Comeback/Возвращение

      Такемичи медленно открыл глаза, просыпаясь, и почувствовал знакомый запах дезинфицирующего средства. Он увидел белый потолок больницы, свет снаружи, заливающий комнату, и окно, открытое, впускающее свежий ветерок.       — Такемичи?       Голос Хины.       Такемичи наклонил голову в сторону звука, с красными глазами Хината нервно схватила его за руку. Такемичи хотел заставить себя сесть, но рана в животе сразу же причинила ему боль, почти до слёз. Хина быстро взяла тело Такемичи, мягко и осторожно помогла ему сесть, дрожа сказав:       — Ты… Не садись слишком быстро, рану зашили только вчера. Просто лежи, Такемичи.       С пересохшим горлом Такемичи прошептал:       — Где остальные…?       Хина дала Такемичи ложку воды, грустно сказав:       — Они в порядке… Позаботься о себе. Вчера ты потерял так много крови, что был на грани смерти, и врачам пришлось дать четыре пакета крови. Я… я думала, ты… — голос Хины срывался, слёзы наполняли ее лицо, каждый раз, когда она вспоминала, что произошло вчера; сцена с постоянными входами и выходами врачей и медсестёр и призывом морально подготовиться, всё вызывало у неё панику.       К счастью… Такемичи выжил.       Вопреки опасениям Хины, у Такемичи расширились глаза.       Он же намеренно проткнул неважное место? Он даже сказал Аккуну и Такуе заранее вызвать скорую помощь, прежде чем нанести удар Баджи, поэтому к тому времени, когда он ударил себя ножом, приехала скорая помощь, чтобы забрать его. Такемичи заранее всё просчитал, на самом деле, он не собирался умереть.       Так почему Хина звучит так, будто вчера произошло что-то драматическое?       Но вчера проявился этот симптом и, возможно, именно из-за него была большая потеря крови. Как только Такемичи вспомнил об этом, у него заболела голова, но он нежно взял Хину за руку, чтобы утешить.       — Всё хорошо. У меня не было реального намерения совершить самоубийство. В любом случае, теперь всё в порядке, я всё ещё жив и здоров.       Хина плачет, одновременно взволнованная и злая, ей хочется ударить своего глупого, добросердечного парня, но она не осмелилась прикоснуться к нему, опасаясь, что тот поранится. В конце концов, ей пришлось вытереть лицо салфеткой, сделать глубокий вдох, чтобы сохранить самообладание, и достать то самое ожерелье четырехлистного клевера, похожее на то, которое купил для неё Такемичи.       — Я… хотела отдать его тебе раньше, но ты был так занят, что я не могла найти подходящее время…       Такемичи тупо уставился на ожерелье четырёх листьев клевера и его глазницы слегка покраснели. Хина улыбнулась, положила руку на шею Такемичи и тихо сказала:       — Ты дал такой мне, потому что надеешься, что мне повезёт и я проживу счастливую жизнь. Я тоже, Такемичи. Я тоже хочу, чтобы ты прожил очень счастливую жизнь, ты — всеобщая надежда, поэтому я надеюсь, что вся удача в этом мире будет с тобой.       Хина нежно обняла Такемичи, тёплое, как огонь, счастье наполнило её сердце, она закрыла глаза и улыбнулась.       — …Я надеюсь, что мы с тобой сможем жить долго и счастливо.       Рука Такемичи, которая собиралась обнять Хину, остановилась в воздухе. В тот момент, когда он услышал эти слова, его пальцы задрожали, слёзы навернулись на его лицо, он медленно обнял Хинату, положив голову на плечо девушки, которую любил больше всего на свете.       Хината замерла.Парень, обнявший её, плакал, его голос хрипел от каждого слова:       — Я… прости… прости, Хина… прости, прости за всё…       Хината нежно гладила по голове державшего её человека, понимая, что Такемичи, наверное, сожалел о вчерашнем фальшивом самоубийстве, и засмеялась, весело сказав:       — Я прощаю. Я прощаю тебя, так что не плачь больше. Это раздражает рану. Давай, не плачь, мокрый идиот.       Такемичи вцепился в рубашку Хины, словно цеплялся за последнюю надежду в этой жизни, всё его тело дрожало, пока он кивал. Хината гладила парня по спине, пока дрожь того не прекратилась и Такемичи перестал плакать. Лишь сказал тихим голосом, как ребёнок, умоляющий о последней частичке радости:       — …Можем мы ещё ненадолго пообнимать друг-друга?       Хина улыбнулась, слегка покраснев, и тихо промурлыкала в знак согласия, медленно закрывая глаза.       Помнишь, я говорила… Ты защищаешь всех, а я буду защищать тебя, Такемичи.

***

      Сегодня первое ноября, Кровавый Хэллоуин закончился. Дело о том, что он зарезал Баджи, было полностью решено Хори, и Такемичи даже не встретил ни одного полицейского. В конце концов Баджи остался жив, Казутора не попал в тюрьму, а Майки никого не убил.       У Такемичи всё ещё было смутное ощущение, что все это лишь его галлюцинации. Если задача с историей Па-чина и Дракена была просто в том, чтобы максимально уменьшить потери, оставаясь при том же прошлом, то на этот раз он фактически изменил результат, рельсы сбились.       Единственное, что беспокоило Такемичи какое-то время, это то, что его родители узнали, что он зарезал себя. Его мать позвонила ему и ругала так громко, что у Такемичи загудела голова, и ему приходилось вымаливать всевозможные уговоры, прежде чем мать простила его.       Его отец также позвонил и заставил Такемичи пошатнуться в своей самозащитной морали. В конце концов, Такемичи пришлось взять на себя высокие успехи в учёбе и пообещать всё, что угодно, лишь бы два родителя, где-то далеко, чувствовали себя в безопасности.       Хината взяла отпуск на утро, чтобы позаботиться о нем. Они поговорили о фестивале в школе, третьего ноября был день фестиваля, в основном их класс готовился сделать maid-кафе, баристой был назначен Такемичи, но теперь он внезапно получил травму, что вызвало панику у всего класса.       Он спросил врача, можно ли будет его выписать в ближайшее время, на что тот сказал, что травма Такемичи по своей сути не была серьезной, но когда его доставили в больницу, причина потери крови была неизвестна, только поэтому его жизнь была в опасности. Врач даже посоветовал Такемичи, если это возможно, начать делать лёгкие упражнения как можно раньше, чтобы быстрее улучшить своё состояние.       В общем, если бы Такемичи хотел, он всё ещё мог пойти в день школьного праздника, но абсолютно без каких-либо тяжёлых действий. Итак, Такемичи попросил Хинату сказать классу, что он всё равно придёт в тот день, но только будет сидеть на одном месте, будучи барменом, и не в силах помочь им таскать столы.       Хината позвонила старосте. Тот, услышав, что Такемичи всё ещё может прийти, был счастлив, и сказал, что весь класс подготовит для Такемичи отдельную зону, например, бар, чтобы любой желающий мог сидеть за стойкой и смотреть, как он готовит.       Глаза Хины загорелись, когда она услышала о баре. Она прошептала на ухо Такемичи, и тогда глаза Такемичи тоже сияли, и он поднял большой палец вверх. Они оба смотрели друг на друга и немного рассмеялись, а затем сообщили старосте о своем плане.       Пока Такемичи и Хина наслаждались планами на школьный праздник, дверь больничной палаты внезапно открылась.       Это был Казутора.       На лице Ханемии были белые повязки. Когда он увидел здорового Такемичи, улыбающегося и разговаривающего с Хиной, у него широко раскрылись глаза, прежде чем он быстро опустил голову, не решаясь смотреть прямо.       Хина моргнула, взглянув на Такемичи — оба понимали друг-друга по глазам. Хината поклонилась Казуторе и вышла, аккуратно закрыв дверь больничной палаты.       Казутора всё ещё стоял в углу комнаты от начала до конца, опустив голову так низко, что его подбородок почти касался груди, и выглядел как ребёнок, который сделал ошибку и не осмеливается извиниться. Такемичи вздохнул и тихо сказал:       — Подойди сюда.       Казутора медленно подошёл и сел на стул возле кровати Такемичи, всё ещё с опущенным лицом, и нервно сцепил руки, выражающие все его панические мысли.       Такемичи стало жаль его, но он должен был воспользоваться этой возможностью, чтобы радикально поменять мнение Казуторы, который обвинял всех во всём, не принимая на себя ответственность. Такемичи посмотрел на него и спокойно сказал:       — Говори всё, что хочешь сказать.       Казутора был поражён, можно было ясно видеть, как его плечи слегка задрожали, как только тот услышал голос Такемичи. Парень моргнул, сжав пальцы ещё крепче, растерянно открыл рот, но тут же поджал губы, его длинные волосы низко свисали, закрывая большую часть лица.       Такемичи продолжал спокойно ждать, было настолько тихо, что можно было услышать даже звук качающихся на ветру занавесок.       В голове Ханемии была группа людей, образ человека рядом, постоянно улыбающегося до вчерашнего самоубийства, затем он, образ Шиничиро и даже образ Баджи рухнули, наступила паника, сожаление и отчаяние. Все эмоции были поглощены наводнением, пока он ждал возле комнаты неотложной помощи.       Казутора шевелил губами, при каждом слове его сердце готово было выпрыгнуть:       — Эта… твоя… рана… всё ещё болит?       Такемичи вздохнул и мягко ответил:       — Больно… но не так, как боль в твоём сердце.       Казутора замер.       Такемичи нахмурился, его тон был серьёзным.       — Думаешь, это нормально? Ты всё ещё хочешь кого-нибудь убить? Или ты хочешь перестать прятаться и начать учиться брать на себя ответственность, Казутора?       Пальцы Казуторы были смяты внизу рубашки, ладони вспотели от беспокойства, и чем дольше он слушал Такемичи, тем ниже была его голова, да и спина тоже, опущена, выглядя крайне жалко.       Ханагаки почувствовал, как смягчилось его сердце, у него больше не было духа винить того. Он вздохнул и прижал голову Казуторы к своему плечу.       Глаза у Казуторы расширились, запах антисептика на рубашке Такемичи, смешанный с нежным запахом тела того, заставил сердце Казуторы замереть. Рука погладила его по спине, настолько нежно, что глазницы Казуторы покраснели.       Его пальцы дрожали и цеплялись за чужую рубашку, лишь за маленький уголок, словно он боялся потерять, но тот был так дорог, что всё равно не смел прикоснуться к нему.       Такемичи протянул руку и погладил волосы Казуторы, мягко сказав:       — Просто поплачь… Сдерживаться два года нелегко…       Казутора всё ещё пытался сдержать слезы, но, когда Такемичи сказал это, он неосознанно расплакался, его пальцы из захвата маленького уголка рубашки Такемичи превратились в круг за спиной, крепко обнимая того, как будто человек в его руках был последним, что могло спасти его от водоворота тоски.       Нежное похлопывание по спине заставило всю ненависть в нём лопнуть, как пузыри, сердце сжалось до того болезненно, что стало трудно дышать, но тяжесть, всегда давившая на его плечи, исчезла в одно мгновение, всё тело Казуторы вдруг почувствовало лёгкость, вся боль и сожаление просто лились слезами.       — Прости… прости…       Казутора задыхался, плача, неоднократно извиняясь, время от времени всё его тело тряслось.       Наблюдая за тем, как Казутора так горько плачет, Такемичи также был убит горем и мягко посоветовал:       — Тот, перед кем тебе нужно извиниться, это не я, а Баджи и Майки. Их боль такая же, как и твоя, Казутора. Найди их и извинись. Майки может простить тебя, а может и нет, но когда ты извинишься перед ним, ты простишь себя.       Казутора зарыдал сильнее, почти не в силах больше говорить, слёзы сделали плечи и рубашку Такемичи мокрыми. Вспомнив подарок на день рождения, который он ему подарил, Такемичи похлопал Казутору по спине и спросил:       — Казутора, ты уже открыл ту подарочную коробку?       У Казуторы перехватило дыхание, он не мог ответить, и лишь быстро кивнул. Такемичи улыбнулся.       — Браслет с тигриной мордой, верно?       Слёзы всё продолжали литься без остановки, и Казутора продолжал кивать. Такемичи протянул руку, чтобы погладить его по голове, рассмеявшись ещё громче:       — Казутора, ты не несчастная ворона… Ты гордый и сильный тигр. Ты достаточно силён, чтобы нести груз ответственности на своих плечах. Я доверяю тебе, Казутора. Иди, найди Майки и Баджи, извинись перед ними, живи и возьми на себя ответственность, хорошо?       Не в силах выразить что-либо словами, Казутора снова и снова кивал.       Он сожалеет об этом. Он больше не хочет убегать…       Потому что он всё ещё хочет быть с этим человеком, потому что он всё ещё хочет защищать этого человека до конца своей жизни…