едва поспевая, по лицу хлестали ветки. Ноги норовили зацепиться за корни деревьев, но старая выучка взяла верх, и Шепард снова ощущала себя живой, самой собой — легкой, способной справиться с самой непосильной задачей.       На земле лежало существо, напоминавшее колосс гетов в миниатюре. Сходство было настолько явным, что это не могло быть случайностью. Его морда была забрызгана синей кровью, толчками вытекавшей из раны на шее.       Кастис достал нож и перерезал животному горло, а после передал его Шепард:       — Начинай с брюшины.       Тварь была тяжелой, крупной, но помогать он не собирался, ограничиваясь лишь советами. Не сказать, чтобы работа по разделке туши была приятной, но и эмоций особых не вызывала — в детстве дичь ей приходилось потрошить частенько.       — Отрежь ухо.       Ухо полагалось съесть, и Кастис лишь усмехнулся, глядя, как Шепард рассматривает причудливо закрученный хрящ. Она прищурилась, заметив его взгляд. В конце концов, пару раз она на спор пробовала их легендарную выпивку, грозившую отправить в кому даже кого послабее из турианцев — а ей хоть бы хны, даже голова наутро не болела. Ну что произойдет, если она сжует это ухо?       — Шепард, если ты решила свести себя в могилу, напоминаю, что есть более безболезненные способы.       — Вкусно. Еще бы соли немного.       На самом деле было не очень вкусно, но реакция Кастиса того стоила.       — Твой долг — заботиться о жизни внутри тебя. Это безрассудно.       — Что-то мне подсказывает, что новой жизни это как раз понравится.       Кастис наклонил голову — жест любопытства.       — Я все вам расскажу. Лучше дома, наверное.       Имеет ли она право называть это место домом? Шепард чуть не прикусила себе язык. Кастис отрезал небольшой фрагмент от сердца убитого зверя и протянул, не снимая с ножа:       — Ну тогда еще кусочек для того, чтобы рос храбрым.       Шепард уже и не рада была своей шутке — одно дело съесть суховатый, обескровленный хрящ, а совсем другое — кусок настоящего сырого мяса. Но отступать было поздно. Зубами она стащила его с ножа, стараясь не порезаться. Мясо было мягким, почти лишенным волокон, и больше напоминало сырую рыбу, хоть и отдавало медным привкусом. Она проглотила его, не морщась:       — Пусть растет храбрым. Как его отец. ***       Вечер тянулся долго, отчасти потому, что Шепард, рассказывая об их общих приключениях, то и дело проваливалась в воспоминания, умолкала, переваривая что-то в себе, и снова продолжала. Говорить было трудно, и логика подсказывала, что лучше начать сначала, то есть — с погони за Сареном.       Солана, казалось, оживилась, забыв о боли в ноге. Ее глаза поблескивали в полутьме голубоватым хищным отблеском, заставляя забывать о хрупком фарфоровом личике и узкой талии, которую, казалось, можно было обхватить большими и указательными пальцами двух рук.       И вот, Сарен побежден, они празднуют победу, и… Что она могла сказать? Что тогда, опьяненная победой, она хотела найти хоть один повод для того, чтобы Гаррус не ушел с Нормандии? Чертовски эгоистично. Такое собственническое, человеческое чувство. Смущенная, Шепард опустила глаза.       Удивительным образом Солана будто почувствовала ее настроение. Сейчас она снова казалась молоденькой девчушкой, чувствительной и романтичной до умопомрачения:       — И вы полюбили друг друга? И вы…       — Солана.       Кастис прервал поток неуместного любопытства.       — Гаррус вернулся на службу в СБЦ, а меня отправили уничтожать остатки гетов. А потом я умерла.       И снова молчание — Кастис и Солана возможно, подумали, что Шепард размышляет о собственной смерти, но она призадумалась о другом. Знает ли Кастис, чем Гаррус занимался на Омеге? Она не имела права говорить об этом, просто не могла.       — Я нашла его на Омеге. За ним охотились сразу три банды, и мы едва отбили его. Ума не приложу, чем он их так выбесил.       — О, я думаю, все ты знаешь.       Кастис лишь улыбнулся, после грустно опустил жвалы. Похоже, Гаррус ему рассказал все же. Так даже проще.       Ее оживили и напичкали кибернетикой. Безумная гонка за вооружением, модификациями для корабля, ресурсами и чуть ли не единственное светлое пятно в этой самоубийственной миссии — их первая ночь. Воспоминание, принадлежащее только им двоим. Вместо этого она рассказала другое:       — Он вытащил меня, когда я падала во тьму на базе Коллекционеров. Все испугались, цеплялись за что попало. Гаррус бросился к краю платформы, протянул руку и вытащил меня. Я никогда не видела такой храбрости.       Ее всегда оставляли одну, наедине с ее проблемами, подразумевая, что коммандер справится с любой задачей. Все, кроме него.       — И вы?..       Солану снедало любопытство, она, наконец, улыбнулась, когда Шепард кивнула. А та смотрела на пластиковый стол перед собой, на который упала пара бесцветных капель. Раскисла, коммандер.       Она вздохнула и продолжила — полгода заключения, атака Жнецов. Снова безумная гонка в попытке дать возможность построить Горн. Финальный забег.       Она решила все же рассказать правду. Они достойны правды, после всего того, что перенесли.       — Я узнала обо всем в госпитале. О судьбе Нормандии, о своем состоянии. О том, что снова началась война. И еще кое о чем.       Кастис предостерегающе покачал головой. Похоже, этот разговор был не для Сол.       — Но об этом я расскажу вам потом, — Шепард улыбнулась, — поздно уже.       Когда они ложились спать, Солана попросила совсем тихо:       — Шепард, расскажи мне о Нормандии.       Ее гордость, ее ласточка. Сухие факты сменились рассказом о том, как Джокер вытащих их с базы коллекционеров, как провел через ретранслятор Омега-4.       — Серьезно? У него хрупкие кости? Я слышала шутку, что в Альянсе все пилоты с хрупкими костями, но думала, что это так, для красного словца.       Слухи — удивительная вещь. Шепард так позабавило безумное предположение, что ей даже не хотелось его опровергать.       Боже, Джокер, за что?       Пройти через ад для того, чтобы погибнуть за секунды до Победы?       — Солана, ты правда в это веришь? Джокер единственный в своем роде. Это был лучший пилот на свете.       — Лучший пилот Альянса.        В голосе Соланы чувствовались ревнивые нотки.       — Лучший пилот в галактике. Будь иначе, для самоубийственной миссии Цербер нанял бы другого.       — И у него правда переломаны все кости? Ему было больно?       Сейчас ему уже не больно. Шепард вздохнула.       — Да. Но он отлично справлялся.       — Тогда почему он не спас Нормандию?       — Если был бы хоть один шанс ее спасти, Джокер бы это сделал.