После смерти

*** Годовое колесо повернуло к весне. Снег вскоре растаял, потом взошли травы, лопнули на деревьях свежие почки. Зацвели яблони. Цзинъянь срезал ветку и поставил в плошку. Прежде он не любил излишеств, теперь цветы оживляли его скудное жилище, их красота радовала глаз, а аромат навевал хорошие сны. Болезнь отступила, но прошло пол луны, а Цзинъянь все ещё чувствовал слабость в руках и ногах, быстро уставал даже от самой лёгкой работы и очень много спал. В нем словно образовалась трещина, через которую, как вода из порченного кувшина, утекали жизненные силы. Цзинъянь пустил в дело все, что когда-либо слышал о подобном. Он лечился травами, упражнял свое тело и даже воскресил в памяти даосские дыхательные практики. Это помогло ему окрепнуть, но полное выздоровление так и не наступило, словно что-то не давало трещине закрыться. Дичи в лесу стало как-будто меньше. Наверное, животные привыкли к нему и теперь осторожничали. Цзинъянь открыл ларь и взвесил в руке последний мешок риса. Следовало оставить его и попробовать вырастить самому. Он видел, как это делали крестьяне, когда объезжал поля с инспекцией, а еще раньше читал об этом в хозяйственном трактате. А пока он взял лук и отправился в лес: утром на водопое ему попались свежие оленьи следы. Цзинъянь выслеживал оленя уже несколько часов, досадуя, что у него нет даже собаки в помощь. Наконец, меж деревьев мелькнул коричневый в пятнах бок. Это был молодой самец с негустыми еще рогами. Он прядал ушами и принюхивался. Цзинъянь положил стрелу на тетиву и затаился, выжидая. В чаще хрустнула ветка, олень сорвался на бег, стрела полетела в цель. Раненое животное взвилось, и вдруг исчезло на ровном месте. Пораженный Цзинъянь выбрался из своего укрытия и медленно приблизился к тому месту. На траве алели капельки крови, а воздух рябил, словно в сильную жару. Полнолуние! Цзинъянь успел совсем забыть об этом. Следовало бросить оленя и пойти поискать другую добычу, пока из прохода не вылез какой-нибудь гуй, но Цзинъяня одолело любопытство. Он уже очень давно не видел других людей. Беды не будет, если он только глянет одним глазом, а потом вернется к делам. Может, и оленя подобрать удастся. Цзиньянь оправил пояс и решительно шагнул в проход. Он очутился в зарослях невысокого кустарника. Где-то неподалеку журчала вода, светило солнце, пахло цветами и свежестью. Цзинъянь огляделся и увидел высокий, крепкий забор, украшенный черепицей, а за кустами - кучку камней и красивый крутой мостик. По всей видимости, он оказался в чьей-то богатой усадьбе. Цзинъяню сразу же захотелось уйти. По его опыту хозяева таких жилищ не слишком жаловали незваных гостей. Бывший император Великой Лян теперь имел вид крестьянина, и никакой олень не стоил унижений. Он бы, несомненно, ушел, если бы в саду не раздались голоса. Двое мужчин, скрытые деревьями, вели оживленную беседу. Судя по всему, причиной их возбуждения стал его олень. - Выскочил на меня! Представляешь, я и оглянуться не успел! И откуда взялся? - Полнолуние. Пойдем посмотрим, может, и стрелок появится. Цзинъянь попятился. Двое в светлых одеждах показались на мостике. Цзинъянь споткнулся об корень и упал. Быстрые шаги приближали голоса, а Цзинъянь все сидел, не в силах опомниться. Сильные руки решительно раздвинули кусты, служившие ему убежищем. Перед Цзинъянем предстал человек с распущенными волосами и дикарской серьгой в ухе, а следом протиснулся другой. Цзинъянь встретился с ними взглядами и увидел, как с их лиц сползают дружелюбные улыбки. Сердце его глухо стукнуло о ребра. - Цзинъянь… - прошептал тот, что без серьги. - Цзинъянь! Чэнь, Цзинъянь!.. Он упал на колени и сгреб безмолвного Цзинъяня в объятия. - Цзинъянь, мой дорогой, наконец-то! - жарко шептали ему в ухо. Руки, полные здоровья и жизни, стискивали его, мяли, гладили. Ему следовало бы ответить тем же, обнять, прижать к сердцу, позвать по имени. “Сяо Шу...” Но он не мог. Что-то мешало это сделать. Быть может, Цзинъяня смутил облик скромного ученого из Ланьчжоу, а не тот, что он помнил с детства. Очевидно, события на Мэйлин оказались слишком тяжкими, чтобы не затронуть душу сяо Шу. Как бы там ни было, Цзинъянь подумал об этом потом, а пока просто сидел, не в силах открыть рта, поднять руку и вообще пошевелиться. Другой, теперь Цзинъянь узнал в нем молодого хозяина Архива Ланъя, конечно, заметил его смятение. Он решительно потянул сяо Шу за плечо и сказал: - Ну-ну, тише, ты его совсем задушил. Дай ему вздохнуть! Сяо Шу, помедлив, перестал обнимать Цзинъяня, но тут же схватил его за руку. - Давай, вставай. Пойдем! Наконец-то… - бормотал он, помогая ему встать. - Да скажи что-нибудь! - Его отряхнули и принялись вертеть, как куклу. - Почему ты так выглядишь? Боги, какой ты тощий! Чэнь, надо немедленно зажарить оленя! Это же твой олень? - Цзинъянь нашел в себе силы кивнуть. - Ты не будешь против, если мы его приготовим? Конечно не будешь!.. Молодой хозяин Архиве Ланъя, Линь Чэнь, с улыбкой наблюдал за ними. - Пойдемте, Ваше величество, - сказал он с легким поклоном. - Чарка хорошего вина приведет вас в чувство! Цзинъянь позволил вести себя по мощенной плоским камнем дорожке, по мостику, вдоль садовых павильонов к большому красивому дому. Там его усадили на груду подушек и принялись хлопотать. Линь Чэнь принес глиняную бутыль и три пиалы, сяо Шу порывался было идти свежевать оленя, но был пойман и усажен подле Цзинъяня. - Сиди, сам зажарю, - приказал Линь Чэнь. - Лучше налей Его величеству вина. - Мастер Линь не выпьет с нами? - изнутри Цзинъянь был по-прежнему скован льдом, но годы на троне научили его брать себя в руки даже в самых нетривиальных ситуациях. - Заговорил, слава богам! - воскликнул сяо Шу и обвил обеими руками его локоть. - Конечно, выпью, когда это я отказывался! - возмутился Линь Чэнь. - Выпью с радостью, схожу отдать распоряжения и снова выпью! Эх, ты, - заругался он на сяо Шу, - никакого от тебя толку. Попросил вина налить, и то… Сяо Шу беспомощно улыбнулся, продолжая стискивать Цзинъяня обеими руками. А тот все сидел и не мог понять, отчего его внутренности смерзаются в ком. *** - У вас есть прислуга? Мастер Линь и вправду вернулся очень быстро. - Можно и так сказать, - загадочно ответил он, взмахнул широкими рукавами и уселся на подушку. - Чэнь попросил местных духов помогать нам ухаживать за усадьбой, - с улыбкой ответил сяо Шу. Цзинъянь нахмурился. - Духи? Я ни разу ни одного не видел. Только гуев. - Вы бы и не смогли их увидеть, Ваше величество, - ответил мастер Линь. - Чансу тоже неподвластно это умение. Оно доступно лишь просвещенным. - Должно быть, мастер Линь способен и свободно передвигаться между миром живых и мертвых, - Цзинъянь всегда полагал, что хозяин Архива Ланъя переживет его внуков, что уж говорить о нем самом. Оттого так удивительно было встретить его здесь. Линь Чэнь расхохотался. - Увы, Ваше величество, я так же смертен, как и вы. Что же, - он повернулся к сяо Шу, - пока жарится мясо предложи нашему гостю закуски и выпьем еще. Цзинъянь так и не понял, откуда на столе появилась еда. Должно быть, соткалась из воздуха, пока он размышлял над словами мастера Линя. Линь Шу подлил ему еще вина. Цзинъянь выпил, не чувствуя вкуса. - Почему ты молчишь? - его подпихнули под бок, как когда они были молоды. - Расскажи нам, как ты живешь? Почему так выглядишь? Цзинъянь послушно начал рассказывать о своей довольно однообразной жизни, о пустошах и лесе, об охоте и путешествии в другой мир. Когда он закончил описывать свой немудреный быт, мастер Линь воскликнул, обмахнувшись веером: - Какой ужас! Вашему величеству не должно так жить. - Не каждому дано достичь просветления, - это прозвучало резче, чем Цзинъянь намеревался произнести. Он тут же пожалел об этом. Линь Чэнь едва заметно нахмурился, но ничего не сказал. Они выпили еще. Молча. Цзинъяня начало угнетать это молчание. Прежде он мог часами разговаривать с сяо Шу, и лишь сон прерывал их беседу. Он мог молчать наедине с советником Су, просто наблюдая, как он пишет или читает. Теперь же он не знал, что сказать, а молчание было невыносимо. “Очнись! - закричал он самому себе. - Ведь это же сяо Шу! Твой сяо Шу! Ты так звал его, так ждал! Просил, чтобы он пришел в любом обличье, под любым именем, лишь бы увидеть его хоть раз! Так что же теперь сидишь истуканом, когда он здесь, рядом, живой, невредимый, привалился к твоему боку совершенно неприлично!..” Нет, нет. Цзинъянь не мог объяснить самому себе, что значили эти “нет”, но они падали на сердце, как капли воды на голову приговоренному. Вскоре Линь Чэнь снова ушел и вернулся с подносом. - Ну, вот ваш олень, Ваше величество, - сказал он, устраивая поднос поближе к Цзинъяню. - Наконец-то мясо! - воскликнул Линь Шу и с воодушевлением принялся подкладывать Цзинъяню на тарелку лучшие кусочки. - Ешь, ешь скорее, тебе надо получше питаться. Ты такой худой! Неужели крестьянская жизнь так тяжела? - Сказал тот, кто ни дня не работал в поле, - посмеиваясь, произнес Линь Чэнь. Тот фыркнул. Конечно, такая работа была ниже его достоинства. - И нечего кривиться! Не было бы меня, махал бы мотыгой, как миленький! - Ох, Чэнь… - Линь Шу вздохнул и подарил мастеру Линю взгляд, полный горькой нежности. Вот, значит, как. Цзинъянь продолжал есть, делая вид, что не заметил, как Линь Чэнь посмотрел в ответ. Как Сяо Шу, нет, Мэй Чансу потупился, не в силах скрыть смущение. Как крупные, обжигающие капли “нет, нет, нет” бешено забарабанили обо что-то нежное, уязвимое, израненное, скрытое в самой глубине сердца. Цзинъянь проглотил эту боль, и удивление, и негодование, и… Он проглотил все. Отложил палочки и вежливо поклонился. - Благодарю за угощение. - Какие благодарности, Ваше величество! - запротестовал мастер Линь. - В конце концов, мы едим вашу добычу! Цзинъянь вздрогнул, ощутив прикосновение горячих пальцев к своему запястью. - Не хочешь прогуляться по саду? - предложил Мэй Чансу, старательно глядя куда угодно, только не Цзинъяню в глаза. На щеках его ещё не отцвёл румянец. Следовало уйти. Цзинъянь встал и покорно пошел, влекомый Мэй Чансу. Ей-ей, буйвол на веревочке. Они вышли в сад. Свежий ветер играл в ветвях цветущей сливы. По всем приметам времени цветы должны были опасть. Эти же деревья, казалось, роняли лепестки лишь подчиняясь поэтической гармонии, не иначе. Мэй Чансу привёл его к пруду, над которым раскинулся мостик. Картина, уже виденная Цзинъянем днем, показалась теперь знакомой. - А это!.. - осенила догадка. Мэй Чансу довольно улыбнулся. - Узнал? Цзинъянь кивнул. Горло его сдавило. Он хорошо помнил тот мостик в саду усадьбы Линь и удивлялся, что не узнал его с первого взгляда. Помнил, что однажды произошло на этом самом мостике много-много лет назад. Тогда они были совсем юными балбесами девятнадцати лет. Весь мир лежал у их ног, и все время было в запасе. Так они думали, стоя на этом мостике. Наутро Цзинъянь отправлялся в Дунхай. Сяо Шу взял его за руку и, смеясь, попросил привезти самую большую жемчужину. Вдруг голос его стих. Они замерли нос к носу, и Линь Шу, не выдержав, первый отвел взгляд, чего с ним не случалось никогда в жизни. То, что началось, как очередная шутка, внезапно обрело для Цзинъяня скрытый смысл: жемчуг дарят невестам. "Я люблю его", - подумал он тогда впервые ясно и отчетливо, без уверток и оправданий. Это откровение оглушило его, точно морская волна. Цзинъянь посмотрел на сяо Шу и увидел те же страх, надежду и тайный жар, что столь живо и полно откликались в его сердце. Тогда правда, что так долго зрела, наконец, облеклась в слова, и клятвы, и поцелуи. Остальное они оставили на потом, не догадываясь, что это время никогда не наступит. Зачем Мэй Чансу привёл его сюда? Цзинъянь покосился на него. Тот улыбался светло и нежно, как человек, нашедший в книге засушенный цветок, мимолетную память прошлого лета. Так в зрелости улыбаются полузабытому воспоминанию юности. Цзинъянь шагнул в сторону, чтобы скрыть охватившую его печаль, и сделал вид, что желает лучше рассмотреть лотосы на воде. Наверное, с точки зрения Линь Шу прошлое и впрямь выглядело полузабытым сном. Он столько перенес и полностью переменился из-за пережитых страданий, ради великой цели, да и просто под гнетом прошедших лет вдали от всего, что было дорого. Цзинъянь не мог, не имел права его винить. Он и не винил. Просто в его груди все ещё билось сердце того юноши, что обещал совершить невозможное и любить вечно. И сейчас это сердце в который раз рвалось на кровавые лоскуты. Только сяо Шу, который уже так давно превратился в Мэй Чансу, знать об этом не стоило. - Помнишь, как Нихуан залезла на перила и упала в воду? - спросил Цзинъянь, отвлекая, заговаривая тоску по несбывшемуся, неуместному, лишнему, желанному. - Да! - засмеялся Мэй Чансу. - Потом она гонялась за мной по всему поместью! - Не мудрено. Ведь это ты подбил её на такую глупость, а потом ещё и потешаться вздумал! - Цзинъянь, наконец, совладал с собой достаточно, чтобы без опаски на него посмотреть. Что бы ни случилось, смех сяо Шу всегда заставлял его улыбаться. *** - Так и знал, что найду вас здесь, - некоторое время спустя Линь Чэнь появился на дорожке со свертком в руках. - Ваше величество, - он оглядел Цзинъяня, слегка склонив голову на бок, - воистину ваша улыбка согревает сердце. - Упомянутая улыбка тут же угасла. - Пожалуйста, наденьте плащ, к вечеру стало прохладно. Не успел Цзинъянь опомниться, как сверток превратился в небесно-голубой плащ с оторочкой из светлого меха, который мастер Линь накинул ему на плечи с ловкостью, выдававшей большой опыт. Мэй Чансу засмеялся в кулак. Конечно, это его прежде кутали во все подряд. Боги, Цзинъянь совсем забыл поинтересоваться его здоровьем! Вдруг?.. - Как ты себя чувствуешь? Теперь ему в ответ рассмеялись оба. - Хорошо он себя чувствует, Ваше величество, - отмахнулся мастер Линь. - Вам бы лучше о себе подумать. Мэй Чансу застыл с широко распахнутыми глазами, точно подавился собственным смехом. - Цзинъянь, - позвал он севшим голосом. - Цзинъянь, ты болен?! Чэнь, нужно немедленно что-то сделать! Его схватили за руки и принялись вертеть в попытках отыскать следы болезни. Цзинъянь отвел глаза. Он вовсе не хотел, чтобы кто-то заметил его состояние, к тому же по сравнению с затяжной горячкой он чувствовал себя почти прекрасно. Остальное не стоило внимания и, тем более, тревоги Мэй Чансу. - Ерунда, - сказал он, осторожно освобождаясь из его хватки. - Я немного простудился, но теперь совершенно здоров. Не нужно об этом думать. - В самом деле, Чансу, не следует так волноваться, и, тем более, трясти Его величество, - сказал Линь Чэнь с мягким укором. - Давайте пройдем в павильон и выпьем еще вина. Мэй Чансу неуверенно кивнул. Мало-помалу тревога сошла с его лица, но не изгладилась полностью. Цзинъянь вздохнул было с облегчением, но вдруг Линь Чэнь придержал его за плечо и ухватил за запястье. Цзинъянь обомлело замер. С каждым ударом его пульса лицо мастера Линя делалось все мрачнее. Наконец он отпустил руку Цзинъяня и пробормотал: - Позже займусь вами как следует. Цзинъянь удивлённо на него посмотрел. Что такое почувствовал в нем бывший хозяин Архива Ланъя, лучший врачеватель Поднебесной, что глаза его зажглись столь недобро и тревожно? Но тот ничего не стал объяснять и повёл Цзинъяня в дом, так и не убрав руки с его плеча. *** Кажется, его просто и незамысловато пытались напоить. Цзинъянь этому не противился: вино было хорошее, компания… да тоже хороша, если выкинуть из головы всякие жалящие мысли. Мэй Чансу был весел и оживлен. Не как в те времена, когда он носил другое лицо и другое имя, но как человек, не скованный недугом. Сердце Цзинъяня невольно наполнялось теплом при виде его раскрасневшегося лица и сияющих глаз. О приличиях и церемониях позабыли напрочь. Мастер Линь ввел его в залу, усадил подле Мэй Чансу и сам не особенно грациозно устроился рядом, так близко, что полы их одежд переплелись. Цзинъянь не снял плаща, его и правда немного потряхивало. Мэй Чансу, словно почувствовав это, придвинулся еще ближе, взял его руку в свои и принялся растирать. - У тебя пальцы ледяные, - сказал он озабоченно. - Чэнь, может, стоит принести жаровню? - Хоть десять жаровен поставь - все равно не поможет, - покачал головой мастер Линь. - Из него ци хлещет, как из разбитого кувшина. - Почему? - лицо Мэй Чансу скорбно вытянулось. - Есть у меня одна мысль, - загадочно ответил Линь Чэнь - Пейте, Ваше величество, - он подвинул Цзинъяню наполненную чашу и бесцеремонно закинул руку ему на плечи, так, что тот качнулся и практически вжался в Мэй Чансу. - Пейте оба и ни о чем не тревожьтесь. Цзинъянь бы непременно попытался прекратить это недопустимое поведение, если бы на него не напало странное оцепенение. Он знал, что слова мастера Линя - правда, и теперь, размягченное вином и близким жаром человеческого тепла, его утомленное тело требовало отдыха, а разум уплыл в вечерние дали. Несколько раз Цзинъянь пытался очнуться, найти в себе силы выпутаться из объятий, на которые не имел никакого права, но терпел поражение. Наконец, он устал бороться и сдался, и тихо сидел, созерцая сквозь открытые двери, как солнце наливается багрянцем и опускается за горизонт. Его не пытались втянуть в беседу, просто все подливали и подливали вина. Но это вовсе не мешало Мэй Чансу и Линь Чэню переговариваться через его голову. Мэй Чансу так и не отпустил его руки и все игрался ею, то разминая пальцы, то щекотно поглаживая линии на ладони. Цзинъянь очнулся, когда уже совсем стемнело. В саду мерцали непонятно откуда взявшиеся фонари. А, может, это были и не фонари вовсе. Зал мягко освещали три или четыре лампы, создавая вокруг стола островок света. Цзинъянь обнаружил себя лежащим в объятиях Мэй Чансу. Тот сидел, переплетя с ним пальцы, а другой рукой Цзинъяня завладел Линь Чэнь. Рассеянно массировал акупунктурные точки на ладони и между пальцами, отчего по телу разливалось столь желанное тепло. Цзинъянь и не подозревал, насколько замерзал, пока кровь снова не побежала быстрее по жилам. Теперь он чувствовал себя отдохнувшим, словно после долгого, полного сна. На него не обращали особого внимания. Когда Цзинъянь попытался сесть, Мэй Чансу лишь обнял его покрепче и одним движением вернул на место. Руки ему тоже не вернули, более того, пальцы Линь Чэня захватили еще и запястье. Пришлось покуда смириться и тихо лежать, слушая разговоры этих двоих. Те, впрочем, не разговаривали, а забавлялись, по очереди декламируя стихи разной степени паршивости. Цзинъянь вспомнил, как в юности сяо Шу обожал щеголять своей образованностью и читал стихи к месту и не к месту. Некоторые сочинял он сам, и страшно краснел, когда его в этом уличали. Цзинъянь никогда не мог разделить с ним это увлечение, из-за чего разочарованный сяо Шу его безбожно дразнил. Теперь он, наконец, обрел человека, подходящего ему по духу и разуму. Цзинъянь понял, что больше не может здесь находиться. Не с первого раза, но он нашел в себе силы встать. Мэй Чансу попытался его удержать: - Куда ты собрался? - Мне нужно выйти, - ответил Цзинъянь, мягко высвобождая рукав из его хватки. Мастер Линь ничего не сказал, лишь проводил его долгим взглядом. *** Свежесть ночного сада пробралась под одежды. Цзинъянь немного постоял, ежась и глядя, как порхают над травами светлячки и ночные бабочки. С каждым вдохом холод все сильнее проникал в его тело, зато прояснял разум. Что-то зашуршало в кустах. Цзинъянь поднял голову и озабоченно поглядел на полную луну. Следовало поторопиться. На мосту он обнаружил, что по-прежнему облачен в голубой плащ, снял его и повесил на перила. Холод впился в тело миллионом ледяных иголочек, но это было не важно, уже не важно. Он знал, что все делает правильно, наконец-то, после стольких лет самообмана и пустых надежд. - Цзинъянь!!! Окрик заставил его вздрогнуть. Мэй Чансу? Что он тут делает? Разве не должен быть сейчас с Линь Чэнем? Но это действительно был он. Застыл на дорожке у края мостика, часто дыша от быстрого бега, взъерошенный и взволнованный. Цзинъянь улыбнулся. В его душе вдруг разлилось неестественное, настораживающее, но такое нужное сейчас спокойствие обреченного на смерть человека, который уже смутно видит вдали обещанные райские земли. - Возвращайся, - попросил он мягко. - Тебя ждут. Глаза Мэй Чансу широко распахнулись. - Что ты несешь? - Он в два шага взбежал на мостик и схватил Цзинъяня за рукав. - Это ты возвращайся! - Я так и собираюсь сделать, - согласился тот. - К нам возвращайся, безумный! - воскликнул Мэй Чансу, и на миг сквозь гладкое лицо ученого словно проблеск молнии прорвался бешеный и блистательный в своей ярости облик Линь Шу. Он вцепился Цзинъяню в руку, больно, до синяков. Тот едва это почувствовал, потрясенный. Но, вот подул ветер, луна зашла за тучку, и наваждение изгладилось. Мэй Чансу снова стал всего лишь скромным ученым из Цзянху. Цзинъянь с облегчением улыбнулся ему. - Скоро полночь. Мне пора идти, - наконец он снова попытался освободиться. - Нет! - рявкнул Мэй Чансу, встревоженный и разозленный не на шутку. В его голосе вновь прорезались давно забытые командирские нотки, которым Цзинъянь никогда не мог толком противостоять. Мэй Чансу привлек его к себе одним рывком, обнял, бессовестно пользуясь разницей в росте и весе, лихорадочно зашептал в самое ухо: - Ну куда ты пойдешь, глупый буйвол? Что тебе в голову стукнуло? Я же столько лет тебя ждал! Не пущу! Больше никуда не пущу! - Не говори глупостей, - Цзинъянь все же нашел силы упереться ладонями ему в грудь. - Тебя Линь Чэнь ждет. Мэй Чансу отшатнулся, словно ему залепили пощечину. В глазах его плеснулась боль, лицо исказила мучительная гримаса. Этого оказалось достаточно, чтобы расставить все по своим местам. Цзинъянь развернулся и пошел прочь. Столь красноречивая реакция показала ему все, что он, может, и не хотел бы видеть. Не хотел знать. Но, не успел он спуститься с моста, как в него с размаху впечаталось горячее тяжелое тело, а сильные руки обхватили поперек туловища - ни вдохнуть, ни выдохнуть. - Раз так, тогда я с тобой пойду! - заявил Мэй Чансу срывающимся голосом. - Давай, пошли! - и стал теснить его вглубь сада. Цзинъянь ошалело вырвался и оттолкнул его. - Сдурел?! - рявкнул прямо в покрасневшее, перекошенное от отчаяния лицо. - Возвращайся немедленно! Иди к Линь Чэню! "Ты же счастлив с ним! Он даст тебе все!" А он не может дать ничего, кроме самого себя, но этого очевидно было недостаточно, чтобы сделать Мэй Чансу счастливым. Никогда не было достаточно. Теперь Цзинъянь, наконец, осознал это с кристальной ясностью. Опустошенный, он сделал шаг назад, и еще, и еще, все не сводя взгляда с напряженного, ошеломленного человека, которого когда-то (до сих пор!) любил больше всего на свете. “Что ты творишь? - толкнулось из последних сил в его душе что-то тяжелое, горячее. - Ты же видишь его в последний раз. Неужели не найдешь ни слова?” Вспомнилось вдруг, как они стояли на крепостной стене, прощаясь, Цзинъянь знал, что навсегда, и так не хотел верить, и сердце его рвалось на части. Мэй Чансу тогда улыбнулся и сказал… Да, он сказал... - Лет через пять я навещу тебя. Наша дружба слишком крепка, чтобы бояться времени. Тогда эти слова… Цзинъянь знал, что Мэй Чансу лжет, снова лжет, но они странным образом подарили ему надежду, дали сил ждать, даже когда, казалось, это сделалось бессмысленным. И он ждал пять лет, и еще пять, и еще, отмеряя тем самым время до момента их встречи. Что же, она состоялась, они друг перед другом чисты, и теперь снова все пойдет своим чередом. Пять лет, еще пять, еще пять. Отчего же Мэй Чансу смотрит так, словно это Цзинъянь воткнул ему в сердце нож? Цзинъянь преодолел расстояние между ними. - Ну, перестань, - прошептал, утешая, обнимая в последний раз. - Ты же знаешь, что я прав. Тело в его объятиях сотрясло рыдание. - Не прав, - Мэй Чансу снова вцепился в него, зарылся лицом ему в плечо. - Не прав. Прости меня! Прости! Прости! Цзинъянь гладил его по голове, хотя ему самому в грудь точно воткнули отравленную булавку. - Ты не виноват, - сказал он, отстраняясь, чтобы посмотреть ему в глаза. - Ты ни в чем не виноват. Пойдем, я отведу тебя к мастеру Линю, он даст тебе что-нибудь успокаивающее. Он мягко подтолкнул Мэй Чансу в спину, но тот уперся. - Я виноват! - воскликнул он с вызовом. - Я бросил тебя! - Но, разве это от тебя зависело? - Цзинъянь ободряюще коснулся его плеча, хоть его собственное сердце сжалось от давней муки. - Это же я послал тебя на смерть! Мэй Чансу опалил его страшным, нечитаемым взглядом. - Не смей так говорить! Нет! - воскликнул он. - Что - нет? - Нет, - тихо повторил Мэй Чансу, бледнея. - Что - нет? - прошептал Цзинъянь пересохшими губами. На него накатило странное чувство, близкое к прозрению. “Нет, нет, нет” дробно стучали в голове молоточки. - Ты не посылал меня на смерть, - через силу проговорил Мэй Чансу. - Нет, я… - попытался возразить Цзинъянь, но был оборван одним взмахом руки. Лицо Мэй Чансу застыло маской, было видно, как трудно ему говорить. Но он все же сказал: - Ты не посылал меня на смерть. Я не… - голос его сорвался. Они застыли друг напротив друга: один не в силах осознать, другой - сказать это вслух. Цзинъяню казалось, что они балансируют на краю пропасти. Догадка стучалась в его разум, но Цзинъянь изо всех сил гнал ее, хоть видел весь день очевидное. Луна вышла из-за тучки и ярко осветила лицо Мэй Чансу. Такое молодое. “У него просто сильная душа...” Такое молодое. “Линь Чэнь всемогущ...” Такое молодое. И такое пронзительно, до безумия виноватое. “Он же не мог поступить так со мной!” Нет, нет, нет. “За что?!” Нет, нет, нет. - Когда ты умер? - тихо спросил он. Губы Мэй Чансу задрожали. - Цзинъянь… - опустил голову. Нет. - Когда. Ты. Умер? - пока он сам не услышит, это не будет считаться. Он так часто ошибался, понимал все неправильно, может?.. Плечи Мэй Чансу поникли. - Восемь лун назад. Сердце Цзинъяня оборвалось. Трещина, что была в нем так долго, так бесконечно долго, которую сдерживала до сих пор лишь глупая, шальная, вопреки всему, надежда, разверзлась, и он полетел в черную, непроглядную, ледяную пропасть. Грудь скрутило спазмом. Цзинъянь ослеп и оглох, ему казалось, что его сейчас разорвет, вывернет наизнанку… - Цзинъянь! Его тряхнуло, и зрение, наконец, прояснилось. Пусть нечетко, но он увидел перекошенное от ужаса лицо Мэй Чансу, и это лицо, один вид этого лица причинил ему новый виток боли, такой мучительной, что он завыл по-звериному страшно, лишь бы от нее избавиться. Это помогло, но ненадолго, потому что Мэй Чансу схватил его за край одежды. - Цзинъянь! Нет! Нет, нет, нет. Глупый буйвол, телок на верёвочке! Цзинъянь отшатнулся. Рукав порвался и из него что-то со стуком выпало на каменные плиты. Они оба опустили взгляд. Между ними лежала жемчужина величиной с голубиное яйцо. Жемчужина, оставленная когда-то поминальным подношением прошлому. Мэй Чансу рухнул на колени, как подкошенный. Цзинъянь коротко взвыл и бросился бежать.