Долгий путь к себе

Июль принес собой удушливый зной и первые звоночки грядущего безумия. Воздух над полигоном дрожал прозрачным маревом, выстрелы газа вздымали клубы пыли и мелкого сора. Летнее пекло превращало обычную тренировку в испытание. Леви первым завершил свои пять подходов и сел в тень под деревом. Лениво, без особого интереса, следил за остальными, подмечая ошибки и недоработки. Встрепенулся, когда среди деревьев мелькнула знакомая фигура. Несмотря на рост и вес, Смит двигался удивительно легко, отлично координируя движения длинных рук и ног, ловко переходил с троса на трос, не теряя скорости. Он играючи управлялся с клинками, не терял равновесия даже после многократных вращений. Пожалуй, лучше Смита был только сам Леви и, наверное, Закариас.  Их подземную стычку он в расчёт не брал, на стороне разведчиков был опыт и численный перевес. Теперь, после года упражнений с УПМ, Леви бы точно сделал их, как новобранцев. Смит закончил, опустился неподалеку и смахнул со лба пот. Волосы его растрепались, прилипли к лицу, грудь тяжело вздымалась в расстегнутом вороте. Он обернулся, в свете яркого солнца сверкнули белые зубы, темным золотом осветились ресницы. Смит подошел ближе, покопался в вещмешке. — Не поделишься водой? Леви с сомнением посмотрел на свою флягу, потом на Смита. Отголоски былого желания убить все еще грызли его изнутри, но он давил в себе эти ненужные уже чувства. Оставалась только привычная брезгливость к чужому телу, но из всех солдат Смит, пожалуй, был самым чистоплотным. Его рубашка всегда сияла идеальной белизной, щеки гладко выбриты, на коже ни пятнышка. Леви протянул флягу, их пальцы на секунду соприкоснулись. Смит пил большими глотками, кадык ходил вверх и вниз, по подбородку стекла одинокая капля, чуть задержалась на линии челюсти и ухнула вниз, вдоль шеи, к яремной впадине. Леви вдруг понял, что следит за чертовой каплей как завороженный, и отвел взгляд. Внутри скрипнула тугая пружина мутного напряжения, его окатило непонятным, безотчетным смятением. Смит отер горлышко рукавом куртки, благодарно кивнул и вернул флягу. Тонкий металл все еще хранил жар его пальцев. Леви решил, что дело во внешности. Он слишком привык к людям, похожим на него самого: невысоким, болезненно бледным, с тонкими костями и яростным желанием выжить не для какой-то высокой цели, а просто так, назло поганому миру вокруг. Смит же был истинным воплощением жизни под солнцем. С него можно было писать агитплакаты для набора в кадетское училище, такими ладными были его лицо и фигура. От него волнами разливалась сила, сквозила уверенность в каждом движении, это подкупало, ему хотелось верить, без раздумий идти следом в самое пекло. Это бесило до зубовного скрежета.  Леви не мог лгать себе, что есть в его неприязни острый привкус зависти. А чуть позже, уже со страхом, он был вынужден признать, что в этом было что-то еще. После гибели Фарлана и Изабель сон стал его наказанием. Короткий, тревожный, он выматывал до холодного пота, раз за разом отравлял пугающе четкими воспоминаниями о собственной слабости. Леви оказался бессилен перед смертью, он вновь превращался в беспомощного мальчишку, что сидел на грязном полу и с отчаянием наблюдал, как истлевает тело матери. В мальчишку, глядящего в спину уходящего Кенни, бросившего его на произвол судьбы. Остекленевшие глаза Изабель застыли в немом укоре: он выжил, а они нет. Почему он не остался с ними тогда, почему бросил их? Счастьем стало бы уйти вместе с ними, разделить их последнюю боль. Леви выворачивало от своих жалких попыток цепляться за бесполезную жизнь, от собственной трусости. Раз за разом он был обречен терять дорогих сердцу людей, обречен выживать. Он смотрел в спину Смита и питал глупую надежду обрести новый смысл. Разве это возможно? Разве кто-то другой сможет заполнить зияющую дыру в его мертвой душе? Леви не знал, он просто шел дальше. Дни в легионе тянулись однообразно и серо. Его новые будни были совсем не похожи на то, как он выживал прежде, в подземном городе. Побудка, построение, прием пищи, тренировки, пища, вновь тренировки… все сливалось в бесконечный круг из свиста ветра в ушах, шипения газа, вони казарм, жесткой койки и пресной еды.  Но это можно было терпеть, от вылазки до вылазки разведка словно погружалась в спячку, и он вместе с ней.  И только за стенами, под ливнем обжигающей крови титанов, под крики раненых и пение стали, он оживал. Оцепенение спадало, оставался лишь ужас близкой смерти и упоение собственной силой. Леви казалось, что он не слышал звуков слаще, чем влажный треск плоти под лезвиями, грохот огромных туш, падающих на землю. Он был сгустком чистой ярости, карающим мечом над головами гигантских тварей, становился собой настоящим. Ради этого можно было взнуздывать гордость, запереть чувства и страсти. Это стоило всего на свете. Смит бередил в душе едва закрывшиеся раны, вспарывал изнутри ножом, не замечая, резал на куски. Своим присутствием он напоминал о неудачах, цепочке глупых решений, приведших к страшной развязке. Все в нем, от блеска холодных глаз до чеканного шага, раздувало в Леви тлеющие угли злобы, опаляло жаром и незнакомой прежде страстью к убийствам. Он почти ненавидел его, но привык быть честным с собой. То была не ненависть, а тянущее, больное и жадное чувство привязанности. Оно крепчало в нем день за днем, врастало корнями глубоко-глубоко. Леви потерял все, что было дорого, и пытался ухватиться за последний осколок понятного твердого мира. Смит дал ему обещание, и Леви шел следом, во мрак неизвестности, опираясь лишь на чужую волю. Его тревожила эта перемена, жизнь научила его не полагаться на других, но быть ведомым оказалось пугающе легко. Бремя решений упало с его плеч, стало проще дышать. Разведка выстроилась на плацу, крылатые флаги торжественно реяли над зданием штаба, солнце было в зените, припекало нещадно. Леви отчаянно щурился. Несмотря на полтора года, проведенных на поверхности, он все еще плохо переносил дневной свет, от него болели глаза и лохмотьями облезала кожа. Голос Шадиса грохотал, разносился до самого леса, он говорил что-то невыносимо скучное, никто даже не слушал. Все взгляды были прикованы к фигуре за его плечом. Смит сиял ярче солнца. Волосы венчали его голову золотой короной, белизна рубашки резала глаз, в начищенные до блеска сапоги можно было смотреться как в зеркало. Хорош, чего уж там. Леви едва сдержал смешок: теперь молодежь повалит в разведку толпами. Шадис уходил под громкие аплодисменты, Леви не стал утруждать себя приличиями. Старик никогда не нравился ему, из-за этого упертого осла они потеряли много хороших солдат, стоило раньше дать ему пинка под дряхлый зад. Слово взял теперь уже командор Смит. Голос его звучал сильно и страстно, каждая фраза била в цель. Толпа встрепенулась, сбросила оковы оцепенения, внимала жадно. Леви и сам ощутил, как в нем поднимается волна ответного чувства. К словам Смита нельзя было остаться равнодушным, они задевали внутри что-то такое, от чего в груди натянутой струной звенело желание вскинуть клинок и ринуться в бой. Он пробуждал ото сна, сметал шелуху страха и сомнений. Когда Смит замолк, строй взорвался криками. Леви огляделся, все казались взвинчены так, как бывало перед выходом за стену, их глаза блестели, лица раскраснелись. Это походило на массовое помешательство. Леви вновь посмотрел на помост и застыл. Смит глядел на него в упор, его расширенные зрачки затапливали глаза тревожной тенью, лоб рассекала глубокая борозда. Сейчас, несмотря на яркий солнечный свет, он до боли напоминал того солдата в капюшоне, с кем Леви схлестнулся в подземке. Как наяву он услышал звон стали о сталь, вдохнул запах сырости и свежего пота. В животе все туже сжималась пружина чего-то неотвратимого, грозящего переломить его надвое. Губы Смита чуть дрогнули, сложились в полуулыбке. И Леви вдруг понял, что лед под ногами треснул, он с головой уходил в темную воду. Он был на острие атаки, несся во весь опор, держа мечи наизготовку. Сквозь первого титана он прошел не сбавляя скорости, одним ударом рассек шею второго, переключился на третьего. Вокруг мелькали смазанные лица солдат, Леви не отвлекался, видел перед собой только загривки, укрытые твердой кожей. Лезвия в руках ощерились сколами, зазубринами, он менял их одно за другим, пока не сломал последнее. Лошадь с запасными осталась далеко внизу, затерялась в корнях огромных деревьев. — Леви! Смит опустился рядом, его тело окутывала густая вуаль белого пара. Он подошел вплотную, задрал плащ. — Бери, у меня еще достаточно. Леви отщелкнул бесполезные уже огрызки металла, насадил опустевшие рукояти на торцы чужих лезвий. На секунду они оказались в диковинном полуобъятии, от Смита остро пахнуло железом, порохом ракетницы и близкой смертью. С его шеи и груди испарялась темная кровь, слышалось шипение. — Что с газом? Леви отступил, проверил баллоны. — Четверть, должно хватить. Смит кивнул и сорвался с места, Леви вытер вспотевшие ладони о штаны, выстрелил тросом и понесся следом. Даже в пылу сражения его не оставляло тоскливое чувство тревоги, которое вызывала в нем близость Смита. Леви поддал газу, он слишком устал, чтобы разбираться еще и с собой. Они разбили лагерь в глубине гигантского леса, решили подождать темноты, чтобы двинуться дальше. Солдатам и лошадям нужен был отдых, раненым — жгуты, перевязки и время, чтобы дрожащими руками нацарапать прощальные письма. Кому-то из них повезет вернуться живыми, они с облегчением сожгут эти бумажки, а чьи-то торопливые каракули приложат к похоронкам. Леви сидел чуть в отдалении, бинтовал правое запястье. Отдача меча нещадно била по суставу, не пройдет и часа, как он распухнет. Смит присел рядом, прислонился спиной к шершавой коре. Он выглядел усталым, но на удивление целым. — Ты как? — В строю. — Что с рукой? Леви поморщился, сознаваться в слабости всегда было неприятно. Из-за голодного детства он не мог похвастаться крепким телом, вывихи и отеки были для него частой проблемой. — Ерунда, клинок удержу. Смит глянул неодобрительно, но расспрашивать не стал. Вместо этого прикрыл глаза, длинно выдохнул. Леви вдруг понял, почему Смит тоже выбрал место подальше от остальных, негоже было солдатам видеть командора таким. Леви расстелил плащ на широкой, размером с хорошую кровать ветке, вытянулся, хрустнув позвонками. Мышцы расслаблялись неохотно, запястья и щиколотки пульсировали, наливались неприятной слабостью. Дозорные молчали, лишь где-то вдалеке трещали птицы, короткая передышка дарила иллюзию спокойствия, нестерпимо тянуло в сон. Незаметно Леви провалился в вязкую, чуткую дрему. Ему виделось странное, будто Смит подошел ближе, присел и коснулся рукой тугого бинта, провел кончиками пальцев по складкам форменной куртки, тронул волосы. Леви вздрогнул, стряхнул остатки короткого сна. Смит все так же сидел привалившись к дереву. — Я назначу тебя капитаном. Леви нахмурился. — Я дерьмово работаю в команде, ты же знаешь. — Это не обсуждается, просто хотел, чтобы ты узнал от меня, а не из приказа. Леви хмыкнул, оценив предусмотрительность.  — Зачем? Смит откинул назад слипшиеся от пота и крови волосы, на пальце его левой руки недоставало ногтя и приличного лоскута кожи. — Не хочу, чтобы ты расточал свои таланты на солдатскую муштру. — И чего тебе от меня надо? — Дам больше полномочий, ответственности. Леви скептически поджал губы, его раздражала манера Смита заходить к нужной теме издалека. — Ты просто хочешь свалить на меня бумажную работу? Смит тонко улыбнулся: — Не без этого. — Блядь. Ухмылка Смита стала шире. — Мне нравится твоя методичность, аккуратность и умение доводить любое дело до конца. Давая тебе задание, я не беспокоюсь, что ты можешь запороть его по глупости или недосмотру. Леви закатил глаза, он уже давно вышел из возраста, когда его можно было купить такой безыскусной лестью.  — О как. — Я серьезно. Смит был прекрасным лжецом, но сейчас в нем чувствовалась искренность. — Мне не нравится это, — прямо сказал Леви. — Но раз нужно, буду методичным и аккуратным, не беспокойся. Смит коротко рассмеялся. — Я знал, что ты меня поймешь. Леви отряхнул плащ от налипшего сора, надел и застегнул. Передышка кончилась, пришло время для последнего броска. Капитанство тяготило его, давило на плечи бюрократией, отрядными делами, тупостью солдат и медлительностью штабных. А еще неприятным сюрпризом стали частые встречи со Смитом. В коридорах, в кабинетах, на утренних летучках и дневных совещаниях. Такое обилие Смита в его жизни напрягало, заставляло туже затягивать петлю самоконтроля на горле неуместных чувств. Напряжение копилось внутри, искало выхода, но не находило. Не помогали ни изматывающие тренировки, ни отупляющая, монотонная работа с бумагами. Он запретил себе смотреть на Смита, заговаривать с ним без веской причины, обедать за одним столом, сидеть рядом у костра во время вылазок. Но чем крепче он сжимал тиски воли, тем острее было глупое желание обернуться, встретиться глазами, перекинуться парой слов.  Взгляд сам находил фигуру Смита в любой толпе, его слова доносились пугающе четко даже сквозь гул других голосов, почерк, каллиграфический и четкий, мигом узнавался в кипе документов, исписанных другими офицерами. Смит превратился в чертово наваждение, неотступное и пугающее. Это было мучительно. В день, когда от Смита вдруг потянуло незнакомым, сладковатым запахом женских духов, Леви был особенно не в духе. С самого утра его раздражало решительно все, от глупых ошибок молодняка до неровной стопки папок на столе. Он с трудом высидел совещание, вполуха слушая доклады других офицеров, то и дело бросал взгляд на часы, смотрел в окно. На небе сгущались тучи, тут и там их разрезали короткие вспышки молний. С отвращением он подумал о раскисшей земле на полигоне, о грязи, что нанесут сапогами в казармы. — Капитан Леви, попрошу остаться. Потянулись люди, кабинет опустел, Леви закинул ногу на ногу, постарался скрыть неприязнь к сладковатому запаху за маской равнодушия. Разумеется, Смит видел его насквозь, но вряд ли догадывался о причине его неудовольствия. — Как твои новобранцы? — Посредственно, но терпимо. Не хуже, чем у Майка или Ханджи, лучше, чем у Нанабы. Смит удовлетворенно кивнул, подтянул к себе отчет Леви с таблицами характеристик, быстро пробежался взглядом. — Ты хорошо натаскал их в работе с УПМ, ставишь много дополнительных часов. Когда только успеваешь? — Я мало сплю, копаюсь в твоих бумажках ночью.  — Ты пробовал обратиться в санчасть? У них есть снотворное. Леви скривился, вспоминая горьковатый вкус трав. — На мне не работает, низкая восприимчивость, говорит Ханджи. Смит коротко кивнул, достал из ящика стола свернутый лист из плотной бумаги, растянул его на столе, прижал углы книгами. — Я работаю над новым построением, нужно услышать твое мнение. Леви вздернул бровь. Он был хорош в тактике, но ничего не смыслил в стратегии, его удивило, что Смит хотел обсудить это именно с ним. — Я хочу сдвинуть фланги, взгляни… В санчасти было тоскливо и мерзко, по коридорам сновали медсестры и санитары со зловонными горшками, полными рвоты и дерьма, раздавались стоны раненых. Смит сидел напротив, за его ухом белела выбритая полоска, от виска до затылка змеились швы, стягивающие воспаленную розовую кожу. По сравнению с остальными бойцами из авангарда он легко отделался, большая часть вернулась мешаниной кусков в обрывках формы. Легион потерял трех ветеранов, это кололо веретеном мигрени в висках, оседало куском льда в груди.  Бертранд. Лаурент. Девос. Леви хорошо знал их, делил пайки на привале, прикрывал спины, доверял тыл. Голос Кенни всегда приходил в те минуты, когда становилось паршивее всего. Было нелепо и горько, что его собственное чувство вины, отчаяние и сомнение говорили в нем голосом старика. Кенни привычно злорадствовал: “Опять не спас? Облажался, как и всегда. Годы идут, а ничего не меняется, люди вокруг тебя мрут как мухи”. Леви зажмурился, силясь выгнать опостылевшего старика из своих мыслей. “Бесполезно, сосунок, со мной тебе не справиться, ты всегда был жалкой тряпкой”. Смит, сидящий на койке напротив, посмотрел на него понимающе. — Не вини себя, это был их выбор и мой приказ, их кровь на моих руках. Леви зло оскалился: — Не слишком ли много ты на себя берешь, командор? Смит отрешенно покачал головой, глаза его казались стеклянными. — Знаешь, я ведь понимал, что, став командором, стану убийцей своих солдат. И все же, это не остановило меня. — И как тебе? Нравится быть убийцей наших людей? — Паршиво. Леви оценил честность. В палату вошла медсестра, проверила пульс, осмотрела перевязки и швы, померила температуру. — Вам бы остаться на сутки… — Нет! — их голоса слились. Медсестра вздохнула, сделала пометку в медицинских картах. — Тогда не смею задерживать вас.  С нескрываемым облегчением они покинули здание санчасти. На улице стояла издевательски хорошая погода, над головой синело небо, в сочной траве громко стрекотали цикады. Мир был равнодушен к смерти разведчиков, ему не было дела до их крови и слез. — Я голоден, поужинаешь со мной? Леви почувствовал, как желудок свело пустотой, во рту собралась вязкая слюна. Пришлось согласиться. Смит привел его в тихое и уютное место, тепло поздоровался с женщиной в цветастом переднике. — Ох, Эрвин, выглядишь неважно, опять был за стеной? Жаль, что ты стал слишком большим, уже не выпороть ремнем. Смит тихо рассмеялся, Леви с любопытством прислушивался. Он впервые видел, чтобы с командором разговаривали таким образом, это просто не укладывалось в голове. — Ну, мальчик мой, что будешь? Есть твое любимое рагу, скоро подоспеет пирог с капустой и луком. — Буду все, что предложите, госпожа Хелсен. — А что будет твой друг? — Женщина взглянула на Леви ласково, будто знала его уже много лет. — Ты слишком худенький для солдата, тебе стоит больше есть. Лицо Смита дрогнуло в попытке сохранить остатки серьезности, Леви выразительно глянул на него. — То же, что и ему. — Хорошо, мой милый, скоро все принесу. Госпожа Хелсен ушла, за столом воцарилась странная атмосфера. — Она знала меня еще ребенком, подруга отца.  — Правда порола тебя, командор? — Еще как! Я редко доставлял взрослым проблемы, но если влипал, то серьезно. Думаю, ее ремень уберег меня от многих ошибок. Леви вспомнил воспитание Кенни, тот умел вбивать свою науку быстро и на всю жизнь. — Меня тоже поколачивали в сопливой юности, соглашусь, это действенно. На столе незаметно появились миски с наваристым супом, корзинка с еще теплым хлебом, ароматное рагу, хозяйских размеров куски пирога. Через полчаса они едва могли дышать, пришлось ослабить ремни УПМ. — Это было… — … волшебно, — закончил за него Смит. Леви кивнул, мысли текли лениво, не хотелось двигаться и даже говорить. Смит, кажется, пребывал в таком же состоянии, откинувшись на спинку стула, благостно щурился от огоньков свечей. Лицо его в теплом полумраке казалось юным, его не портили даже свежие раны. В груди привычно заныло, Леви отвел взгляд. — Ты не жалеешь? Леви сразу понял, о чем говорил Смит. — Нет. — Я рад. Понял, что ты нам нужен, с первого взгляда. — Как? — Увидел, как ты двигаешься, словно родился в воздухе. Ты был совсем другим… без той вымученности, что бывает у кадетов, ты будто танцевал. Леви испытал острый приступ смущения. Он знал, что хорош в обращении с приводом, многие говорили ему об этом. Но никогда прежде он не слышал такого… поэтичного сравнения. — Не льсти мне, Смит, я не девица, которую нужно одаривать комплиментами. Пламя свечи дрогнуло на сквозняке, лицо Смита заиграло переменчивым рисунком теней. Было непонятно, о чем он думает и чего хочет добиться своей откровенностью. В расположение легиона они возвращались неторопливым шагом, коротко попрощались. Сегодня Леви изменил привычке, разделся, лег в постель. Его окружил запах порошка и свежести, глаза закрывались сами собой. “Ты был совсем другим… будто танцевал”. Будь ты проклят, чертов Эрвин Смит. Будь проклят твой талант парой метких слов забираться под кожу горячечным зудом, который уже не вытравить, как ни старайся. Запах горящих мертвецов забивал ноздри, оседал жирной вонью в легких, лип к коже и волосам. Костер горел ярко и жарко, его разжигали горючей смесью, щедро сдабривали дровами и сухими ветками. Все, что осталось от тридцати разведчиков, на глазах обращалось в пепел. Что-то разошлют в дешевых урнах по родственникам, что-то развеют со стены. В разведке всегда было много сирот, одиноких солдат без родных и друзей за пределами казарм. Их семьей становился легион, они жили им, сражались за него и умирали. Смит неотрывно смотрел на огонь, в его глазах отражалось яркое пламя. Что он чувствует сейчас?  Убийца титанов и солдат… Как возвышенно. И правдиво. Толпа у костра редела, разведчики уходили группами, наверняка шли заливать горе едким, дерущим глотку пойлом. Смит оставался до последнего, до тлеющих углей и предрассветных сумерек. Леви почему-то ждал его, сидя на груде поленьев. Когда костер окончательно затух, а холод пробрал до костей, он встал, подошел к Смиту и потянул за край плаща. Тот вздрогнул, обернулся. — Идем, тебе нужно согреться и выпить. Вопреки ожиданиям, Смит не возражал, покорно шагал следом. За все время своего капитанства Леви никогда не приводил в комнату гостей. Ему не нравилось чужое присутствие, но сегодня он сделал исключение. Когда-то давно Ханджи привезла ему бутыль из темного стекла, прокомментировав: “Варево просто убойное, проймет даже тебя”. Он разлил янтарную жидкость по чайным кружкам, протянул Смиту. Пальцы у него оказались ледяными. Они пили в тишине, но это не напрягало. Через полчаса Леви почувствовал, как от желудка по телу разливается приятный жар, скованные мышцы расслабляются. Ханджи не обманула. Смит сидел почти не двигаясь, только подносил ко рту кружку, делал большие глотки. Он казался абсолютно трезвым и мрачным. Комнату осветили лучи восходящего солнца, розовые полосы света рассыпались по стенам и скудной обстановке. Леви затушил свечи. — Мне пора, — твердо сказал Смит и встал. Покачнулся, заваливаясь вбок, Леви едва успел поймать его в полуметре от пола. Очевидно, трезвость командора была лишь иллюзией. Впрочем, как и многое в нем. — Доведу тебя до комнаты, расшибешь же упрямую башку. Смит кивнул, закинул руку ему на плечо, перенес часть веса. Они медленно тащились по пустым в ранний час коридорам, Смит жил в другом крыле, путь им предстоял длинный. Леви крепко сжимал горячий бок, ухватившись за ремень УПМ, Смит почти лежал на нем, шею щекотало теплое дыхание, можно было почувствовать гулкое биение сердца. От него тянуло костром и теплым, нежным запахом тела. Леви никогда не чувствовал такого от взрослого человека. Обычно так пахли дети или совсем молоденькие девицы. Взрослые мужики же, на его памяти, обычно воняли терпким потом и мускусом. У нужной двери ему пришлось прислонить Смита к стене, обшарить карманы его куртки в поисках ключа. Обстановка внутри больше напоминала кабинет, чем комнату для сна и отдыха. У окна стоял большой стол, заваленный бумагами, громоздкие шкафы полнились книгами вперемешку с папками и свернутыми картами. На крючке, вбитом в стену, висел свежий комплект формы, у маленького, мутноватого зеркала лежала расческа с мелкими зубьями и баночка без надписей. Леви сгрузил Смита на постель, снял сапоги, расстегнул ремни на груди, поясе и бедрах, чтобы те не пережимали кровоток во сне. Накрыл его одеялом и, собрался было уходить, но почувствовал знакомый сладковатый аромат. Обшарив комнату взглядом, он увидел на подоконнике металлическую чашу с мелким порошком, опаленным по центру. Леви подошел ближе, принюхался. Ему захотелось расхохотаться: у Смита не было женщины, он просто жег какую-то вонючую траву в попытке спастись от комаров. От этого почему-то на сердце стало легче.