После смерти

Умирать было тревожно, хоть Цзинъянь и прожил долгую, полную жизнь, и уходил, не оставив за своей спиной ни долгов, ни обязательств. Лишь мощная империя перейдет в руки его старшего сына, готового принять упавшее знамя. Сына, что почтительно замер сейчас у его смертного ложа, не смея тревожить своим горем покой отца и императора. Его слезы прольются позже, когда будет покончено с распоряжениями о похоронах, и молодой император, наконец, останется один. "Нет, - поправил себя Цзинъянь, обводя мутнеющим взором собравшихся вокруг домочадцев: жён, детей, супругу старшего сына, будущую императрицу, Тиншена, любимого усыновленного племянника. Затем вспомнил о министрах и начальнике гвардии, маящихся за затворенными дверями опочивальни. - Нет, он не будет один, - сердце Цзинъяня наполнилось покоем за близких. - Они все будут друг у друга. А мне пора…" Давным давно пора туда, куда долго, тайно звало его сердце. Умирать было не страшно, только тревожно: а вдруг за чертой, отмерянной смертным, его никто не ждёт? Император Ань-ди, Сяо Цзинъянь, смежил тяжёлые веки и испустил свой последний вздох. Зазвонил колокол. *** Когда Цзинъянь открыл глаза, ему показалось, что он все ещё слышит отголоски поминального звона. Он лежал на траве, над головой его вместо опостылевшего за время болезни балдахина кровати раскинулось голубое небо, покрытое лёгкими облаками. Солнце уже клонилось к закату. Цзинъянь с трудом приподнялся и сел. Тело одеревенело, словно он пролежал тут не один час, но, стоило потянуться и разогнать по жилам кровь, чтобы понять, как прекрасно снова дышать полной грудью, ощущать силу в руках и ногах, видеть ясно и чётко. Цзинъянь прикоснулся к лицу и понял, что щеки его такие же гладкие, как в двадцать лет, а на коже нет и следа старческих пятен. Итак, он снова был молод и полон сил. А ещё он был мёртв. Цзинъянь немного подождал, вдруг кто-то, отвечающий за порядок в посмертии, заметит новоприбывшего и выйдет к нему. Но солнце окрасило небо багряными красками, на землю упала роса, а никто так и не пришёл. Стало холодать. Цзинъянь поднялся и начал спускаться с заросшего травой холма, на котором пробудился, чтобы отыскать духов, людей или хотя бы какое-то укрытие на ночь. Солнце давно скрылось за горизонтом, темное небо прорезал узкий серп растущей луны. Цзинъянь вышел на широкую дорогу и направился по ней наугад, рассуждая, что раз есть тропа, значит, скоро он найдёт тех, кто её проложил, и спросит, где он находится и что ему делать дальше. Он шёл долго. Белые погребальные одежды не давали тепла. Цзинъянь пожалел, что никто в мире живых не удосужился облачить его в военный доспех или хотя бы сунуть в гроб тёплый плащ. Зато богатую нефритовую подвеску подвязать не забыли. Когда перевалило за полночь, Цзинъянь обнаружил ещё несколько неприятных сюрпризов: во-первых он хотел пить, во-вторых, не отказался бы устроить привал и погреться у костра. В довершении всего есть тоже хотелось. Может быть, он что-то делал не так? Возможно, следовало просто сесть и как следует подумать о том, кто он, где и с кем должен оказаться - и все встанет на свои места? Цзинъянь сошёл с дороги и присел прямо на запыленную траву. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы очистить сознание и подумал: "Я - Ань-ди, Сяо Цзинъянь, император Великой Лян, желаю оказаться рядом со своей семьёй, дабы обрести покой в посмертии". Он проговорил про себя эти слова несколько раз, затем открыл глаза. Ничего не случилось. По обе стороны от него все так же простиралась дорога, зажатая меж бескрайних пустошей, чёрных во мраке ночи. Ни огней, ни звуков и запахов близкого жилья, - ни намёка на то, что он был услышан. Может, он думал недостаточно сосредоточенно? Цзинъянь напряг всю волю, раз за разом проговаривая свое имя и заветное желание, но, если в этом мире и водилось божество способное ему помочь, оно оказалось глухо к его молитвам. Может, подумал Цзинъянь, когда мысли его начали скатываться к неизменным мечтам о крове, тепле и хотя бы миске горячей похлебки из тех, что варили в его юности солдаты у костра, может, его желание просто неосуществимо? Прошло уже достаточно времени с того момента, как умерла его мать - последний из близких людей, кого он потерял. После этого Небо стало вдруг милостиво к своему сыну. Раз так, могло ли случиться, что вся его семья отправилась на перерождение, оттого никто не вышел его встретить? Цзинъянь тяжело вздохнул, потёр кольнувшую болью грудь и поднялся на ноги. Раз так, значит и ему незачем здесь задерживаться. К утру обессиленный Цзинъянь набрёл на пустую хижину, свалился на пол и заснул мёртвым сном. "Сяо Шу… Снова ты меня обогнал!" *** Когда он проснулся, в маленькое окно во всю заливало солнце. Цзинъянь с трудом поднялся с не слишком чистого дощатого пола, прислушиваясь не объявятся ли хозяева этого скудного жилища. Но, если они и были, то явно не спешили нарушить покой бывшего императора Великой Лян. Цзинъянь вышел на порог и осмотрелся, щурясь от яркого солнца. Погода стояла прекрасная, должно быть, по календарю конец лета. Цзинъянь обошёл свой ветхий приют. Следы людей здесь имелись, но давние. Несколько месяцев прошло, не меньше, с тех пор, как обитатели оставили маленький домик и сад из нескольких корявых яблонь, обнесенных грубой низкой оградой из сухих палок. Ветки ломились от тяжести почти созревших плодов. Цзинъянь сорвал маленькое красное яблоко, обтер его об рукав уже не таких белых одежд и с жадностью вгрызся в него. На язык брызнул сок, насыщенный, терпкий и сладкий. Вкусно было, как в детстве, когда они с сяо Шу лазали в сад, не в силах дождаться урожая... Похрустывая яблоком, Цзинъянь обошёл дом кругом. Под навесом во внутреннем дворике он нашёл небольшой запас дров и грубые инструменты: топор, ещё острый и почти не ржавый, мотыгу и какой-то хлам. Но больше Цзинъяня воодушевила большая бочка, в каких хранили воду. Рядом на гвозде даже висел деревянный ковш. Но бочка оказалась пуста. Цзинъянь облизнул сухие, с привкусом пыли губы. Пить хотелось невыносимо. Он набил рукава яблоками и отправился поискать какой-нибудь источник. Вскоре он набрёл на ручей: студеный, что зубы свело, стоило сделать глоток. Но Цзинъянь не стал привередничать. Напился, освежил лицо и вернулся поискать ведро, чтобы натаскать воды прозапас. Вряд ли хозяева, рассудил он, если вдруг вернутся, будут против помощи. К тому моменту он уже решил остаться в хижине и дождаться людей. А если никто так и не объявится, то у него будет крыша над головой дабы осмотреться и понять, что делать дальше. К вечеру никто так и не объявился. Цзинъянь набрал дров и разжег очаг. В ветхой хижине постепенно стало теплее. Он долго сидел у огня, помешивая веткой поленья, и думал, что посмертие совсем не похоже на то, что он представлял. Не было большого дома, где обрели счастье и покой дорогие ему люди, куда он мог бы войти и обнять мать, брата и даже отца. Здесь не было сяо Шу, который должен был, конечно, должен был его дождаться, ведь сам Цзинъянь поступил бы точно так же. Нет, если они и были здесь когда-то, то все ушли к свету, определившему их новые судьбы. Они ушли, а он оказался в холодном, негостеприимном, пустом мире, в ветхой чужой хижине, где даже огонь зажигать пришлось самому. Цзинъянь крепко зажмурился. Глаза запекло от дыма. Он сделал несколько глубоких вдохов, прогоняя тоскливые мысли. Ещё рано отчаиваться. Может, он просто чего-то не понимает. Может, это какое-то испытание, которое он должен пройти, чтобы очиститься и быть допущенным к другим достойным душам. Надо только быть сильным и набраться терпения. *** Миновала луна, за ней другая, но ничего не случилось, разве что ночи стали холоднее. Хозяин дома так и не явился, Цзинъянь постепенно осмелел и привык считать это ветхое жилище своим. Он перебрал весь немудреный скарб, раскопал в деревянных ларях полмешка риса, тёплое меховое одеяло и кое-какие обноски, которые использовал, чтобы привести свой новый дом в пристойный вид. Кто бы мог подумать, что однажды императору Великой Лян собственноручно придётся мыть полы, протирать пыль и сметать паутину, как какому-то слуге! Вот бы посмеялись его недоброжелатели! Запас дров иссяк первым. Пришлось взять топор, грубую верёвку и отправиться в лес, что виднелся дымкой вдали. Немного шкур убитых животных и сломанный самодельный лук подсказывали, что в лесу найдётся дичь. Действительно, стоило ступить под сень еловых лап, как из-под куста порскнул заяц. Цзинъянь пожалел, что нечем его подстрелить, и выместил желание поесть мяса на старой сухой ёлке. Когда он дотащил, наконец, вязанку до дома, потный, умирающий от жажды, солнце показывало далеко за полдень. Цзинъянь свалил дрова под навес, обмылся ледяной водой из бочки и пошёл в дом, досадуя на изнеженную слабость своего тела. Смерть стёрла с него всякие отметины, и теперь ладони саднило от вспухших, истекающих кровяной влагой, волдырей. Цзинъянь нарвал в огороде трав, пожевал их в горькую кашицу и кое-как обмотал руки отрезом от собственного подола. До конца дня он чинил лук и мастерил ловушки. Оказалось, что он помнил еще достаточно охотничьих примудростей. Это немного подняло ему настроение и воодушевило. Если он сможет охотиться, у него появится настоящая еда и шкуры для тёплого плаща, чтобы пережить зиму. Руки вскоре заживут, покроются новыми мозолями и снова заживут, и так до тех пор, пока кожа не станет жёсткой и плотной. Незаметно прошло несколько месяцев. Цзинъянь старался относиться к новому, непривычному быту с терпением. Сначала он надеялся, что все закончится быстро, неведомые духи оценят его смирение и отпустят к родным или на перерождение, но время шло, и тяжкие раздумия ядом капали на сердце. Что, если никакого испытания нет, что, если он просто застрял здесь навечно и будет вынужден влачить это жалкое существование до конца времен? На третью луну стало совсем холодно и зарядил дожди. Цзинъяню пришлось освоить и ремесло плотника, латая прохудившуюся крышу. Ветер нещадно задувал в щели, но бывший император Великой Лян не зря мотался прежде по гарнизонам, спал, где придётся и не чурался никакой работы. Давно забытые знания внезапно пригодились. Дыры были заделаны, щели законопаченны, а из шкур набитых животных Цзинъянь жилами сшил грубый плащ. К концу осени он принял облик скорее дикаря-отшельника, нежели благородного мужа. Руки его огрубели, ногти почернели и растрескались, тело стало худым и жилистым, лицо обросло бородой и усами, которые более пристали почтенному старцу, каким Цзинъянь привык себя ощущать, а не двадцатилетнему юнцу. Первое время он ещё пытался бриться, но получалось плохо, красоваться было не перед кем, и Цзинъянь просто стал обрезать бороду, когда та отрастала слишком сильно. Так шло время. *** Однажды, на исходе осени, Цзинъянь сидел на пороге хижины и разбирал свежую дичь, которую достал из силков. Ночью прошёл дождь, и теперь в воздухе висела дымка. Небо затянуло белесыми тучами, солнце не показывалось уже много дней. На душе у Цзинъяня царила такая же хмарь. Руки сами делали привычную работу, а мысли блуждали далеко, так, что Цзинъянь не сразу понял, когда в привычную тишину вторгся новый звук. Вот снова, скрип, словно по дороге едет старая тачка. Цзинъянь поднял голову. Тачка, нагруженная мешками, появилась из тумана и остановилась у калитки его дома. Ее толкал старик. Лет ему, наверное, было за семьдесят, был он седой, оборванный, грязный и почти беззубый. Остановился, опустил на землю оглобли и стал смотреть на Цзинъяня. Тот замер с полуободранной тушкой кролика в руках и поглядел в ответ. Он уже не ждал появления хоть кого-нибудь, как в первые недели, и теперь его сердце охватила скорее тревога, нежели радость. Старик показался ему безобразным, но безобидным, и Цзинъянь жестом пригласил его войти. Старик улыбнулся, показав щербатый рот, и с видимым удовольствием бросил свою тачку. - А где Суй Цао? - спросил он, приближаясь. Цзинъянь пожал плечами. Он не знал никакого Суй Цао. - А ты многословен, я погляжу, - посмеиваясь, заметил старик. - Давно тут? Цзинъянь снова пожал плечами, он потерял счет времени и ответить ему было нечего. - Ты что, немой? - старик подошел совсем близко и ткнул в него заскорузлым пальцем. - Нет, - Цзинъянь с трудом разлепил губы. Первое слово за столько месяцев молчания далось тяжело. Затем стало легче, и он вспомнил о вежестве. Отложил кроличью тушку, обтер руки об ветошь и представился, как было положено воспитанному мужу: - Мое имя Сяо Цзинъянь, я здесь один и не знаю никого по имени Суй Цао. Старик обвел его взглядом и кивнул. - Что ж, видно этот проходимец Суй Цао и впрямь отправился на новый круг, - заключил он не без сожаления. - Скоро и я пойду следом. - А как? - вырвалось у Цзинъяня. Он уставился на старика во все глаза. Неужто тот подскажет, как ему заслужить перерождение? Тот усмехнулся. - Обыкновенно. Я прожил тут достаточно, тело мое совсем одряхлело, стало быть, скоро придет мой срок. - Видя растерянность Цзинъяня, он вдруг сказал: - Должно быть, вежество совсем изгладилось из моей памяти, раз я до сих пор не назвал свое имя. Старый Цзы Су к твоим услугам, юноша, - он слегка поклонился, насколько позволяла сгорбленная спина. Цзинъянь забыл, когда его в последний раз называли юношей, но этот старик, судя по всему, годился ему в праотцы. Цзинъянь пригласил его в дом. Чая он никогда не любил, но в холщевом мешочке дожидался своего часа травяной сбор по рецепту матушки, а с завтрака осталось жаркое из кролика. Он предложил гостю немудреную снедь и ждал, пока тот насытится, чтобы задать свои вопросы. Наконец старик Цзы Су вытер жирные губы и заметил: - Ты такой же славный охотник, каким был Суй Цао. Он всегда меня потчевал отличным мясом, когда нам доводилось повидаться. - Мне жаль, что мы с ним так и не встретились, - Цзинъянь почувствовал, что должен сказать что-то в утешение. Цзы Су рассмеялся старческим дребезжащим смехом. - О, не жалей! Этот бродяга был поугрюмее тебя, вежества вовсе не знал и умел только что ставить силки, да бить из лука точно в цель! - Но, кажется, он был вам другом, - неуверенно произнес Цзинъянь, позабавленный, тем не менее, образом бывшего хозяина лачуги. - Другом? Другом здесь волей-неволей станет любой, с кем тебе суждено встретиться чаще одного раза, - загадочно ответил старик. - Иногда в полнолунье судьба сводила меня с Суй Цао, и я менял рис на мясо и шкуры. Раз в год, не чаще это случалось. Вот, поспел урожай, и я подумал, что мы свидимся еще раз, но Небо послало мне тебя. - Я тоже могу поменять ваш товар, - предложил Цзинъянь. - Рис вовсе не будет мне лишним. Но… не могли бы вы, уважаемый Цзы Су, рассказать мне об этом мире? Старик кивнул. - Совсем не похоже на то, что обещало нам учение, правда? - сказал он с грустью. - Умираешь в одиночестве, перерождаешься в одиночестве и снова умираешь, чтобы переродиться. Да… когда-то я верил, что за чертой меня ждет моя Ли Ю. Явился сюда таким же молодым и полным сил, как ты, но вот уже пятьдесят лет я здесь, тружусь в поле в поте лица, точно и не умирал, сила и молодость мои вновь увяли, а жену свою я так и не встретил. Ледяная дрожь прошла по хребту Цзинъяня, все в нем замерло от скорбного ужаса. - Я думал, боги нас просто испытывают, и со временем мне удастся… - пробормотал он. - Все так поначалу думают, - усмехнулся старик. - Не отчаивайся, некоторым везет больше, чем мне. Может быть, однажды луна сведет тебя с кем-то, дорогим твоему сердцу. - Луна? - переспросил Цзинъянь упавшим голосом. - Уж не знаю, отчего, но в день после полнолунья ты можешь встретить кого угодно. С кем-то судьба сведет тебя лишь однажды, с кем-то ты будешь встречаться время от времени. Некоторые мудрецы даже наловчились вычислять вероятность встреч, не знаю, как, я не из их числа. Но, - старик посерьезнел, - будь осторожен. Можно нарваться на лихих людей, а то и вовсе на гуев! - Здесь есть гуи? - подивился Цзинъянь. - А где же им быть, как не здесь? В самом деле. Цзинъянь кивнул. Старик поднялся. - Что ж, Сяо Цзинъянь, пусть твое посмертие будет легче, чем мое, - сказал он. Цзинъянь склонил голову. - Быть может, и вы еще встретите свою жену, уважаемый Цзы Су. Старик махнул рукой. - Я давно перестал надеяться. Скоро, скоро настанет мой час, а у тебя впереди еще много встреч. Пусть все они будут удачными. Он медленно побрел прочь, вышел за ограду, миновал брошенную тачку. Цзинъянь спохватился и бросился следом за ним. - Погодите! - воскликнул он. - Ваш рис!.. Старик обернулся. - Оставьте себе, Ваше величество. Мне уже ничего не нужно. И медленно растаял в тумане.