На обложке Форнакса

      — Титус, пожалуйста, открой мне. Нам нужно поговорить.       Саманта не обращала внимания на служащих, которые сновали по жилой палубе и в недоумении смотрели на специалиста Трейнор, уже час барабанившую в дверь отсека жизнеобеспечения. Она не вернулась к нему той ночью, dios, и что с того? Просто хотела подумать.       — Рядовой Прастин, немедленно откройте.       После ее шутовской команды дверь все же распахнулась, и Саманта, сидевшая на корточках, прислонившись спиной к холодному металлу, пала прямиком к когтистым стопам своего возлюбленного. Она соскучилась. Да, неделю его избегала — было чертовски много работы и размышлений о будущем. Собственно, ее работа и была размышлениями о будущем. Коммандер все же предоставил ей доступ к оставшейся части модуля памяти. Информация ее сначала шокировала, потом ввела в ступор, а только вчера вечером Саманта легла спать и, засыпая, начала пусть не мечтать — быть может, воображать, возможно, даже планировать. Анализировать открывшуюся ей возможность. Ей нужно было собраться с мыслями.       Она смотрела на Титуса, грозно сложившего руки на груди и сурово взирающего на нее сверху вниз. Его жвалы были плотно поджаты к лицу, сейчас она уже знала, что это у него такое серьезное, напряженное, собранное выражение лица. Наверное, сердится на нее — обманула, он терпеть этого не мог. А она улыбалась, улыбалась во все зубы от радости, глядя на него. Ее улыбка чуть приугасла, когда Саманта заметила, что Титус не просто сложил руки на груди — он зажал их под мышками. Ее сердце сжалось. Он не был зол на нее. Это было что-то другое.       — Помоги мне встать.       Она протянула к нему руки, а он отвернулся. Она поднялась сама и стала с силой тянуть его за локти. Он все же подчинился. Его пальцы дрожали. Он молчал и не смотрел на нее.       — Я пришла к тебе, Титус Прастин. Я соскучилась. Я хочу быть с тобой рядом.       — Я могу дать тебе все, что ты хочешь, Саманта.       Его голос был плоским — почти как человеческий.       — Ты все же слышал наш разговор с Вегой.       Он все слышал и понял по-своему. Она недовольна. У нее были свои мечты — и Титус готов был дать ей все, что в его силах. Дом? Он построит ей дом, там, где она скажет — в лево-мире, в декстро-мире, ему плевать. Дети? Это разорвет ему сердце, но он готов будет допустить близость Саманты с другим и принять ее детей от кого-то, коль ее жажда материнства так велика. Он хотел задать этот вопрос коммандеру Вакариану, а потом смутился и поинтересовался, что такое лабрадор. Тот рассмеялся и сказал, что лабрадоры не съедобны.       Но она не пришла ни тогда ночью, ни на следующий день, ни завтра, ни послезавтра. Возможно, она не хотела строить свою мечту с ним — Вега куда больше подходил на эту роль. Титус медленно умирал эти дни. Когда они подлетали к Тори, он взглянул на себя в зеркало и опешил — кожа вокруг глаз почернела и ссохлась, шея исхудала, а пластины были покрыты серым тусклым налетом. Он был похож на живой труп. Духи, на него же расчитывают: план операции разрабатывался так тщательно, и его роль в ней была очень важна. Он заставил себя поесть и попить, потом его долго рвало.       Она с ним играла, как со щенком — то ласкала, то отталкивала. Какой-то частью себя Титус понимал, что эта женщина его погубит. Он не просто ее полюбил. Он ее полюбил. А ей все было смешно, и сейчас Саманта смотрела на него, находящегося за полшага от смерти, и смеялась, гладила и целовала его ладони, ведь до лица и даже шеи со своим ростом дотянуться не могла, а он не наклонялся, чтобы приласкать ее. Как она могла быть настолько жестокой?       — Титус, я пришла сказать тебе кое-что важное. Я приняла решение.       Ему стало дурно. Через двадцать четыре часа запланировано десантирование, а он на ногах не стоит. Сейчас она скажет, что бросает его, и сердце Титуса Прастина остановится. Он видел только лампу освещения, она угрожающе покачивалась влево и вправо, выдавая его состояние.       — Мне плевать на всех. Я люблю тебя, слышишь, Титус? Мы построим дом только там, где нам обоим будут рады, если мы захотим детей, они у нас будут. Но это не так важно. Единственное, чего я на самом деле хочу — больше никогда не бояться. Я прикасаюсь к твоей руке — и страха нет, я могу жить дальше. Тебя нет рядом — и я снова падаю на дно колодца вместе с трупами. Ты веришь мне?       Она почувствует, как трясутся его руки — плевать. Он хотел никогда не выпускать эту девушку из объятий и прижал ее к себе, будто в последний раз.       Когда он, наконец, наклонился, чтобы лизнуть ее губы, а она обвила руками его шею, Саманта вздрогнула: кожа не шее Титуса висела. Такой признак казался нездоровым. Она ущипнула его и спросила полушепотом, словно обнаружила что-то запретное:       — Что это, Титус?       Вместо ответа он перехватил ее руку и привычным жестом потерся о мягкую ладонь. Она вывернулась и стала ощупывать его тело. Почему он никогда не носит рубашку? Будто специально хочет ее смутить. Mierda, она даже не знала, на что обратить внимание. Он худой, твердый и здоровенный, впрочем, как всегда. Потом Саманта поняла, что даже от ее легких прикосновений он покачивался.       — Да отвечай же, что с тобой?!       — Я скучал.       Титус приложил ее ладони к своим глазам. Она закрыла собой весь его мир, но это было счастьем. Он был пьян ею.       — Это ненормально. Идем в медотсек.       — Пойдем, лучше я выпью коктейль.       Он одевался, как во сне — может, стоит постараться открыть глаза? Как в детстве, вот-вот отец позовет его, напоминая, что пора вставать. Он не хотел просыпаться. Он хотел провести всю свою жизнь в этой то ли прекрасной грезе, то ли в страшном кошмаре. Он так любил ее, это крошечную чужую девушку… Вся его кровь, вся его жизнь теперь была в ней.       На кухне он пил белковый коктейль, с улыбкой глядя на то, как Саманта копается в недрах холодильника в поисках своего любимого красного сока. Она сетовала, что тот закончился, но не торопилась вылазить из хранилища человеческих деликатесов.       Внутренности скрутило так, что он не смог вдохнуть, потом началось жжение. Не вырвало — уже хорошо, с этим можно жить.       А Саманта достала молоко и налила себе половину стакана, долив вторую половину водой. Потом она удивила его еще больше, достав какой то пакетик с порошком из кармана и всыпав его в стакан. Прастин опешил — насколько ему дали понять, среди людей это считалось чем-то очень постыдным, а на корабле так и вообще было запрещено.       — Наркотики? Ты же говорила, нельзя на службе.       — Ты с ума сошел? Это чтобы живот не болел. Я молоко не могу пить. Не усваивается без ферментов.       Титус хотел бы, чтобы от его боли в желудке был такой волшебный порошок. Хотя… Лекарство приняла Саманта, а легче стало ему. Он мог разговаривать нормально.       — Молоко? Вега любит молоко. Коммандер смеялся, что это детская пища.       Он ничего не знал про молоко, кроме только что озвученного. Время от времени они втроем сталкивались на кухне, и коммандер с лейтенантом начинали свои бесконечные подколы, в том числе насчет любви Веги к молоку. Титус не мог отличить правду ото лжи в их шутках — даже коммандер выражался так затейливо, что ему прямая дорога в политики была.       — Ну да, новорожденные пьют молоко. Потом у некоторых эта способность утрачивается, у некоторых — нет.       — Ты тоже могла пить молоко в детстве? Сейчас — нет?       — Материнское могла. Коровье — нет.       — Материнское? Сделано из матери?       Саманта прыснула со смеху, и белая жидкость стала стекать по ее смуглой шее, теряясь за воротом форменного пиджака.       — Из груди моей матери. Титус, ты шутишь сейчас, правда?       Боль в желудке прошла. Титус наполнил еще один стакан — он стал понемногу оживать, и духи свидетели, силы ему понадобятся. Саманта пыталась вытереться кухонными полотенцами.       — Из груди. Из груди. Это же…       Да, то самое место, ласки которого Саманта так любила. Это казалось странным. Тут таилась загадка, но вникать было немного…       Может, постараться забыть об этом всем? Все равно Саманта молоко не любила. Но ей так нравилось, чтобы он гладил и прикусывал ее грудь — девушка подавалась навстречу бедрами, начинала призывно тереться об него, размазывая по пластинам соки своего наслаждения. Один раз он терзал ее соски бесконечно долго, и Саманта финишировала просто так, настолько она была чувствительна к такого рода играм. Но молоко…       -…       — Извини, ты сказал что-то, а я не поняла.       — Я все пытаюсь понять. Вы пьете то, что выходит из других тел?       — Ну взрослые пьют молоко коров, коз и других животных.       Титус старался думать о дожде, о горах… О чем угодно, лишь бы не вернуть назад оба коктейля.       — Саманта, это же ужасно.       Саманта легко парировала, задрав подбородок, но Титус не понял суть ее претензий:       — А вы камушки едите. Как куры.       — Что такое куры?       Только когда Саманта ему поклялась всеми духами, что молоко давать она не будет, сколько бы за грудь он ее не трогал, Титусу стало легче. Они полулежали в обнимку в комнате отдыха, позволив себе такое впервые, наплевав на всех и вся. Ему было хорошо. Ее волосы щекотали шею. Нужно было бы проверить снаряжение, шлем, который на прошлой операции ни с того ни с сего вышел из строя, но Титус упивался рядом со своей любимой каждой секундой, как если бы она была последней. Он просто не мог поверить в то, что Саманта рядом, тут, с ним, она его любит.       Духи, она сказала, что любит. Его переводчик использовал старую книжную фразу, которая звучала высокопарно и нелепо, но как он был рад это слышать! Ровно ту же он начертал своей краской в ванной комнате коммандера, зачем — и сам не мог вспомнить из-за спиртного. Запомнилось только, что коммандер был не рад. Навряд ли Саманта успела ее прочесть.       — Ты сказала мне кое-что. Там, у меня.       — Я сказала, что люблю тебя.       Он зарылся носом в ее макушку и секунды остановили свой ход. Удовольствие от ее признания сковало его, заставило оцепенеть, а потом он ответил тем же, той же старинной фразой из романов, бережно обернув ее в рокот обожания и страсти. Иным способом выразить себя он не мог — ему объясняли, что турианская мимика для людей скупа и неуловима. Может, она поймет мерцание его голоса? Ему сказали, земные девушки на такое ведутся.       — Красиво. У тебя красивый голос. Звучит как гром.       Она не понимала подтекста. Ей просто нравилось, как это звучит. Придется объясниться словами. Сейчас Титус чувствовал и разочарование, и трогательную нежность — словно девушка была и слепа, и глуха, и понимала лишь то, что могло быть написано. Словно Саманта была компьютером, который понимал лишь голые слова. Он попытался подобрать их — и сейчас ему пригодились те фразы из книг, за которые в детстве его ругал отец. Их страницы покрывало кружевное плетение из слов, заставлявшее его сердце трепетать. Он и сам хотел бы научиться подбирать слова так складно, чтобы заставить чужое сердце дрогнуть, но отец отправил его в армию. А следом отправился на войну сам.       — Каждое мгновение с тобой похоже на сбывшуюся мечту, Саманта. Ты — мой источник силы, и я буду любить тебя вечно.       Он продолжал говорить, а она замерла и сжала его руку. Когда Титус умолк, она подняла голову — глаза девушки были полны слез.       — Я тоже люблю тебя. Пожалуйста, вернись живым.       А потом он ласкал ее тело, и когда увидел красные пятна на нем, кое-где слезшие с мягкой кожи, а кое-где оставшиеся, безумие ударило по кнопке вброса топлива, и на время они забыли обо всем.       Они забыли, где находились, они не думали о будущем, они не думали о прошлом. Все это не имело значения. Титус не хотел остаться на ее коже — он хотел войти под нее и остаться в своей любимой навсегда. А Саманта хотела того же.       Не только звезды были свидетелями их уединения. По двум телам, покрытым одной и той же краской, скользил тяжелый свинцовый взгляд. Ненависть в нем преломляла происходившее так, что все ему представлялось иначе. Юный Титус пил из источника ее страсти — но нет, в калейдоскопе осколков разбитого сердца виделась совсем другая картина. Рогатый демон прижимался кольцом игольчатых зубов к медовому лону, чтобы иссушить его дотла, сожрать изнутри и опустошить гладкое смуглое тело, оставив лишь прекрасную оболочку. Искушенная Саманта с лукавой улыбкой забавлялась, пробуя на вкус чужую чувствительную плоть — а другу, ставшему врагом, казалось, что девушку заполняют ядовитые змеи, лезут ей в рот, набиваются во внутренности, ее живот опухает и увеличивается, и от страшных фантазий кровь стыла в жилах.       А потом два смуглых тела соприкоснулись красными рисунками — со стороны все казалось таким правильным, таким красивым. Но в кислотных, обжигающих фильтрах чужой ревности огромное животное, рыча, разрывало нежную красавицу, та кричала не от страсти, а от боли.       Она кончила от пульсации его семени внутри, ее утроба слепо всасывала в себя то, что могло принести смерть, но в эти мгновения тело женщины сдается, разум блуждает среди звезд, а душа обретает плоть, вылепливая ее заново вокруг того, кого любит. Как это выглядит со стороны? Красота в глазах смотрящего.       Джокер, посмеиваясь, сохранил запись с камеры со словами: «Это только на обложку Форнакса». А Вега за его плечом лишь скрипнул зубами.        ***       Титус был доволен собой. Он четко продвигался вдоль основного подхода к базе, где Цербер держал таинственных человеческих L2-биотиков. Его задачей было обеспечить безопасность легко вооруженной группе, состоявшей из Явика, майора Аленко и девушки-биотика Миранды Лоусон. По противоположной полосе леса шел коммандер Вакариан, и Титус нервничал, стараясь выдерживать его темп.       И это было чертовски сложно, даже под прикрытием лейтенанта Веги. Коммандер казался настоящей машиной для убийств — когда с его стороны раздавался одиночный выстрел, это означало только одно: кто-то лег в глубокий снег навсегда. Титус был рад, что играет на его стороне, а не за Цербер. Наконец, им предоставилась минутка отдыха, пока кварианский военный инженер взламывала защиту огромных ворот, преграждавших путь, и Титус смог оглядеться.       Военная база, которую они брали штурмом, представляла собой большое, хорошо охраняемое сооружение, построенное на склоне горы. Подняться к ней было настоящим испытанием — с воздуха шаттл бы сбили тяжелые орудия, сбоку были острые непроходимые скалы и плотный снег выше колена, и единственной возможностью была «атака в лоб».       До ужаса хотелось снять шлем, и плевать на холод, но к нему уже подходил коммандер. Титус успел немного прийти в себя после недели душевных страданий, которые сейчас ему казались просто смешными, но лишних вопросов хотелось избежать. Не вышло.       Коммандер заставил его снять шлем и задал всего один вопрос:       — Как ты, Титус?       Он хотел умереть со стыда, но коммандер сел рядом на ящики, превратив упрек в дружеский вопрос. Теперь было понятно, что на операции делал лейтенант Вега — прикрывал его задницу.       Гаррус и Титус сидели рядом и молча смотрели на доктора Лоусон и майора Аленко. Они стояли неподалеку и беседовали о чем-то. Слишком близко друг к другу, как показалось Титусу, и дело было не только в разнице в личной дистанции у людей и турианцев. Вопрос прояснился сам собой, когда человеческая парочка обнялась. Майор уверенно скользнул руками к сочной заднице женщины, а потом…       Ого, они целовались по-человечески. Усилием воли Титус подтянул мандибулы вверх. Майор и доктор Лоусон были так похожи — одного роста, гибкие и ловкие, сыпящие налево и направо голубыми искрами, как две сестры-азари. Их поцелуй длился бесконечно, Титус озадаченно склонил голову — эти двое будто спаривались посредством ртов. Его размышления о человеческом поведении прервал шутливый голос коммандера рядом:       — Аленко, а я все вижу.       Это слышала по оперативной связи вся группа высадки. Хриплый ответ майора, впрочем, тоже:       — Это должно меня остановить?       Впрочем, это его немного охладило — черноволосый человеческий биотик усадил свою женщину на ящик, сам встал к ней как можно ближе, вклинившись между ее ног, и просто обнял. Сейчас инициативу стала проявлять доктор Лоусон — она потянулась за поцелуем, а ее пальцы вцепились мужчине в ягодицы. Титуса это смутило, а коммандера, похоже, нет:       — Плачу двадцать кредитов за продолжение.       По общей связи раздался смешной голос инженера Тали:       — Вам не стыдно? Я работаю, а вы там шоу устроили без меня.       Рядом раздался голос лейтенанта Вега, слышимый помимо динамика:       — Искорка, если взломаешь защиту этой двери — в награду угощу таким же блюдом, обещаю.       — Это каким? Я лишь бы что в рот не тяну.       По динамику раздались смешки. Голос подала Миранда, оторвавшаяся, наконец, от губ своего майора.       — Тали, как врач рекомендую с твоей аллергией проигнорировать лейтенанта Вегу и за поцелуем обратиться к кому-нибудь из команды «декстро». Тем более, ассортимент на Нормандии становится все шире.       Кое-кто не смеялся, хотя Титусу было смешно.       — Кила, за поцелуями к турианцу звучит так же абсурдно, как за сексом к саларианцу. Вега, ты хорошо целуешься?       Титусу стало паршиво — снова вспомнил красный отпечаток ладошки Саманты на серой майке лейтенанта. И почему это его ранило больше, чем происходившее с ней на Цецилии? Потому что Вега был тут, а Сул и Дациус гнили на Динитас? Потому что Саманта пошла к Веге сама?       Когда Титус вернется на Нормандию, сделает то же, что и майор Аленко. Он поцелует Саманту при всех, чтобы все видели, как ей это нравится. У них неплохо получается. Может, тогда этот красный флажок перед глазами померкнет?       Лейтенант целенаправленно вогнал ему когти в затылок:       — Можешь спросить кое у кого на Нормандии.       Тали уколола Вегу так же, как он неосознанно уколол ее, а осколками задело Гарруса:       — Ясно, Вега. Некоторые факты меня наводят на умозаключение, что турианцы и то лучше целуются, чем ты. Гаррус, твой папа случайно не женат?       — Случайно женат.       — Ну вот, всех «декстро» разобрали. Мы еще кого-то планируем рекрутировать?       Майор Аленко уткнулся носом в ухо Миранде, и его шепот слышала лишь она одна. Она приложила пальцы к приоткрытым губам, ее взгляд казался неподвижно-безумным — зрачок перекрыл синюю радужку, а смотрела она в никуда. Майор облизнул губы и прижал внезапно сникшую женщину к своему плечу, погладил ее по волосам и ответил уже по общей связи:       — Тут мы планируем забрать семерых биотиков, так что советую Тали попытать счастья у кого-нибудь из них. Мастера бесконтактного спарринга.       Тали сыронизировала в ответ:       — Кайден, ты совершенно точно знаешь, чем удивить кварианку, которая таскала этот чертов костюм всю жизнь. Бесконтактным спаррингом. Спасибо, сыта по горло.       Ворота распахнулись, и товарищи, ставшие одной семьей, взялись за оружие. Они рассосредоточились по внутреннему двору, и началась охота на охранников Цербера. Титус отвлекся на разговор коммандера и майора Аленко по связи, смысл которого от него все ускользал:       — Вакариан, гони двадцатку, пока тебя не подстрелили.       — Увы, официально я уже мертвец. Счет заблокирован, обратитесь к моему душеприказчику.       — Ладно, тогда с тебя симметричное шоу. Пусть мертвый восстанет из могилы.       — Если симметричное — поищи на обложке Форнакса за седьмой месяц прошлого года. Так будет честно, суть-то я не уловил. Цифры на визоре не в счет.       — Это все уже видели. Ладно, плачу двадцатку сверху. Вы не думали о карьере стримеров? Я бы подписался на постоянной основе.       — Дам тебе автограф будущей звезды Only turians — и мы квиты.       Титус ума не мог приложить, как коммандер ухитрялся острить и одновременно снимать цели — один за другим трое оперативников Цербера упали с перехода на втором этаже в воду, и их мертвые тела унес ледяной поток воды, пересекавший внутренний двор. Даже если они были только ранены, их ждал неминуемый конец — падение с огромной высоты на острые скалы под веселыми брызгами в лучах света, преломившегося в спектр.       Его, инженера Тали Зору и лейтенанта Вегу оставили во внутреннем дворе, опасаясь атаки с тыла — весь комплекс был набит мехами, и Церберу ничего не стоило загнать их в ловушку, как крыс. Остальные отправились внутрь комплекса — добивать оставшихся церберовцев и искать подопытных биотиков.       Он решился подойти ближе к обрыву, с которого вниз обрушивались тонны воды. Это зрелище его заворожило — в родной колонии Титуса было очень жарко, воды было мало, ее берегли, и жителям пришлось приспособиться. Хорошо, что на этапе колонизации их народ еще не был связан ограничениями Совета на генную инженерию разумных существ, иначе и его самого-то на этом свете не было. Даже с использованием щитов и полей массы чудовищная радиация там прорывалась отовсюду — скалы, воздух — все вокруг было пропитано ею, а взамен постоянного отравления жители получали редкоземельные металлы, первоочередную охрану и финансирование Иерархии.       Последнее, что запомнил Титус перед взрывом и падением в бездну — суровый дикий пейзаж, горы да лес, засыпанные снегом — все такое чужое. Когда он летел вниз, как пикирующая за добычей птица, каждый встреченный им камень вышибал из него дух, ломал ему броню, кости и невидимые крылья, стирая стоящие перед глазами несбывшиеся мечты. ***       — Извини, Саманта, я его не уберег.       Она не верила. Саманта смотрела на свои руки, и на них не было пятен. Они были чистыми, с аккуратно постриженными и тщательно подпиленными ногтями. Она хотела, чтобы там проступила красная краска, но ее больше не было. Не было этого чертова безумия, и осталась лишь она — человек-компьютер Саманта Трейнор, лучший аналитик во всем Альянсе. Она перевела взгляд на лейтенанта Вегу, который положил свою руку ей на плечо. Теплая, тяжелая рука, которая покровительственно прижимала ее к земле, пыталась ссутулить, согнуть ее, как тростник.       Титус погиб на задании. Их атаковал летун, взрывом от ракеты Титуса сбросило с километровой высоты — не погиб от взрыва, так падение точно прикончило. Тела не нашли, его унесла река.       Она хотела скрутиться в калачик у него на кровати. Там, возможно, Титус побудет с ней еще немного. Саманта собралась развернуться и уйти, но Джеймс положил вторую руку ей на плечо, и это было больше того, что она могла вынести. Саманта кричала. Слез не было, слезы она оставила на Цецилии. Вега с силой заломил ее предплечья назад, притягивая к себе и произнося неожиданно терпеливо:       — Успокойся. Его больше нет.       Он сломал ее крылья, и душа ухнула вниз, неспособная больше летать, вниз с обрыва за тем, кого она любила.       А дальше реальность стала представлять собой нарезку из коротких видео, некоторые из которых шли нормально, некоторые в обратную сторону. Чертово безумие опять правило бал, и сейчас Саманта ничего не могла ему противопоставить. У нее осталась только пара ходов да одна свободная шахматная фигура — она сама, просто пешка.       На столе в отсеке жизнеобеспечения лежал золотистый тюбик. Титус хотел заняться собой, да не успел — пришла Саманта, и они ели, пили, разговаривали, целовались и занимались любовью. Сутки не отрывались друг от друга, будто знали, что это был их последний раз. Так не должно было быть.       Саманта извозила палец в смоле и принюхалась. Грешники после смерти кипят в смоле, говорила она ему, а Титус смеялся. Все ему было смешно. Такой невинный, она просто диву давалась. Не мог понять, почему что-то было «плохо», «осуждалось». Ее выборочная мораль и обрывки католической набожности заставляли его хохотать. Он как-то предложил ей покурить кое-чего «позабористей» вонючего табака, который он ненавидел — а Саманта попыталась его побить. Он ловил ее руки, щекотал сгиб запястья языком, дразнил ее, но пообещал все выбросить, если она не будет больше «пыхтеть» — особой разницы он не видел, а она объяснить не сумела.       Он не мог погибнуть. Саманте казалось, что она должна сделать усилие какой-то невидимой мышцей, и Титус войдет и прижмет ее спину к своей груди, а потом скажет что-нибудь этакое, пару словечек, от которых у нее ноги подкосятся, и станет сладко подрагивать внизу живота. А потом войдет уже в нее, и сладко подрагивать начнет ее душа.       Когда по внутренней связи объявили, что через час корабль стартует с поверхности планеты, она просто не могла поверить в происходившее. Да они с ума все сошли, что ли? Коммандер просто так потерял ее Титуса и сейчас объявляет о срочном вылете? Вега угробил своего рядового, а потом пришел хватать ее с этим мерзким блеском в глазах? Все ходили, будто ничего не случилось. Они все были сумасшедшие, просто больные, а реальность эта — настоящий ад.       Она найдет его. Они не будут стартовать без нее.       Броня Шепард была велика, а подгонять ее Саманта не умела. Коммандер была высокой, статной женщиной, ростом почти с коммандера Вакариана и только на полголовы ниже Титуса, а по сравнению с маленькой смуглой Трейнор так и вовсе казалась валькирией из старинных легенд — рыжеволосой девой-воительницей с белой кожей, до зубов вооруженной и опасной. Богиня войны.       А Саманта была самозванкой, Локи, сметливой дрянью, которая украла то, что ей не принадлежит. Только хитростью она и смогла ускользнуть с корабля в чужой неподогнанной броне — плевать, лишь бы не окоченеть. За бортом показывало -30 по Цельсию, -22 по Фаренгейту.       В лицо бил ледяной ветер, заметавший следы. Вздымавшаяся в воздух пороша застилала глаза, а Саманта в приступе сумасшествия не чувствовала ни холода, ни ветра — она поднималась в гору, вверх, вверх, вверх, по следам военной операции, по ошметкам мехов, по брызгам крови, даже не сообразив включить щиты на броне, не вспоминая об усилителях. Обезумевшая, она тащила на себе лишних десять килограмм оледеневшего металла — пятую часть своего собственного веса.       Когда девушка перестала чувствовать руку, вспомнила, зачем стащила броню Шепард. Она включила обогрев и увидела, как Нормандия стартовала с поверхности планеты, оставляя ее тут одну.