Conscientia Et Acceptio

Тишина. Она не нарушается ничем. Торопливые шаги по полу, приглушенные голоса, шум оборудования — все поглощается обволакивающим, траурным молчанием. Белый стерильный цвет, абсурдно разбавленный детскими стендами, плакатами, игрушками, дополняет всеобщую тишь. Дино слишком хорошо знал ее — прочувствовал каждым движением души эту гулкую эмоциональную пустоту, которая везде, в каждой больнице, была одинакова. Он бросил взгляд в стекло окна, за которым — темный мрак ночи: снова в белом халате. Даже черты собственной сегодняшней внешности он не видел — видел только его: этот белый докторский халат. Ему казалось, Геральд, или Мисселина, или отец — кто-то из них постоянно подыскивал ему задания, которые приводили в детские отделения. В такие, как это, попадали те, чье тело уже было не в силах нести груз души: маленькие, хрупкие дети, для которых палата была последней обителью перед вечным покоем. Облегчить земное страдание ребенка и его родителей, теряющих себя под натиском горя, дать измученной душе покинуть землю без страха и боли — казалось, теперь ангел мог делать это интуитивно: настолько часто приходилось ему выполнять подобные задания. И не только провожать души к Отцу учился Дино. Ощущать каждое движение души, видеть все ее грани, утешать, излечивать, спасать — Дино осознавал дар приобретаемого опыта и накапливаемую силу, но… Смотреть в глаза родителей, полные надежды, и глаза детей — уставшие, плачущие о покое — это испытание было слишком тяжелым для ангела. Дино понимал, почему ему снова и снова дают подобные задания, а в пару — демонов, жаждущих людской боли. Он, любящий людей, желающий помочь им, интересующийся лекарским искусством, мог стать целителем, полезным Небесам и самому Великому Равновесию. Ангел хотел этого, но порой слишком тяжела была ноша ужаса человека, идущего в руки Отца, — ужаса, усиливаемого демоном и передающегося Дино. Он знал, что должен отдалиться от людей. Истинная любовь ангела — любовь тихая, смирная. Любовь отрешенная. Любовь Дино же была трепещущей, ранимой; слишком отзывчивой, слишком вовлеченной. Потому, каждый раз оказываясь после Водоворота в больнице, ангел ощущал, как прямо в груди камнем встает тяжелая, душащая боль ожидания. Ноа впервые был в людской больнице, и, если бы не присутствие ангела, здешняя атмосфера, напитанная болью, задушила бы его. Казалось, он, будучи демоном, должен был радоваться этой боли, наполняться человеческими страхами и страданием, но что-то во всем этом неотвратимо пугало его. Он был уверен: не только ему доводилось испытывать подобное, и все демоны когда-то боялись этой гнетущей, липкой атмосферы ужаса — но потом привыкали. Такова их задача: поддерживать Равновесие. Но сегодня он здесь не за этим. Ноа легонько коснулся плеча Дино, и тот вздрогнул, словно забыл о демоне, который смотрел на него с искрящимся любопытством. Присутствие юноши казалось странным: на подобных заданиях Дино прежде приходилось соперничать с настоящими садистами, и хотя Велиал носил свое имя заслуженно, о самом Ноа ангелы, уже работавшие с ним, не отзывались как об «истинном сыне своего отца», что говорили, например, о Люцифере. Напротив, отмечали спокойный, размеренный подход к делу, отсутствие враждебности — и, самое главное, талант, не переходящий в жестокость к людям. «И чему же мы должны научиться друг у друга?..» Будто прочитав мысли, Ноа произнес: — Я хочу посмотреть, как ты работаешь. — Хочешь… посмотреть? Ангел был насторожен, недоверчив — юноша ощутил укол обиды. Хотелось сказать, что он не такой, как все демоны, которых прежде встречал Дино, и уж точно не такой, как Люцифер, который постоянно цеплялся к нему, — но это… это было бы слишком жалко. Растерянность, смятение застыли на лице Ноа, и в который раз ангел ощутил собственное несовершенство. Его опыт общения с демонами не был идеальным, но он не должен был — ему нельзя было — нести в своей душе предубеждение, видеть в них врагов. Все они — и ангелы, и демоны — борются друг с другом не в поиске хаоса, но для того, чтобы поддерживать Равновесие. По крайней мере, в идеале, к которому Дино стремился. Он на мгновение прикрыл глаза, прислушиваясь к собственному свету, и, открыв их, посмотрел на Ноа. — Будешь просто наблюдать? Перемена, произошедшая в Дино, была бы незаметна, если бы не его глаза. Они, всегда ясные и тихие, засветились чистой, всепринимающей любовью. Ноа хотелось укрыться в этой доброте, согреться ее теплыми, нежными лучами — и он тянулся к ангелам, искал их снисхождения и внимания, лишь бы только ощутить, что его принимают и любят просто-так-любовью, ни за что и даже вопреки: вопреки его природе, деяниям, мыслям. И Дино — Дино мог стать самым ярким лучом в его мире, самым теплым и трепетным. Ноа знал это, чувствовал — и жаждал. — Да, я хочу просто понаблюдать за тем, что и как ты будешь делать, — демон мягко улыбнулся. — Я не собираюсь тебе вредить. — И людям? — И людям, — спохватился Ноа. — К ним я… не притронусь. По крайней мере, сегодня, — честно признался он. Дино мягко улыбнулся, кивая. — Тогда пойдем. Сегодня нас ждет много пограничных душ, — несмотря на улыбку, голос ангела был печальным, заранее утомленным. Однако, стоило только им войти в палату, куда их привела медсестра как двух главных врачей на ночном дежурстве, тоска и усталость исчезли из голоса Дино. Речь лилась — успокаивающая, сожалеющая — и обволакивала собой всю палату и родителей, отчаянно молящих о спасении, и девочку, которая, кажется, уже ни о чем не молила. Дино вывел из палаты родителей, и Ноа последовал за ними, желая уловить каждый момент работы с ангелом — в кабинете осталась только медсестра, заботливо поправляющая одеяло, под которым, не шевелясь, лежал ребенок. Слова ангела разрезали тишину коридора: — Ей пора уйти. Как же он не любил эту часть — часть, где нужно говорить правду. Она разрушает надежду, и последняя ниточка, на которой держится дух родителей или опекунов, обрывается. Дино видел это много раз, и перед его глазами всегда разворачивалась одна и та же картина: дрожь в ослабленном горем теле, в голосе, в глазах, наполняющихся слезами, — дрожь переживаемого кошмара. И этот кошмар ангелу предстоит пропустить через себя, чтобы рассеять мрак и осветить их души, утешая, излечивая. — Н-нет, — отец закачал головой. — Нет. — В-ведь что-то же еще м-можно сделать? Д-доктор, она… она так много в-всего еще- Голос матери оборвался, и она, не держась на ногах, повисла в объятиях мужа — он подхватил ее, стоило только ей начать говорить. — Я знаю, вы боитесь потерять ее. Но она она... Она жаждет покоя. Демон ощутил: речь Дино преображается. Может, то было не слышно людскому уху, но он чувствовал, как каждое слово наполняется ангельским светом, и как он, касаясь душ мужчины и женщины, что-то делает с ними. — Вы в смятении, вам больно и горько терять вашу дочь. Казалось, свет Дино окружает души, измученные, страждущие — обнимает, укутывает. — Но мы сделали все, что могли. И объятие души на мгновение — на то мгновение, которого достаточно, чтобы осознать — дарит ей прозрение. — И ей нужно уйти. Ее тело… больше не способно нести в себе болезнь. Прозрение краткое, не приближающее к вечной истине, но помогающее понять и принять то, что происходит, начинало ослаблять оковы непрерывного, долгого кошмара. — Ваша дочь… — Дино повернул голову в направлении кабинета, через стекло на двери которого была видна палата. — Ваша дочь устала — вы и сами знаете это. — Что Вы такое… да что Вы г-говорите? Отец отшатнулся от Дино. Ноа чувствовал, видел: его душа все еще мечется, вырывается, прячется от ангельских глаз. Не хочет принять, не хочет смириться — и вот тут-то, казалось, стоит действовать Ноа. Разодрать рану, которую пытается залечить Дино, растравить отчаяние — закрыть путь к смирению, внушив ложную надежду и преумножив последующую агонию потери. Напитать страданием маленькую, слабую душу, так легко ввергаемую в мрак. И было мерзко — мерзко, что все существо демона жаждало сделать это: он чувствовал не только действия Дино, но и тягу ему помешать. Ноа посмотрел на ангела — тот бегло ответил на его взгляд, и в этом кратком столкновении глаз юноша ощутил все свое нутро обнаженным: показалось, лишь посмотрев на него, Дино все понял, а потому еле качнул головой, останавливая, и вернулся к отцу. То же сделал и Ноа, заталкивая куда-то вглубь растущее отвращение к собственной природе. — В-вы хотите сказать, что нам нужно просто сдаться? Оставить дочь… умирать? — Нет, — глаза Дино теперь были направлены не на обоих родителей, а только на отца, и душа его — душа борца, душа, полная надежды, — озаряется ярче. — Вы не оставляете Вашу дочь умирать. Вы сделали все, что могли. И мы тоже. — Я… я не понимаю… — Я- — И за что ей это все, доктор? — вдруг спросила мать. — За что Бог… так с ней обошелся? Дино опустил взгляд. Все его тело отяжелело, налилось свинцом вины. — Я каждый день молилась за мою девочку, м-молилась, чтобы она была спасена, чтобы Он благословил врачей на- Голос женщины вновь сорвался в тихий, беспомощный плач. — Все болезни — от лукавого, милая. Бог никогда не оставит нас. — Тогда почему, — всхлипывая, мать еле произносила слова, — п-почему Он не защитил ее? Ангел хотел было ответить, но она опередила его: — Доктор, Вы верите в Бога? — Да. — За что Он… так с нами? За что Он так с ней? Вы работаете в больнице и… за что? Дино взглянул на Ноа. Тому, казалось, самому было интересно услышать ответ: он смотрел с замешательством, ждал. Ангел выдохнул, обращаясь к родителям. В который раз он рассказывает это, но, он был уверен, сколько бы еще не пришлось объяснять простые для него истины, ему никогда не надоест. Он лишь надеялся, что свет его души поможет им осознать сказанное. — Раз и вы люди верующие, вы знаете, что бессмертие недоступно человеку — и Бог не может этого изменить. Таков был выбор самого человека в начале времен. Лишить выбора — значит, лишить свободы, и Он не мог не дать выбор Адаму и Еве, ведь любил их. — Любил, а потому искусил? — не сдержался Ноа, и на лице его Дино заметил тень едкой улыбки — до боли знакомой, такой же, как у него. — Деревом познания Добра и Зла. — Бог не искушает. Бог дает выбор. — То есть болезнь нашей девочки — ее выбор? — Нет, — Дино покачал головой, прикрыв глаза. — Нет. Свет и тьма. Жизнь и смерть. Здоровье и болезнь. Наш мир построен на контрастах, которые определяют его Равновесие. Где-то люди могут делать выбор — но где-то все случается без них. Как и болезнь вашей дочери. — То есть Он… Он выбрал ее? — Бог не выбирает, кому дать болезнь, а кому — исполинское здоровье. Он не управляет вами или вашей дочерью. Этот мир… Дино на миг замолчал, и Ноа заметил: его глаза наполнились болью. — Этот мир сломан. Вы в этом не виноваты, Ваша дочь — тем более. Мир был сломан еще в начале времен, и… потому мы и нужны. Врачи, — поспешил добавить ангел. — Потому что в этом сломанном мире есть болезни, и боль, и горе. Потому дети рождаются с такими заболеваниями, — он вновь повернул голову к палате, вглядываясь в нее через стекло. — И порой мы ничем не можем помочь. — Н-но почему? — женщина подошла к Дино ближе, он обернулся к ней. В ее заплаканных, усталых глазах — молящее отчаяние. — Почему именно она? — Я… — ангел выдохнул. — Я не знаю. Мать покачала головой, отступая к мужу. — Но я знаю, что, как бы ни была тягостна жизнь Вашей дочери здесь, Отец ждет ее с любовью и миром. Ждет, как родную дочь, которую согреет в объятиях после земной боли. И вас, — Дино подошел к обоим ближе, осторожно кладя руки им на плечи. — И вас ждет успокоение. Голос ангела стал глубже — только Ноа это слышал?.. — И вы сможете утешиться в Его объятиях еще при жизни. Казалось, сам воздух стал легче и свежее — здесь, в этом тихом, наполненном смертью месте. — Ваша дочь упокоится, и вы найдете в себе принятие и мир. Она не уходит в Небытие, но уходит к Отцу, который будет оберегать ее, пока и вы не придете к Нему. Ноа, замерев, наблюдал, как души мужчины и женщины — кричавшие, бившиеся в исступлении — становятся тише… — И больше не будет боли, и не будет страха. …И как свет ангела, уже озарявший их, мягко рассеивается по их телам. — И будет только мир. Здесь — и Там. Дино опустил руки, и муж с женой словно проснулись: оглянулись, посмотрели друг на друга — и на него. — Проведите последние дни с нею в любви и отпустите ее. Молча, в тумане пережитого, услышанного и еще не осознанного, родители слабо кивнули «врачам» и, взявшись за руки, вернулись в палату. Дино проскользнул за ними, приблизился к постели девочки. Ее душа была тонкой, устало-тихой, тусклой. Ангел поймал ее блуждающий взгляд и мягко улыбнулся, кладя руку ей на голову, — его душа, соприкоснувшись с ней, раскинулась по обессиленному телу пеленой тишины, заглушая томление боли и слабости. Молча кивнув родителям, Дино вышел из кабинета — и Ноа не отставал ни на шаг. Ему хотелось что-то сказать, как-то обратиться к ангелу, но ни одно слово не шло на ум. Палаты, палаты — белые, тихие, грустные — будто не собирались заканчиваться. Ноа хотелось пожаловаться на усталость, на то, как долго длится эта земная ночь и что он явно не думал, что они будут перевыполнять указанную норму, но, глядя на Дино, не смел ничего говорить, а только наблюдал. Демон слышал, знал: Дино был сильным ангелом. Пусть он только учился, его важная роль в будущей жизни Небес была очевидна — и теперь Ноа лично убедился, почему так говорят. Стало понятно также, почему, упоминая лекарские занятия, многие вспоминали Дино — даже те, что не особо его любили. Восторг ангелом наполнял Ноа все больше и больше — восторг, смешанный с не поддающейся контролю завистью. Он завидовал всем этим людям, на которых падал божественный свет, к которым прикасались эти излечивающие, успокаивающие руки; завидовал их примирению с реальностью, их успокоению и принятию — и завидовал, что все это Дино делает для них. Для них одних он учится и повышает свое мастерство; за них одних он готов страдать, принимая на себя их боль и тревоги; и ради них он пришел сюда и, не жалуясь, не смея давать волю усталости, трудится, растрачивая себя. Жадность — отравляющая, едкая, душащая — просыпалась в Ноа, и он начинал понимать, почему многие не могут даже просто общаться с ангелами, особенно с теми, что показывали успехи в обучении. Теперь он был убежден: все дело в жажде света, жажде обладания, в этой присущей демонам тяге к тому, чтобы покорить себе даже самое безобидное и нежное создание. Да. Покорить. Сломать. Исказить. Ноа надеялся, что работа с Дино, организованная по его просьбе к отцу, поможет лучше узнать ангела. Однако в итоге он оказался таким, каким юноша его себе и представлял, но вот он сам — он сам открылся для себя с ужасающей стороны. И когда в кратком перерыве между посещениями детей Дино поблагодарил Ноа за терпение, за то, что он не борется с ним, а сопровождает его, демон ощутил, как что-то в груди налилось мучительной, виноватой болью. *** В окна забрезжил рассвет. Дино подошел, прислонился лбом к холодному, чуть влажному от заморозков стеклу. Он любил свою природу, любил саму возможность помочь людям — пусть не всем сразу, но даже одна утешенная душа стоила всех ужасов, которые пропускал через себя ангел: снова и снова, задание за заданием, не считаясь с собой. Однако, как только задание подходило к концу, все, с чем соприкасался за это время Дино, выливалось на него разъедающей, прожигающей тьмой. Она душила, туманила взор и застилала мысли: обрушивалась на них хворью, и они наполнялись отчаянием, они кричали и стонали о страхе — всем тем, что ангел излечил, он будто на время заболевал сам. Слишком близко подпускал к себе людей, слишком сильно им сопереживал и не мог отделить от себя. «Плохой из меня “учитель”», — подумал он и, оторвавшись от стекла, оглянулся на Ноа. Тот, не зная, куда себя деть и что делать, стоял чуть поодаль, тихо наблюдая. Дино понимал, что демон примерно догадывается о его состоянии: на протяжении всей земной ночи он чувствовал, как юноша наблюдает за его душой и ловит направление его света. Мужчина мог закрыться от Ноа, не подпустить его любопытный взгляд к себе, но позволил немного следить за собой: хоть юноша и был демоном, за это время Дино не ощутил от него особой опасности и враждебности. Ноа, не отрывавший взгляд от ангела, заговорил сразу же, как тот обернулся: — Я могу как-то помочь? Дино покачал головой, мягко улыбнувшись. Отошел от окна, потирая шею. — Такое у меня бывает после тяжелых заданий. Но, — ангел улыбнулся шире, — спасибо за беспокойство. Ноа ощутил встрепенувшуюся радость и сам заулыбался в ответ. — Это тебе спасибо, что… не отогнал или еще что, когда оказалось, что я не буду «поддерживать Равновесие» сегодня. Дино хохотнул. — Представляю, что было бы, если бы мне пришлось бороться с тобой сегодня. Я бы вряд ли смог помочь большему числу людей, чем было задано. — А зачем… зачем ты вообще превысил заданную норму? Ангел посмотрел на него так, словно ответ был очевиден. — Потому что мог помочь, — спокойно произнес он. — А скольким вообще ты должен был помочь? — уточнил юноша. — По заданию — всего четверым. Но ты же понимаешь… что я должен помочь стольким, скольким смогу. Ноа действительно понимал это, но лишь как теорию. На практике ему казалось глупым так изнашивать себя, когда то не требовалось обучением. Он осознавал, что, вероятно, рассуждает как демон, а ангелы живут по другим принципам, и все же, казалось, существовал здравый смысл, который для всех был одинаков. — Зачем так мучить себя? — А зачем так мучить их, Ноа? Ты никогда не задавал себе этот вопрос? Слова застряли в горле, и демон сглотнул, желая прогнать неприятное ощущение спертости. — У нас у всех свои роли, — все же произнес он. — Я знаю, — Дино вновь улыбнулся этой его мягкой, принимающей улыбкой — юноша видел ее и прежде, но в эту земную ночь, казалось, выучил наизусть, запечатлел у себя в памяти. — Я знаю, — повторил ангел. — И все же… зачем? И, самое главное, почему… — он замолчал, обдумывая, стоит ли продолжать, но, встретившись глазами с Ноа, договорил. — Почему мы получаем от своих ролей удовольствие? Потому ли, что это в нашей природе… или потому, что нас так воспитывают?.. Да, от рождения мы лучше чувствуем определенные стороны чужих душ, но вот удовольствие спасения — и удовольствие падения. Испытываем ли мы их от природы? Ты не думал об этом сегодня, Ноа? Юноше показалось, Дино уже знает ответ, и все же он хотел дать его сам. — Честно сказать, я ду- Ноа резко замолчал, оглянулся, и ангел за его спиной устало выдохнул: — Только его здесь не хватало… Оба ощутили присутствие Люцифера еще до момента, как он свернул в их часть коридора. Демон был явно не в духе: вокруг него, казалось, сам воздух сгущался, становясь тяжелее. Его взгляд скользнул по Ноа, уставился на Дино, и губы растянулись в едкой, отравляющей усмешке — той самой, тень которой ангел прочитал на лице юноши. — Тебе здесь не место, Люцифер, — выпрямляясь, произнес Дино. — И мы уже тоже собирались уходить. — А мне помнится, — он подошел к мужчине и остановился, проницательно оглядывая с ног до головы, — мы как-то раз хорошо поработали вместе в больничке наподобие этой. — Чудно, что ты помнишь. А теп- — Как ты вообще узнал, где мы? Люцифер развернулся к Ноа, и Дино с удивлением заметил: яд исчез из усмешки демона, и, хотя он все еще не был дружелюбно настроен, к юноше явно относился проще. — Пришел на запах девственника, — мужчина кивнул в сторону Дино. — Не упускаешь ни одной возможности съязвить? — выплюнул Ноа, бросив краткий взгляд на ангела. Тот знакомо качнул головой: так же, как уже было в эту земную ночь, — словно попросил не продолжать. Люцифер засмеялся. — Да просто спросил у Велиала. Хоть ты, Ноа, какого-то хуя украл у меня задание со Святошей, попросив помощи у отца, у меня с ним тоже отношения хорошие. Рассказать о такой мелочи, как место вашего задания, — пустяк. — Отец даже не спросил у тебя, зачем? — Спросил, конечно. — И… — И я сказал, что помогу тебе с наведением беспорядка. Ноа цыкнул, хмурясь. — Отец знает, что я сегодня просто наблюдатель. — О-о-о, он знает, — Люцифер усмехнулся. — И не особо-то этим доволен. Вдобавок… — демон отошел от юноши и бросил взгляд за спину — на стену, на которой были развешены яркие постеры с героями и героинями каких-то мультиков и фильмов, видимо, любимых земными детьми. — Признаться честно, я немного соскучился по совместным заданиям с тобой, — очевидно, обращаясь к ангелу, Люцифер довольно тряхнул крыльями. — Ну что, как обычно? — он резанул Дино сатанинским взглядом, в котором, казалось, зарождался сам хаос. — Я сею беспорядок, а ты за мной прибираешь, м? Как в старые-добрые. — Люцифер, прекрати это, — устав терпеть, потребовал ангел. — Хватит уже разводить детский сад. Улыбка сползла с лица демона, но глаза — все те же. Дино не раз видел их такими — темными, налитыми сатанинской вседозволенностью — и давно признался себе: он боялся этих глаз. — Думаешь, я шучу?.. Стоило демону поднять ногу, чтобы сделать шаг по направлению к палатам, как Дино оказался перед ним и, крепко схватив за запястье, чуть раскрыл крылья, перекрывая дорогу. — Я знаю, что ты не шутишь. Но не надо вовлекать детей в твои разборки. Дай этим несчастным душам спокойно дожить свой век и уйти к Отцу. Люцифера передернуло. — Может, они уйдут к моему отцу, не думал? Дино отпустил запястье мужчины, спокойно улыбнулся, уверенный в собственной правоте. — Ты знаешь, что не уйдут. Все в Дино: от этой спокойной уверенности до кончика каждого перышка — все забиралось Люциферу под кожу и расцарапывало, раздражало душу. Он не хотел думать и вспоминать, почему, а просто отдавался этому яду, что разливался внутри каждый раз, как только он начинал даже просто говорить с ангелом. Сломать. Отравить. Исказить. Люцифер не мог представить свою жизнь без этих желаний к Дино, и чем дольше он ждал, тем одержимее становился. Это не значило, что он каждое мгновение ощущал их и жил ими — вовсе нет. Но они бесконечно жили в нем: всегда, где-то на фоне всех прочих чувств, мыслей, эмоций была эта жажда по сломанному, отравленному, искаженному Дино. Хотелось в это мгновение — в этой больнице, сейчас — дать волю своей демонической силе. Раздражало: на всем этаже, во всем отделении с детьми ощущалось присутствие Дино, его деяния. Снова сберег, утешил, примирил с реальностью эти мелкие, жалкие, неполноценные душонки. Ради чего, для кого растратил себя? Самому ощутить в полной мере эту чистую душу и забраться в нее, посеяв гнилое, темное, пожирающее — Люцифер испытывал такую жажду, что, казалось, каждой клеточкой тела, каждой каплей крови ощущал тоску по хаосу, который можно посеять в этом абсолютно чистом, безгрешном ангельском порядке. Сколько еще он будет растить в себе это мучительное желание? Сколько еще будет оттягивать момент?.. Он взглянул на Ноа, и тот, глупый мальчишка, стоял с беззащитно распахнутой душой. Глаза юноши метнулись к Люциферу, и в них одних демон прочел… солидарность. Ноа чувствовал жажду демона, и ему было страшно признавать: она ему знакома. Он нахмурился, скользнул взглядом по Дино — и виновато отвел глаза. А тот, наивный Святоша, наверняка ни о чем не догадывается. Дино ждал, пока Люцифер хоть что-то скажет или сделает, и готов был в любой момент броситься на защиту детей, потому что был уверен: демон не подавит в себе садистские желания. Но, когда тот произнес: «Ну, тогда в Водоворот?» — Дино на какой-то миг потерялся. — Серьезно? Люцифер лишь улыбнулся и пожал плечами. Путь до Небес был тих, и Дино наслаждался этим молчанием: сейчас оно идеально совпадало с его состоянием. Несмотря на все еще держащееся ожидание возможных выходок со стороны Люцифера, он истинно желал лишь одного: поскорее упасть в кровать и забыться долгим восстанавливающим сном. Благо, впереди были целые вечер и ночь: на Небесах прошло не особо много времени, и они встретили Дино возвышенной красотой приближающегося заката. Ноа развернулся к ангелу и, подойдя ближе, вдруг взял его за руку и прижал ее к своей груди. — Спасибо тебе за то, что позволил быть рядом и наблюдать. Я… да. Спасибо. Он кивнул Люциферу и хотел было направиться в сторону Ада, но Дино остановил его, положив руку на плечо, и его улыбка отозвалась в Ноа стыдом за себя, собственные чувства, желания. — Если вдруг ты захочешь поговорить о том, что тебя так забеспокоило… можешь обратиться ко мне. Если тебе будет комфортно. Хорошо? — Да. Юноша улыбнулся и, как только Дино опустил руку, поспешил к спуску в Ад. — А если меня что-то беспокоит, — насмешливо начал Люцифер, — тоже могу к тебе обратиться? Ангел нахмурился и развернулся в сторону жилого крыла школы, но демон остановил его: — Думаешь, мы уже закончили? Угроза кошмаром звучала в голосе — Дино хорошо улавливал ее и понимал, что эти оттенки — сигнал очередного люциферовского безумия. Он повернулся к демону, и тот заметил: белые крылья чуть приподнялись в напряжении. Предвкушение разлилось по телу сладким томлением: — Давай поговорим где-нибудь. Например, у меня в комнате. — У тебя… в комнате?.. — Да, прямо у меня. В Аду. — Ты… в своем уме? Думаешь, я полечу к- — У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Ты знаешь, что демоны такими делами не шутят, так что, — Люцифер улыбнулся, и улыбка вышла предвкушающей, неуютной, — пойдем. — Нет, — отрезал Дино. — После задания один на один с тобой в Ад… ты смеешься? — Если ты пойдешь со мной и согласишься на мое предложение, я обязуюсь никогда больше не мешать тебе на заданиях. И… договорюсь, чтобы нас даже не ставили в пару. Ангел удивленно распахнул глаза. Замешкавшись, спросил с сомнением: — Ты… серьезно? — Опять же, ты знаешь, демоны такое ангелам просто так не говорят. Никому не говорят. Сделка есть сделка. — Что же… что же ты потребуешь взамен… — Узнаешь, если пойдешь со мной. — Почему именно в Ад? Почему к тебе в комнату? — Потому что там я чувствую себя на своем месте. А ты — нет, — Люцифер жадно улыбнулся. — Что ж, это честно. Дино оглянулся на жилое крыло, где его ждала столь желанная постель и приятный, оздоравливающий сон. Но предложение Люцифера… кто знает, когда он еще на подобное расщедрится. Конечно, цена будет большой, да и заключать сделку с демоном — дело сомнительное, но, если цена выносима, ее должно заплатить во благо людей. Задания и без того нередко забирали огромные силы, и если Люцифер гарантированно и навсегда перестанет искать с ним соперничества на Земле… это стоило того. — Я согласен. Идем. *** Дино не должен был позволять себе думать подобное, но Ад… был отвратителен. Охваченные вечным пламенем просторы, сменявшиеся на холодные, безжизненные участки — однообразный мир воплощенной предсмертной агонии всего светлого, спокойного, мирного. Люциферу забавно было наблюдать за ангелом. Хотя небожители и спускались в Ад на занятия, они всегда были здесь чужаками: нелепым бельмом на глазу хаоса. Дино в глазах Люцифера был самым несуразным из них. Слишком чистый, слишком нетронутый, он был чем-то противоестественным в Аду, а потому жажда демона заразить эту стерильную безгрешность только росла. — А тут многое изменилось… — задумчиво произнес Дино, как только они вошли в комнату. Он был здесь всего раз, и то мельком, но хорошо помнил каждый элемент пространства: вместо этой большой постели — узенькая кровать на одного с большой, просто огромной подушкой; вместо прикроватной тумбочки — еще одна огромная подушка, на которой можно было сидеть, как на кресле; вместо- «Нет. Хватит». Воспоминания о прошлом вызывали в Дино невыразимую тоску. Каждый раз, стоило только ему вспомнить, казалось: от горла до живота — струна, и кто-то тянет ее так, что все внутри сжимается, стягивается, и тело, душа — все существо мучительно стонет от необратимой, плачущей тоски. Порой, особенно после эпизодов яростной борьбы за душу человека и погружения в самые темные методы и навыки души Люцифера, Дино, лежа в постели, хотелось выть от того, как раздирала изнутри эта тоска, истязая, мучая. И не только она сама была пыткой, но и тот факт, что ангел все еще помнил и страдал по потерянному, и, казалось порой, даже не верил, что Люцифер когда-то был его близкой душой. И в ответ на эти тягостные эмоции — знакомый порыв: открыть шкаф в своей комнате, достать вериги и затянуть их на ногах так, чтобы трудно было дышать от боли, и летать так долго и быстро, что крылья перестанут слушаться. «О Шепфа, прости меня за эти мысли». Люцифера воспоминания о прошлом злили и раззадоривали. Он похоронил глубоко в себе любые сожаления: и горе потери, и чувство вины, и саму память о Дино как о ком-то ином, кроме как о наивном, раздражающем Святоше. И если вдруг что-то из этой давней могилы вдруг давало о себе знать, Люцифер не позволял. Сигналом «шевелений» в этой могиле была яркая, рвущая душу боль. Хотя со временем Люцифер и научился топить ее в демоническом задоре, даже длясь миг, она заставляла ощутить разлад с собственной жизнью. Словно в это краткое мгновение демон вдруг оказывался выброшен из собственного тела, из собственных мыслей и не понимал, как тот мир — мир его утерянного прошлого — стал этой реальностью. Ощущение необратимости, бессилия и захлестывающая все ощущения глупая боль-вспышка — чем ярче были эти переживания, тем сильнее Люцифер утопал в демонической жадности. Но сейчас чувство было новым. Впервые за долгое, очень долгое время Люцифер был обращен в прошлое не собственными ассоциациями или воспоминаниями, а самим Дино, его брошенной в воздух фразой. Разрывающая, резкая боль заставила замереть, и ангел — здесь, второй раз спустя столько лет в этой комнате — вдруг показался ему таким… Трогательным. Белые крылья — большие, чистые, яркие и такие чужие в этом мире тусклых красок, размываемых багровыми отсветами; светлые волосы, все так же собранные в хвост, как тогда, когда он был здесь; и даже одежда «ангельских» оттенков. И весь он — чужеродный, но такой манящий... Именно. Манящий. Отстраняясь от терзающей тоски, Люцифер отдался этому ощущению. Да, Дино манил его — манил многих демонов. И он — он, а не кто-то другой! — разрушит этот маяк божественного света, потушит его. Поглотит. — Давай лучше вот что вспомним, Дино, — преодолев расстояние между ними, Люцифер взял ангела за плечо, развернул к себе и, толкнув, заставил прижаться к стене. — Вспомним, как я хотел прикоснуться к твоей душе. Помнишь? Он повел прядку у лица Дино за ухо, и ангел почувствовал, как сердце заныло отвратительно-сладкой болью. Он резко оттолкнул Люцифера от себя, отходя. — Давай сразу к делу. Чего ты хочешь? — Ц, какой недотрога. Это я и хочу изменить. — Что? — Твоя душа… — процедил демон и вновь приблизился к ангелу, беря его сзади за шею, и тот стоял, замерев, глядя прямо в глаза, и во взгляде Дино — осознание. — Дай мне коснуться ее. Здесь и сейчас. — Сейчас? Нельзя по- — Нельзя. Только здесь. И прямо сейчас. В голосе демона — сладкие ноты желания: сладкие до тошноты, до сжатия горла. В красных глазах, мерцающих под приглушенным светом, — сила и уверенность. Люцифер знал: если он предложит что-то подобное — что-то, что в перспективе могло навредить лишь ангелу, — взамен на то, что оставит его на заданиях в покое, Дино не сможет отказаться. Не посмеет. Потому что отказаться — значит, бояться и быть эгоистичным; значит, отказаться от блага людей ради самого себя, а этого ангел позволить не мог. И Дино чувствовал: в голосе, мимике, в руке, обжигающе держащей его сзади за шею, — Люцифер прекрасно понимал власть своего предложения. — Тебе же нечего бояться, — заключил он. — В любой момент, если что, ослепишь меня своим коро-онным трю-юком, — издевательски протянул он, зная: Дино не разрешит себе навредить ни ему, ни другому демону. — Обещаю, и мы оговорим это в сделке: я только прикоснусь. Не буду пытаться исказить. Лишь дотронусь — а ты позволишь мне это сделать. — Позволю?.. — Не будь глупцом, Дино, — Люцифер отшатнулся, отнимая руку от шеи ангела. — Полностью снимешь защиту, конечно. — Я буду глупцом, если это сделаю. Демон поднял руки к груди, сгибая в локтях и направляя ладони к мужчине, — такой простой, почти человеческий жест, сообщающий: «Я безоружен». — Ты знаешь: демоны со сделками не шутят. — Тогда какая тебе выгода? Люцифер улыбнулся: ядовитое, ужасающее превосходство. — Мне кажется, ты и сам все прекрасно понимаешь. — Хочешь полностью увидеть меня? — Конечно. И ты позволишь мне это, — без тени сомнения подчеркнул он. — Хочу ощутить каждый уголок твоей души — и если успею, заберусь даже в те, о которых ты сам не знаешь. Исползаю твою душу, всего тебя высмотрю — и ты не посмеешь закрыться передо мной до того момента, пока мне самому не станет дурно от тебя, ангел. Последнее слово Люцифер будто сплюнул: с презрением, отвращением. — Мне даже интересно, насколько меня хватит — и такой уж ли ты безгрешный, как все говорят. Хотя мы оба знаем, что не такой, но… насколько все плохо — вот что мне интересно. Дино сперто выдохнул, отводя взгляд. Как давно демон это планировал? С того ли момента, когда честно заявил ему о желании коснуться его души, — или еще раньше? Как бы то ни было, момент подобран прекрасно. Дино, растративший силы на задании, утомленный, с еле теплящимися душевными силами — да даже если бы он хотел защититься от демонического касания, каких бы страшных усилий ему это стоило? И Люцифер, зная, что при заключении сделки ангел бы в любом случае не посмел закрывать свою душу, все равно хочет этого здесь и сейчас — здесь, где Дино столь некомфортно, и сейчас, когда он слаб, и Люцифер может полностью ощутить свое превосходство. Тошнота снова подкралась к горлу, но в этот раз — тошнота презрения. Ангел обратил взгляд к мужчине, вглядываясь в его черты, и все в нем: каждый миллиметр кожи, и эти властные глаза, эти губы, скривленные в улыбке обладания, — все ввинчивалось в мозг отвратительным раздражением. Было наплевать, что Люцифер увидит, почувствует в нем. Узнает ли о самоистязании, о сомнениях и страхах — все равно. Что бы он ни объял своей загребущей душой, ему не удастся навредить ангелу. Пусть не сейчас, но потом он сможет себя защитить — не ради себя, но ради людей. Только ради них он готов был согласиться — да, ради них. И пусть ядовитой змеей внутри свернулось тяжелое ожидание, Дино не смел беспокоиться о себе, потому, торопясь, произнес: — Я согласен. Люцифер ликующе улыбнулся и протянул руку. — Тогда заключим сделку, и я, Люцифер, обязуюсь никогда более, во веки веков, не становиться твоим соперником в земных заданиях и не вмешиваться в твои дела с людьми. Обязуюсь, — красные глаза хищно загорелись, — не пытаться исказить твою душу, а лишь коснуться ее. Давай, ангелок, теперь твоя очередь. Змея тревоги, лежащая где-то в груди, потяжелела, зашевелилась, но Дино сжал руку Люцифера, смотря на него. — Я, Дино, обязуюсь здесь и сейчас снять защиту со своей души для того, чтобы ты коснулся ее, и дать тебе возможность ее познавать — до момента, пока ты сам не разорвешь касание. — Я согласен, — произнес Люцифер, сильнее смыкая пальцы. — Я согласен, — подтвердил сделку Дино. Резко их руки пронзила острая боль, будто изнутри кто-то прожигал их, разрывал — и Дино, впервые заключающий сделку и прежде лишь слышавший о подобном, рефлекторно хотел было вырвать руку, но та, словно окаменевшая, не поддавалась, сжатая в пальцах Люцифера и застывшая во власти скрепляемой сделки. — Идиот, — процедил демон: попытка отнять руку сулила Дино еще большее мучение. Поддавшись порыву, он прижал ангела к стене собственным телом и, сжав в свободной руке светлые волосы, собранные в хвост, помог положить голову себе на плечо. Тот, хоть и ослепленный новым пожаром в руке, хотел было отстраниться, но демон сильнее сжал волосы. — Продолжишь так делать, и оба мучений не оберемся. Стой давай и жди. Немного осталось. Учащенное болью, дыхание Дино горячо скользило по плечу Люцифера — по коже побежали мурашки, и он отвернул голову. Кажется, будь сейчас совсем другой контекст, он бы просто посмеялся и подумал о том, а не перевести ли это подобие объятия во что-то поинтереснее, но… В слабости ангела, которую тот не успел взять под контроль из-за резкой невыносимой боли, открылось что-то… трогательное. Снова. Снова это ощущение. Люцифер скользнул взглядом по белым крыльям, распластавшимся по стене. Они дрожали, и каждое перо, поддаваясь дрожи и игре тусклого света, то и дело отблескивало чистой белизной. Демон помнил: эти перья — нежные, гладкие, шелковые, так сильно отличающиеся от многих крыльев, которых он когда-то касался. И внутри что-то сжалось душащей, плаксивой тоской. Нет. Не надо этого. Он качнул головой и, разозлившись: то ли на самого себя, то ли на прошлое, то ли на Дино, — отстранился, грубо прислонив ангела к стене рукой, сжавшей его плечо. Окаменелость рук ослабла, боль почти утихла — и через несколько мгновений все закончилось. — Сделка заключена, — Люцифер перенес руку с плеча ангела на шею и, сжав, повел за собой, толкнул на кровать — тот упал, как тряпичная кукла, еще отходя от боли. Странное чувство омерзения пронзило демона — омерзения к себе самому. Нет. Люцифер подошел к постели и одной рукой взял Дино за лицо, разворачивая к себе. Ангел хмуро косился на него. — Убирай защиту с души. Я хочу начать сейчас же. Дино кивнул. Закрыв глаза, он, задыхаясь то ли от еще не до конца утихшей боли, то ли от собственной слабости, обнажил свою душу. Всю. Без остатка.