На обложке Форнакса

      Титус лежал в полном одиночестве и невольно погружался в воспоминания прошедших суток. Все случившееся с ним еще пару месяцев назад казалось бы невероятным - вот он стреляет в тех, с кем раньше был связан клятвой верности, а потом делит ложе с врагом.       Мать бы его убила, это точно.       Но это казалось таким восхитительным, что просто дух захватывало. Когда он успел стать бунтарем? Сама мысль о нарушении запретов казалась дерзкой и возбуждающей, его кровь начинала кипеть, а глаза застилала голубоватая пелена азарта. Титус отгонял призраки товарищей, падавших от его выстрелов один за другим, и возвращался мыслями к тому, что было потом. Она пришла к нему.       Саманта казалась напуганной и шептала лишь: "Ты жив...", тянулась к его лицу мягкими человеческими губами. Она боялась за него. Девушка что-то чувствовала к нему, что-то неправильное по турианским меркам - не гордость, не уважение, но ее чувства внезапно показались ему трогательными, а не оскорбительными. Будто он ждал этого всю свою жизнь, боясь себе признаться, да так и не дождался. Признания того, что он ценен сам по себе, он, Титус, а не его статус в Иерархии, не его поступки, не его достижения. Саманта даже не спросила, скольких он убил, не опозорил ли он отряд, не увидел ли враг его спину. Она просто радовалась тому, что Титус вернулся живым.       Когда девушка прижалась к нему всем своим невесомым телом, он задрожал, будто к нему вернулся огонь битвы, но разгорающееся пламя было другим. Молча он стал показывать ей, где следует нажать, где потянуть, чтобы ослабить крепления и снять его броню. Она раздевала его, и Титус видел, что его любимая дрожит тоже. Они оба знали, что должно случиться дальше. Они оба этого боялись - не баловство и игры друг с другом, не касания языками, а кое-что посерьезнее.       Даже одни воспоминания о том дне отзывались тянущим ощущением за паховыми пластинами. Если бы она пришла сейчас, он бы не смог контролировать себя, как вчера. Тогда он хотел быть нежным, старался, чтобы ей было хорошо. Сейчас он бы просто растерзал бы ее, настолько сильна была его страсть. Он желал сделать с ней это так, как ему велели инстинкты: обездвижить, сжать ее тоненькие смешные ручонки и впиться в шею, чтобы у нее даже в мыслях не было сказать ему "нет". Наверное, даже хорошо, что она не пришла.       Но дверь все же открылась, и вошла Саманта. Она много работала в последнее время. Все уже спали, а она все считала, думала, обсуждала какие-то вопросы с коммандером, но неизменно тепло улыбалась, стоило ей завидеть Титуса, который время от времени поднимался в БИЦ как будто по делу.       Ее волосы были влажными, а от кожи пахло чем-то человеческим. Титус сел и спустил ноги с койки, и Саманта молча стала раздеваться, будто все уже для себя решила. Из разреза серого форменного пиджака показались темные соски. Теперь он знал, что одно прикосновение к ним языком или поглаживание пальцами заставит ее извиваться и постанывать. На ее теле было много секретов, и он даже не надеялся когда-нибудь открыть их все. Если провести когтем по подошвам ног - она смеялась, а если сжать пальцами ногу выше колена - охала и наклонялась вперед. Ему нравилось играть с ней.       Титус не смел встать, не смел подойти, боялся, что держать себя в рамках будет не в состоянии, боялся сделать что-то предосудительное. Обычное выражение лица девушки сменилось улыбкой - она смотрела куда-то... Да, похоже, заметила, что он уже был готов, возбужден настолько, что ткань брюк ниже пояса натянулась.       Теперь она возилась с ремнем. И Титус решился привлечь ее к себе - просто притянул рукой за этот проклятый ремень, как легкую пташку с черным хохолком. Духи, наверное, слишком резко, она выдохнула, но промолчала. С ее ремнем он справился сам, и брюки свалились вниз.       На ней оставался только маленький треугольник ткани, который скрывал под собой мягкие, дрязнящие глубины. Он хотел ее попросить снять, опасаясь порвать, но потом сдвинул в сторону черную полоску и приник к девушке языком, уткнувшись лбом в ее мягкий животик.       Она стояла, полотно сведя ноги, запутавшись в брюках внизу, а он хотел проникнуть глубже, намного глубже... Сердце начало барабанить так, что отдавало в голове - больше терпеть он не мог. Он уложил ее на стол, снял последнюю ее одежду, раздвинул ноги так широко, насколько позволяло ее тело, и стал ласкать языком между нежных складок, услышав в ответ только тихие одобрительные выдохи. Но сегодня он был настроен на другое.       Она встретила его прохладным, мягким сопротивлением. Внизу она была обманчиво тесной, но теперь он знал, что все дело лишь в его настойчивости. Девушка могла растянуться так, чтобы он прижался к ней полностью, и сегодня он хотел ее целиком, до конца.       Он поднял ее свисавшие с края стола ноги и уложил к себе на плечи, чтобы войти как можно глубже. Она была странно молчалива - Титус наклонился и виновато провел языком по хрупким ключицам и шее. В ответ она приподняла бедра, призывая его снова проникнуть внутрь, и он сделал это, постепенно забываясь и теряя контроль. Он опустил руки на ее живот, очертил пальцами изгибы талии, а когда снова стал двигаться, то под ладонями ощутил себя внутри нее. Сегодня он сам хотел кричать, каким бы постыдным это ни казалось. Когда она вывернулась и легла спиной вверх, оттопырив ягодицы и опустив ступни на пол, последние остатки терпения его покинули, и из горла при каждом движении стал вырываться тихий хрип. Он наклонился и обнял ее за талию, прижимаясь как можно плотнее, чтобы она чувствовала его всем телом.       Титус пришел в себя от вкуса человеческой крови во рту. Он увлекся ее требовательным, выжимающим досуха обхватом внизу и прикусил плечо Саманты слишком сильно - хвала духам, плечо, а не открытую шею. Она дрожала, наверное, от боли, и он виновато потерся лицом о ее ушную раковину. Из ранок сочилась кровь, но она лишь отмахнулась, когда он попытался вытереть пальцами красные капельки.       Он остановился, а она попросила еще. Титус сел на стул и откинул голову, призывая прикоснуться к его шее. Она же должна понять, что это значит.       И девушка это сделала - но не укусила, нет. Он удивился, когда она села сверху и даже после его болезненного промаха стала целовать открытые ей участки кожи, проводить языком среди мелких пластин и наростов сбоку шеи. Когда она коснулась губами трахеи, сдерживаться больше он не смог - Титус приподнял ее бедра и вошел в нее, опустив на себя со всей силой ее веса и его рук, выбив из нее нечленораздельный стон. Он был внутри нее полностью.        Саманта стала сладко извиваться, чуть дразня, и казалось, ушла в какое-то свое измерение, не видя его и не слыша. Это его не устраивало. Он обхватил ее лицо ладонями и чуть сжал их, заставляя открыть глаза, так, чтобы девушка в самую последнюю минуту видела, кто с ней. Он хотел быть в этом уверен. Ее зрачки сливались с темной радужкой, и Титус мог поклясться, что время от времени в них появлялся заводивший его хищный отблеск - хотя это было невозможно. Вишневые губы приоткрылись, и его лицо щекотало ее частое дыхание. Он хотел проникнуть в этот нежный рот, ласкать каждый доступный участок ее мягкой плоти, но куда больше этого Титус хотел, чтобы девушка не прекращала на него смотреть. Это было как сон - ее невесомые покачивания, ее черные обезумевшие глаза напротив и гладкая кожа ее лица под его пальцами. Титус не хотел просыпаться. Он все же погиб в той битве, и это было то место, где в блаженстве он проведет свое посмертие.       Ее пульсация внизу была едва ощутимой, но реакция тела вполне красноречивой - Саманта сникла, и сейчас он, наконец, хотел взять свое, и так, как он того хотел.       Он уложил ее на пол, не обращая внимания на протесты - они лишь раззадорили его еще больше. Чтобы удержать тонкие запастья над головой, хватало одной руки. Нерешительно он обхватил зубами ее шею, и в голову ударило настоящее безумие. Титус двигался, казалось, бесконечно долго, а потом внутри что-то взорвалось, и он излился в нее и на какие-то доли секунды провалился в небытие.       Она молча приводила себя в порядок, и из-за опущенной головы и свесившихся волос он не видел, улыбается ли она. Титус едва удерживал себя от того, чтобы не наклониться вниз и не посмотреть, но Саманта сделала первый шаг сама. Он стоял, как глупец, а она прижалась лицом к его груди, и Титус мог поклясться, что сегодня их сердца звучали в унисон.       Ему хотелось сделать с ней что-нибудь еще. Плечо девушки в цепочке следов его зубов стало воспаляться, и он был готов проклясть себя за одно только желание - совершенно ненормальное желание того, чтобы эта краснота охватило все ее тело, сделало бы его таким же горячим, как его собственное.       Он спросил, желает ли того Саманта, и она кивнула. Маслянистый кончик тюбика с краской коснулся золотистой кожи. Она согласилась на эту игру, доверяя ему. Девушка была старше, но иногда Титусу казалось, что было наоборот. Саманта так легко относилась ко всему, что иногда его это озадачивало. Титус улыбнулся и приступил.       Лицо она прикрыла руками, и он не стал настаивать, опасаясь обидеть. Тело девушки было таким отзывчивым, что иногда она начинала мелко трястись и объясняла, что это щекотно. Ее подергивания мешали, и пару раз он шутливо, но ощутимо прихватил ее зубами - то за бок, то за грудь... Духи, ее тело расцветало красными красками и его укусами, и к нему снова возвращалось желание, но прикоснуться к ней пока было нельзя. Саманта это заметила и сжала его пальцами.       Титус хотел зажмуриться - его плоть стала чувствительной после предыдущих забав, но одновременно он хотел ее видеть, не хотел терять ни на мгновение из виду. Ему надо было просто подождать, хотя бы немного, чтобы краска на груди и животе высохла, это же не должно быть сложно. Но Саманта сделала все, чтобы ожидание стало пыткой - ее легких поглаживаний было недостаточно, ему хотелось большего, настолько хотелось, что он сжал ее запястья, умоляя обхватить его покрепче.       Она усмехнулась, опустилась на колени и сделала все по-своему. Титус не мог оторваться от ее черных глаз, от ее рта, который вытворял с ним что-то неописуемое. Когда он запрокинул голову, она остановилась. Саманта тоже хотела, чтобы он смотрел и видел ее до конца. И у него получилось.       Одевшись, Саманта проверила свои сообщения и вышла, сказав, что вернется через десять минут. ***       - Руки вверх, вы арестованы.       Шепард замерла. Дьявол, да кто еще мог играть в офицера СБЦ после отбоя? Ей даже не нужно было всматриваться в мутное, искаженное отражение на кухонном шкафчике, маячившее за ее плечом.       - Нарушительница поймана на месте преступления.       - Я просто считала.       - Расскажете это прокурору.       Мурлыкающие интонации так и манили подыграть. Шепард оперлась грудью о кухонный шкафчик и покорно сложила руки за спиной, расставив ноги, насколько это позволяло ей узкое черное платье.       - Хм, какие любопытные замашки у капитана Альянса. Я обескуражен. Наручников, увы, с собой нет. Я бы обошелся только честным словом, но в вашем случае руки все же лучше связать. Настаиваете на обыске, задержанная?       - Вы еще помните, как это делать, офицер Вакариан?       - С тех пор, как я гонялся за воришками на Цитадели, прошло двадцать лет, но ради вас, моя дорогая, я готов вспомнить лихую молодость.       Блять. И нужно было ей это шоколадное печенье?       Лицо стало нестерпимо гореть от стыда, а голова сама вжалась в плечи. Неужели она ошиблась, и ее решил "арестовать" Кастис?       Когда она повернулась, перед ней стоял Гаррус, покатывающийся со смеху.       - Это было не смешно. Двадцать лет, да? Лихая молодость?       - О нет. Это было смешно. Что у тебя за переводчик имплантирован, Шепард?       - Обычная армейская модель. Какую в семнадцать поставили, такой и пользуюсь. И Миранду попросила не менять ничего, я привыкла уже. А что?       - О, прекрасно. Многое становится понятным. Знаешь, когда все устаканится, поставим тебе все же что получше. Чтобы избегать впредь таких, кхм, казусов. Отец рассказывал, как забирал тебя из комендатуры.       Из пояснений Гарруса следовало, что ее безотказная модель не была расчитана на какие-то особые изыски: там использовалось всего штук сто образцов голоса, которые полностью блокировали сказанное кем-то на инопланетном языке, заменяя это дубляжом. Интонации его субгармоник не переводились, накладываясь поверх озвучки, да и в целом рассчитана эта конструкция была максимум на проведение допроса военнопленного, не более того.       - Даже не думала об этом. Получается, я никогда не слышала тебя по-настоящему, Гаррус?       - Звучит как упущение, да?       Все это время ее сердце сладко замирало от голоса какого-то неизвестного актера озвучания, который она слышала в своей голове. Наверное, отец и сын и правду разговаривали похоже, поэтому не сильно интеллектуальная модель переводчика подобрала для них один и тот же образец голоса.       - А ты? Что слышишь ты?       О, разумеется, офицеру СБЦ, который ежедневно должен был взаимодействовать с представителями разных рас, поставили "что получше" - для каждого собеседника автоматически генерировался индивидуальный образец звучания с учетом десятков особенностей: тембра, силы, высоты... Перевод накладывался синхронно, позволяя слышать настоящий голос говорившего.       Зато, похоже, Гаррус отпустил эту нелепую ситуацию, в которой оказались они втроем с Кастисом, раз позволял себе такие шуточки.       Шепард улыбнулась и отключила свой переводчик вовсе.       - Скажи мне что-нибудь.       Она готова была поклясться, что никогда не смогла бы воспроизвести эту мешанину из щелканья, шипения и присвистываний, но ведь некоторые люди худо-бедно изъяснялись на турианском. Да чем она хуже?       Шепард попыталась повторить. Получилось плохо.       - Гаррус, скажи что-нибудь простое.       Только с десятой попытки получилось сносно. Когда она попросила сказать что-то еще, тот совершенно ее озадачил, выдав трель, похожую на журчание ручья. Такое точно повторить было невозможно. Шепард смущенно покачала головой и включила переводчик.       - Что ты мне сказал сначала? У меня получилось повторить, да?       - Мое имя.       Прекрасно. Ее лицо будто окаменело.       - Шепард, только не надо смущаться. В человеческом варианте это тоже звучит неплохо. Я бы не смог его произнести.       - А второе? У меня никогда те получится такое.       - Пока ты успешно справлялась. Говорила это, пытаясь вогнать меня в краску так часто, как только могла.       Шепард хотела было отшутиться, что, мол, сама она это услышала в ответ только за час до конца войны со Жнецами, но не смогла. Кажется, она и правда слишком полагалась на этот сраный переводчик.       Такое могло идти только от сердца, и черт его знает, что это на самом деле значило. Сейчас стекло, которое разделяло в ее аквариуме двух синих зубаток и остальных левоаминных обитателей, казалось непробиваемой толстой бетонной стеной. ***       Саманта нежилась под потоками воды в ванной во второй раз за ночь. Ранки от укусов щипало, кожу под слоем краски стягивало, но внутри она чувствовала ни с чем не сравнимое блаженство и удовлетворенность. Девушка могла с полной уверенностью сказать, что ей было хорошо. Даже не так, ей было просто замечательно. Единственное, что царапало изнанку сознания - необходимость ответа на неудобный односложный вопрос, который восемью яркими буквами взорвал ее инструментрон.       "Покурим?"       Ее рука опустилась между ног, и там было так сладко, что Саманте сегодня больше не хотелось ничего. Ни курить, ни ходить - только спать, прижавшись к жесткой горячей груди. Она мстительно ухмыльнулась и набрала ответ, показавшийся ей справедливым.       "Извини, я завязала. Для здоровья плохо."       Краска с груди и живота не смывалась, но сейчас она была к этому готова. Их адскую смолу можно было стереть только таким же адским маслом, которое нестерпимо жгло кожу. И это было логично. Чем глубже Сэм погружалась в преисподнюю, тем счастливее себя чувствовала. У нее было только бесконечное здесь-и-сейчас, блаженство, застилающее глаза.       Инструментрон снова пискнул.       "Ты где? Я не могу тебя найти."       Только этого не хватало. Разговаривать Саманта не хотела ни с кем, какой-то светлой частью себя понимая, что ее вообще никто не услышит. В течение дня ей успешно удавалось отыгрывать роль специалиста Трейнор - талантливой умной девушки, исполнительной и старательной. А ночь принадлежала только ей.       "Снова у него?"       Саманте пришлось набрать ответ.       "Я устала. Принимаю душ и иду спать."       В ход пошло полотенце, девушка нырнула в пижамные шорты, а потом нехотя посмотрела на пиджак, который на себя натягивать не хотелось. С другой стороны, майка кое-какие ее секреты не скрывала. Пришлось надеть форму и наглухо застегнуть.       Как знала. Когда дверь душа открылась, перед ней стоял Джеймс.       - Я просто хотел поговорить.       - Говори.       Ее ответ никак не вязался с тем, что Саманта проскользнула мимо, к кухне. Там должен был быть грейпфрутовый сок, это точно.       Вега налил себе молоко. Она села за стол, а он так и остался стоять возле холодильника, и ее это более чем устраивало.       - Просто хотел убедиться, что с тобой все хорошо, Сэм.       - Со мной все отлично.       Она избегала даже смотреть на Вегу. Он ее пугал.       - Знаешь, по кораблю слухи быстро расходятся. Мне эти смешки слушать не особо приятно.       - А тебе-то что?       Сок начал горчить и щипать раздраженные губы. Сейчас Вега озвучивал именно то, что она сама от себя скрывала, пугаясь...       Чего?       - Я все еще твой друг. Беспокоюсь о тебе. Хочется знать, что с тобой будет все в порядке в будущем. Ну, хорошо бы знать, что твой новый парень даст тебе все, что нужно. Ты говорила с ним о том, что дальше? Детишки, дом. Собака у вас уже есть, правда не такая, как ты мечтала, правда? Ты же хотела лабрадора.       Сейчас ей не хотелось об этом думать. Это были мечты другой ее - той, что так и осталась кричать под кипящими струями воды на Цецилии. У нынешней Саманты больше не было будущего. Она стала мотать головой, отгоняя от себя детские мечты, казавшиеся теперь такими наивными.       - Осядете в их колонии, да? Ты отказалась идти с нами сегодня, а надо было бы. Посмотрела бы, как там люди заживо гниют. Зараза, опухоли от радиации. Тут за три месяца чуть ли не половина людей погибла.       Она знала об этом, но ее блестящие аналитические способности не позволяли примерить ситуацию на себя. Она вообще мало думала о таких вещах. Саманта продолжала гипнотизировать красноватый напиток перед собой, не смея поднять глаз на Джеймса.       - Или махнете поближе к людям? Знаешь, что с твоим пареньком там сделают после всей той херни, что они устроили? Цитадели больше нет, оплот мира, дружбы и братства пал. Надо выбирать, Саманта, сейчас выбор простой, или мы, или они.       Вега поболтал в бутылке остатки молока, но допивать по своей привычке не стал. Вместо этого он налил напиток в чистый стакан и поставил его перед Самантой.       - Выпей, оно сладкое. Хорошо спаться будет. А наутро прими разумное решение, parrandera. ***       Гаррус воистину приложил все свои романтические навыки для того, чтобы Шепард отправилась в каюту после ночного подсчета печений, но ее приманил свет в медотсеке, где Миранда все еще продолжала работать. Голос совести заставил ее зайти - в конечном итоге, это же она озадачила ученую сразу двумя сложными задачами.       - Снова на стимуляторах, доктор Лоусон?       - Единственный мой драйвер - страсть к открытию нового. А ты чего не спишь?       - Чуствую себя виноватой, что повесила все это на тебя.       - Удивительным образом обе проблемы оказались взаимосвязаны. Из образцов твоей крови мне удалось получить мультивакцину. За это время ты, сама не зная, переболела всеми существующими на той планете болезнями*. Точнее, твоя кибернетика переболела. А нам осталось снять сливки.       - Ты сказала взаимосвязаны. Ты нашла что-то?       Шепард произнесла это с наигранной небрежностью, и Миранда не удержалась от торжествующей улыбки. Она хочет жить, значит - выживет.       - Пока нет. Все, что я могу сказать на данном этапе - это невозможно. Если факт появления твоего ребенка худо-бедно объяснить можно, то его развитие, прости за выражение, абсурд. И в то же время - подтвержденный факт, даже дважды, если верить рассказу Кастиса.       - Оживить человека тоже считалось невозможным. Но ты смогла.       - А откуда ты знаешь, что я смогла? Может, ты - клон с заданным набором воспоминаний.       - О нет, я знаю точно. Помнишь, куда мы отправились сразу, как только Призрак нам дал карт-бланш?       Конечно, как такое забудешь. Сразу после тяжелейшей, опасной силовой операции - еще одна, но медицинская, когда они на пару с доктор Чаквас собирали голову Архангела по кускам, а Шепард сидела на корточках под дверью медотсека, сколько ее не прогоняли.       - Мои воспоминания были, как дырявый сыр, но некоторые вещи не подделать, Миранда. Я любила его до своей смерти - издалека, не признаваясь даже себе, и продолжаю любить после нее. В воспоминаниях было пару ночей с Кайденом, вот и все, что Цербер сумел бы подделать.       - Надо было подделать. И приукрасить. Стольких бы проблем избежали.       - Эй, мне казалось, что вы с ним поладили.       - Шепард, все изначально началось неправильно. Я отключила мозги в самый неподходящий момент, когда ты спала. Мы прорывались к Харону, и Кайден открыл огонь по кораблям Альянса. Меня тогда впечатлила его решительность, а потом, уже на Нормандии, я узнала, что он все это повесил на тебя. Якобы это ты похитила Спектра Аленко, украла его корабль и атаковала оцепление ретранслятора.       Хохот Шепард был таким искренним, что у нее слезы показались в уголках глаз. Улыбнулась даже Миранда, представив на минутку, как та, дьявольски ухмыляясь, крутит руки заплаканному Кайдену и на плече несет его на корабль, как римлянин, утаскивающий сабинянку, хлопая при этом бедолагу по обалденной заднице. Смех Шепард стал еще сильнее, когда доктор Лоусон поделилась своей шальной фантазией - оказывается, такое бывало, и не раз.       - Ну что же, когда вернемся на Землю, окажется, что и нашествие Жнецов я организовала, попомни мое слово, Миранда. Оставь это, и волки сыты и овцы целы. Честно, мне уже плевать. Кайден не ангел, как и все мы, но лично я ему доверяю.       Шепард так легко отнеслась к ситуации, потому что не видела того, что видела Миранда. Кайден палил без необходимости. Обосновать это Миранда не могла - просто впечатление, поганый привкус, оставшийся после того прорыва. Особенно ракета напоследок, выпущенная по своему же военному кораблю. Будто надетая альянсовская форма и едва пережитый ракетный удар по Лериану заставил рассмотреть ситуацию под другим углом, приоткрыв во всей красе не лучшую сторону майора Аленко, либо какой-то далеко идущий план, в котором он пока не признался.       Они решили распрощаться на хорошей ноте и идти отдыхать, но Шепард не удержалась от вопроса:       - Ты так и не сказала, как удалось меня воскресить. И ты правда это сделала? Или я клон?       - Стала сомневаться в своей истинной любви? Теперь точно буду знать, какими воспоминаниями о Кайдене можно манипулировать. Теми, где ты его носишь на руках. Или хлопаешь по заднице.       - Ты уходишь от ответа. И еще, что за этим стояло? Неужели только страсть к познанию нового?       - И немного искренней любви, Шепард. Я же не саларианка. ***       У доктора Лоусон, как у истинной принцессы, была своя маленькая уютная спаленка, в которой та коротала время после отбоя. Никто никогда не мог застать ее спящей, но Кайдену это удалось. Ему надоела эта война.       Он стоял, опершись о стену плечом, и смотрел на очертания острого плеча под простыней, на изгиб бедра, на выглядывающие из-под белой ткани узкие ступни. Зрелище напоминало скульптуру, скрытую под покрывалом, но у него все еще была надежда превратить шедевр античного искусства в настоящую живую женщину - капризную, саркастичную и высокомерную, но все равно желанную. Такую, какой она ему открывалась время от времени, то принимая его горячие ласки, то обижаясь на него не без причин.       Его собственная страсть к Шепард начинала казаться ему болезненной зависимостью - ничем не лучше той дряни, которая по утрам разрывала легкие колючим кашлем. И удовольствия никакого, и бросить невозможно. Он смотрел на свою больную любовь без прикрас, и она начинала казаться смешной. Все, что у них было - несколько ночей вместе, да три года его переживаний по этому поводу.       Кайден пришел в ее каюту утром - объясниться и поговорить. Шепард там уже не было, как объяснил Вакариан, валявшийся на диване с неизменным датападом в руках, она отправилась "на прогулку". У них пахло счастьем. В первый раз чужое счастье не разрывало Кайдена изнутри.       На дне аквариума лежала бутылка виски, которую он так и не сумел достать. Явик посмеивался, объясняя, что для этого нужно внутреннее спокойствие и беспристрастность - различить стекло аквариума и стекло бутылки, жидкость в бутылке и жидкость вокруг нее.       И в это утро он смог - смог достать не только эту проклятую бутылку, но и ядовитый образ из своей души. Смог отделить себя от той, которую даже уже не любил - продолжал носить с собой по привычке. Виски он забрал с собой, победно помахав бутылкой турианцу: трофеи достаются победителю. Кайден уносил с собой свою свободу.       Зачем он взял с собой этот виски, Кайден и сам не мог объяснить. Слишком пошлый и банальный ход, хотя крепкие напитки Мири уважала. Сейчас он мог погрузиться в море беспристрастности и сказать, что пришел похвастаться трофеем. Он сумел, и эта женщина - единственная, кто его поймет. Притом поймет без слов.       "Миранда."       Она просыпалась, и не надо было прибегать ни к каким уловкам, чтобы это заметить - ритм дыхания изменялся, а поза из расслабленной стала напряженной, хотя женщина даже не шевельнулась. Сейчас, на грани между сном и явью, у нее могло бы получиться, как когда-то получилось у Кайдена на рубеже между жизнью и смертью.       Он лег рядом, лег в одежде и обуви, а Миранда, наконец, обернулась и посмотрела на него. Два потока сознания объединились сами собой, но прервал контакт именно Кайден. Теперь она знала все то же, что и он.       Она села, свесив ноги с края кровати и закрыв лицо руками. Ее хрупкие плечи дрожали. Кайден попытался силой убрать ее ладони от лица - его вел настоящий страх. Он был в одежде, она обнаженной, но на самом деле он сейчас предстал на суд единственной, кого счел вправе оценивать.       И она его не оттолкнула. Гримаса, которую он сперва принял за отвращение, была чем то другим. Таких слов Кайден не знал - не сочувствие, не жалость. Просто глубокое осознание трагедии чужой жизни.       Они остались лежать вместе, а бутылка виски на столе уже не имела никакого значения ни для кого из них. ***