После смерти

*** Встреча со старым Цзы Су оставила на сердце Цзинъяня тягостное впечатление. Неужели и вправду нет никакого места, где живет вся его семья? Неужели и в посмертии люди так же одиноки и брошены небесными силами, как в жизни? Старик ушел, и Цзинъянь ощутил себя зверем в захлопнувшейся ловушке. Его посмертие оборачивалось одиночным заточением, и он, как узник, лишь раз в месяц мог с нетерпением поглядывать из-за решетки, не явится ли его навестить кто-то долгожданный? Цзинъянь ждал нового полнолуния страстно, мысленно понукая время. Осенние дни, короткие, дождливые и холодные, слились в одну тоскливую хмарь. Тучи скрывали солнце, и лишь луне изредка удавалось прорезаться сквозь плотную пелену. Вот она уменьшилась, почти исчезла с небосклона. Вот народился тоненький серп, призрачный, как надежда в сердце Цзинъяня. Вот он набрал силу, постепенно округлился, словно живот у женщины в тягости. Наконец, задул северный ветер, тучи разошлись, земля подмерзла. Ночью луна засияла, полная и яркая. Цзинъянь всю ночь просидел на пороге своей хижины, закутавшись в плащ из звериных шкур. Он не чувствовал ни холода, ни голода, ни жажды. Он ждал. Вот на горизонте порозовело, показался краешек солнца. Луна еще долго висела в небе, соперничая с ним, затем постепенно истаяла в свете дня, чтобы вновь набрать силу к ночи. Утром следующего дня выпал снег, укрыл дорогу к старой хижине чистым, белым холстом, нетронутым ни чьими следами. Цзинъянь с трудом поднялся и ушел в остывший дом. До нового полнолуния осталось тридцать дней. *** Луну спустя окончательно установилась зима. В тот день солнце лишь недавно показалось из-за горизонта, бросая на снег розовые, по-зимнему яркие отблески. Цзиньянь шел по проторенной им же тропинке, погруженный в свои мысли. Так он добрался до источника и уже собрался было погрузить ведро в незамерзающий ручей, как вдруг что-то заставило его остановиться. Следы на снегу! Цзинъянь медленно присел над неожиданной находкой. Странные это были следы. Цзинъянь, в прошлом ходивший на разную дичь и вообще повидавший всякое, никогда таких не видел. Большие, со ступню взрослого мужчины, и такие же вытянутые, они были дополнены длинными, как у крупного хищника, когтями. Цзинъянь снова оглядел безмолвные пустоши, торопливо набрал воды и вернулся в дом. Безоружному, ему вовсе не хотелось встретиться с тварью, которая здесь наследила. Цзинъянь оставил воду на пороге, взял топор и пошел на задний двор, чтобы наколоть немного дров. Старые яблони кренились под тяжестью снега. Цзинъянь нахмурился: не хватало еще, чтобы ветви поломались, и он остался на следующий год без урожая. Но трогать снежный покров не решился, памятуя о том, как императорские садовники умоляли их с сяо Шу, проказливых детей, не стряхивать снег с деревьев, чтобы те не померзли. Вот только одно дерево стояло голым, словно кто-то большой, продираясь сквозь плетень, налетел на него огромной тушей. Снег под деревом был истоптан и следы вели на задний двор. Цзинъянь удобнее перехватил топор и крадучись обошел дом. То, что он увидел у поленницы, заставило его, бывалого воина, покрыться ледяным потом. На жилах, натянутых между двумя шестами, Цзинъянь развешивал тушки животных. Очевидно, мясо и привлекло это существо. Оно немного напоминало генерала Не Фэна, наполовину обросшее коричневой шерстью, с жуткими клыками и огромными когтями, которыми оно разрывало мясо и жадно ело вместе с костями. Словно голод, который терзал его, был мучительнее, чем у дикого зверя. Словно этот голод нельзя было утолить пищей. Существо медленно обернулось, и их взгляды встретились. От увиденного Цзинъянь побледнел, губы его сжались в нитку, но, когда чудовище отбросило истерзанные заячьи останки и бросилось на него, он был готов. Топор оказался быстрее когтей. Чудовище взвыло и стало рассыпаться пеплом. Наконец, все было кончено. Прошло время прежде, чем Цзинъянь пришел в себя. Надо было наколоть дров, растопить очаг, согреть воды, сварить обед. Он проделывал все это, не замечая. Теперь он точно знал, откуда берутся гуи. Перед его внутренним взором все стояло это лицо с живыми, полными боли человеческими глазами. *** На следующее полнолунье Цзинъянь решил не сидеть на месте. Он рассудил, что раз кто-то может приходить к нему, значит и он сам способен кого-нибудь навестить. Еще не рассвело, когда Цзинъянь завязал в узелок немного еды, запас воды, накинул на плечи плащ и отправился в путь. Ноги его утопали в снегу. Вот осталась позади проторенная им тропа к источнику, дальше расстилалось нетронутое снежное поле, отмеченное, разве что, цепочками звериных следов. Цзинъянь шел долго. Тяжелое, темное зимнее солнце успело выкатиться из-за горизонта, когда, среди запаха снега вдруг послышались ноты соли, словно где-то рядом было море. Цзинъянь сделал шаг, затем еще и еще. Взор его померк, сознание помутилось, а когда к глазам вернулась способность видеть, он понял, что находится вовсе не в своем привычном, тихом мире. Вокруг были дома и много людей, отовсюду доносились их голоса, шум жизни большого города, скрип кораблей и плеск волн. Цзинъянь оказался в порту. После стольких месяцев затишья и одиночества обилие звуков, запахов, движения ослепили его. Цзинъянь потерялся, голова его пошла кругом. Он прислонился к стене и закрыл глаза. Когда головокружение прошло, Цзинъянь огляделся еще раз. Шумело, плескалось о борта лодок и кораблей море, перекрикивались на причале рыбаки, выволакивали большие плетеные корзины, полные пахучих даров моря. Женщины с подвязанными рукавами чистили рыбу, под ногами путались их чумазые ребятишки. Им вторили чайки. Цзинъянь двинулся по улице вдоль моря. На него поглядывали, и немудрено, ведь выглядел бывший император Великой Лян, точно заправский бродяга. Такого боязно впускать в стены города, а он вдобавок чужак, взявшийся из ниоткуда. Но Цзинъянь во дворце привык к постоянному вниманию, внешнее спокойствие облекло его, как привычный, испытанный в бою доспех. Чужие взгляды обтекали его, точно вода камень, и вскоре его перестали замечать. Улица вывела на рынок. Цзинъяню вспомнилось время, когда он был в Дунхае и каждый день наблюдал похожую картину жизни прибрежного города. Отчего судьба, Небо или что там еще забросили его в ветхую хижину среди лесов и полей, если в посмертии есть места, где людям не нужно быть в одиночестве? В таком городе проще потеряться, чем кого-то найти, но все же здесь есть среди кого искать. Не нужно сидеть месяц в тревожном ожидании, чтобы получить всего одну ночь и один день, когда можно испытать удачу. Интересно, дозволено ли ему будет остаться или на следующее утро он снова проснется в своей лачуге? Размышляя таким образом, Цзинъянь шел по рынку. Прилавки мало его интересовали, все равно ему было нечего обменять на рыбу и других морских гадов. Он просто брел, погруженный в свои мысли, пока не закончились рыбные ряды и его не пробудил блеск жемчуга. Цзинъянь остановился, как вкопанный. Белый, розовый, золотой, черный, россыпью и нитями, размером с рис и с вишню, в плоских блюдах и на ярких отрезах ткани. И, сразу бросилась в глаза, затмив всё, невиданная драгоценность величиной с голубиное яйцо, круглая, ровная, с нежным желтым отливом. Сердце Цзинъяня сдавило болью, так, что невозможно стало дышать. Он стоял и смотрел на жемчужину до тех пор, пока торговец, усатый коротышка, не буркнул угрюмо: - Покупай или проваливай! Цзинъянь сделал шаг, затем еще и еще, и вот уже рынок исчез, поплыли улицы, дома, люди, снова улицы и снова дома. Он шел, не разбирая дороги, ноги сами несли его куда-то до тех пор, пока ему не преградили путь. Цзинъянь попытался обойти препятствие. Лишь сильный толчок в плечо подсказал, что помешать ему пытались неспроста. Цзинъянь поднял голову. Он стоял в узком, грязном переулке, его окружили какие-то оборванцы. Кажется, один, тот самый, что толкнул его, что-то сказал. Цзинъянь не расслышал, все было, как в тумане. Уличного бандита это взбесило и он заявил громче: - Отличная подвеска, говорю! Цзинъянь опустил взгляд и посмотрел на нефритовую подвеску, привязанную к поясу. Он успел совсем забыть о ней. Шайка посчитала момент удачным, что напасть. Цзинъянь избил их, вернулся на рынок и обменял подвеску на жемчужину размером с голубиное яйцо. Торговец как-то странно косился на него, бормоча под нос что-то о проклятиях и глупых людях, которые добровольно расстаются с такими дорогими амулетами. Цзинъянь не особенно прислушивался к его болтовне. Давно перевалило за полдень, сгустились тучи, стал накрапывать дождь. Море волновалось. Задул ветер и сделалось неуютно даже в меховом плаще. Руки саднило после драки. Цзинъянь понял, что пора уходить. Он вернулся тому месту, откуда началось его путешествие. Воздух здесь был подернут рябью, точно морская гладь. Цзинъянь прошел сквозь барьер, в глазах его вновь помутилось. Боясь потерять жемчужину, он покрепче сжал ее в кулаке. Среди пустошей валил снег и дул сильный ветер. Цзинъянь добрел до своей хижины весь заметенный, свалился на лежанку и не вставал до утра следующего дня, так и не найдя сил разжать пальцы. *** С того дня погода испортилась. Небо заволокло низкими сизыми тучами, снег валил непроглядной стеной, косо падая на землю под порывами ледяного ветра. Цзинъянь оказался заперт в снежной ловушке. По утрам он отодвигал створку двери, и снег вваливался в дом щедрыми сугробами, которые бывший император Великой Лян быстро сгребал в чан и топил над очагом, чтобы достать воды. Идти до источника было опасно. Как-то раз Цзинъяню почудилось, что кто-то бродит за оградой в снежной мгле. Он выбежал из дома, прикрывая лицо рукавом, просто так, не накинув даже мехового плаща, а потом несколько часов бродил в потьмах, не в силах отыскать свое скудное жилище. Снег ослеплял, сыпался за шиворот и в сапоги, превращаясь в холодную воду, в мгновение ока заметал следы, латая белый покров. Цзинъянь вяз в нем, как лошадь, застрявшая в болоте, напрягал глаза, силясь разглядеть хоть крошечный отблеск пламени очага, но все было тщетно. Он шел и шел, то и дело останавливаясь, кричал и звал того, кто померещился ему впотьмах, до тех пор, пока не выбился из сил. Он замер один посреди этого бесконечного снега, слепой, замерзший, потерявший всякое представление, где он, и где его дом. В какой-то момент даже небо и земля поменялись местами, и Цзинъяню стало казаться, что он шагает по облакам и смотрит на забеленную землю. Оказалось, что просто он упал, ему на лицо падали крупные снежинки, и уже даже неба за снегом было не видать. Он заставил себя подняться, и, не чувствуя своего тела, побрел наугад, пока мог, а когда силы окончательно его оставили, под рукой внезапно оказалась обледенелая, шершавая палка. Цзинъянь судорожно ощупал ее и понял, что это ограда его дома. Вцепившись в нее одеревенелыми пальцами, он добрел до калитки и оказался на пороге выстуженной, наполовину заметенной лачуги, в которой с трудом признал свое жилище. Цзинъянь вспомнил, что забыл закрыть дверь, и ветер погасил очаг, не оставив никакого ориентира, чтобы вернуться обратно. И все же, пока Цзинъянь выметал снег и заново разводил огонь, его не покидало ощущение, что все это: и снег, и тень, выманившая его за порог, и блуждания во тьме, и даже погасший очаг, - чья-то злая воля, и этот кто-то и теперь наблюдает за ним. На этом неприятности не кончились. Наутро Цзинъянь не смог встать. Тело нещадно ломило, вчерашний холод не покинул его, он въелся в кости и теперь они словно трескались под его натиском. Нижние одежды пропитались потом, во рту пересохло, глазам было больно даже от того тусклого света, что пробивался в дом. Цзинъянь чудовищным напряжением воли и мускул заставил себя приподняться. Голова его отозвалась такой болью, что мир крутанулся и померк, но Цзинъянь все же устоял. Пошатываясь, он, медленно, сдерживая тошноту, добрел до очага. Огонь за ночь потух, но камни еще оставались теплыми. Цзинъянь взял прутьев для растопки и принялся разводить огонь. Перед глазами все плыло, слабость была такая, что не хватало сил высечь искру, но Цзинъянь заставлял себя продолжать до тех пор, пока огонь не затрещал весело, озарив его скудное жилище. Тогда настал черед идти за водой. Цзинъянь примерился, ухватил чан и рывком поднялся на ноги. Никогда еще он не был так рад скромным размерам своего дома. Всего пара шагов - и он у двери. Стоило ее распахнуть, как ледяной порыв ветра едва не погубил весь труд этого утра. Пламя в очаге присело, но устояло. Цзинъянь тоже. Он быстро нагреб немного снега, отдышался и рывком задвинул створку обратно. Удар вышел слишком сильным, но звук хлопка тут же поглотила снежная пелена. Цзинъянь с трудом дотащил чан и очередным рывком водрузил его над очагом. После этого предстояло еще дождаться, пока закипит вода, заварить травы и принять лекарство, обтереть тело от пота и снова принять лекарство. Цзинъянь присел немного передохнуть и не заметил, как провалился в небытие. Когда он очнулся, в доме было темно. Очаг погас, вода выкипела. Цзинъянь тихо застонал от слабости и снова закрыл глаза. *** Он болел долго и тяжело. Большую часть времени Цзинъянь проводил в плену липких, удушливых снов, навеянных лихорадкой, и все реже просыпался. Однажды бессвязные, обрывочные видения оставили его. Он попал в странное прохладное место, где не было ничего, лишь клубился серый туман. Из него выныривали тени, и в него же возвращались. Цзинъянь блуждал среди этих теней, вглядывался в лица. Ему показалось, что он увидел брата. Принц Ци шёл, медленно, чинно, с высоко поднятой головой, не глядя по сторонам и ни на кого не обращая внимания. Цзинъянь окликнул его, но изо рта вырвалось лишь облако пара. Тогда он рванул к брату наперерез, тени разлетелись и шарахались от него, но сколько бы он ни бежал, брат оставался для него вне досягаемости. Цзинъяню лишь осталось бессильно наблюдать, как Ци входит в туман и растворяется в нем. За ним пошли толпы. Это гремела железом семидесятитысячная армия Чиянь. Цзинъянь крепко зажмурился, ему показалось, что воздух наполнил запах гари, принесенный со склонов Мэйлин. В носу защипало. Цзинъянь смотрел на шествие мертвецов, кое-где выхватывая смутно знакомые лица, глаза его были влажными. Он больше не пытался кричать и звать, догонять тех, кто ушёл так давно, что от них остались лишь смутные тени. Солдаты армии Чиянь шли в туман ровными рядами, с песнями и солёными шутками на устах. Шли и шли, долго-долго. Цзинъянь смотрел на них, и сердце его наполнилось болью и радостью. Семьдесят тысяч без малого. Вот, все они. Отомщенные, оправданные, отмоленные. Не оттого ли так лёгок их шаг, так звонки голоса? Наконец, последние бойцы скрылись в тумане. Запах гари, что они несли с собой, ослабел и рассеялся. Только скользнули следом две женские тени. Молодая поддерживала под локоть старшую. То были принцессы, что спешили догнать своих мужей. Цзинъянь вспомнил вдруг про Тиншена. Ему захотелось крикнуть вслед, что с ним все хорошо, что его судьба сложилась благополучно, но кричать уже было некому. Он знал, кого увидит следом. Прабабушка шла легко, точно молодая. При виде неё Цзинъянь не смог сдержать улыбки. Она тоже улыбалась и входила в туман со спокойной душой. Цзинхуаня с женой и ребёнком Цзинъянь видеть не хотел. Он хмуро отвернулся, когда они появились. И зачем? Ведь не был Цзинъянь близок с братом. А все же брат. Глупо обманутый всеми, от отца до советника Су, всего лишь ещё один из драконьих сыновей, решивших испытать судьбу, да сложивший голову в борьбе за то, чего жизнь не стоила. Цзинъянь не должен был жалеть его, он и не жалел, а все же гуи скреблись на сердце при виде, как скачет вокруг отца так и не рождённый ребёнок. Они ушли. Сердце Цзинъяня гулко и часто забилось. Теперь. Он вглядывался в безмолвные, скользящие тени и ждал того, к кому так отчаянно стремились его сердце. Наконец он увидит его снова. Тогда можно будет вздохнуть свободно и уйти следом. Цзинъянь ждал и ждал, не в силах понять, что происходит, где сяо Шу, почему его нет? Могло ли так случиться, что Цзинъянь пропустил его, снова не узнал среди чужих теней родную душу? Сердце рванул болью и злостью на самого себя. "Сяо Шу, где ты? Мэй Чансу? Су Чже? Я приму тебя в любом обличии, с любым именем, только приди!" Пришла мать. Цзин-гуйфэй шествовала легко, словно плыла. У Цзинъяня сжалось горло, когда она вдруг остановилась и посмотрела на него. Их взгляды встретились. Цзинъянь в несколько шагов приблизился к ней и крепко обнял. Ему это удалось легко, совершенно без усилий. Мать улыбнулась Цзинъяню и молча протянула руку, предлагая проводить её в последний путь. Цзинъянь понял, что это значит. Сердце его содрогнулось от ужаса. - Нет, - прошептал он. - Нет, прости меня, я не могу уйти с тобой! Я должен дождаться его! Мать с понимающей улыбкой кивнула, сжала на прощание его руку и отправилась одна. Цзинъянь провожал её глазами, полными слез. В тот момент, когда Цзин-гуйфэй пересекла черту, Цзинъянь моргнул. Слезы выкатились из глаз, и он пропустил миг, когда его мать исчезла навсегда. Больше никто не пришёл. Тени вокруг сгущались, уплотнялись, превращаясь в туман. Цзинъянь вдруг понял, что не может пошевелиться, а туман надвигался все ближе с неумолимостью гигантской волны, готовой обрушится на берег. - Нет! - закричал он. - Нет! Я не могу уйти! Не сейчас! Он цеплялся за тени, за воздух, за что угодно, лишь бы не дать проклятому туману себя поглотить. - Нет! Из рукава выкатились в ладонь что-то холодное и круглое. Цзинъянь зажал это в руке изо всех сил. - Сяо Шу! - закричал он и очнулся. Ещё долго он лежал и дышал, не в силах унять сердцебиение, и все сжимал в кулаке жемчужину.