Антон отдаёт всего себя ровно в каждом ударе лезвия коньков об гладь полированного льда. Попов всегда это слышит, чувствует, ощущая, как каждое новое резкое движение Шастуна раздирает внутренности в районе грудной клетки своей претенциозностью, однако Арсений успешно контролирует свои мимические мускулы из раза в раз, сшивая эфемерные пульсирующие разрезы под рёбрами, чтобы с блеском холода в глазах выдать очередное замечание.
Его спортсмен должен быть лучшим. Его спортсмен должен быть сильным. Его спортсмен должен знать это.
— Ты что в программе показать хочешь? Что ты прыгать на коньках умеешь? — Попов останавливает движения Антона своим голосом в один миг, делая на коньках пару лязгающих толчков об лёд и подкатываясь к Шастуну, держа руки сцепленными в замóк за спиной. — Где уверенность? Где властность? Что ты тут выразить пытаешься?
Антон у него особенный. Не такой хрупкий на вид и точно не пропитанный слащавой манерностью, как тот же Милохин; отличающийся от всех остальных своим ростом и широкими, даже гордыми, если не забывать держать осанку, плечами; с нутром из истинной бесконтрольной силы, мелькающим огнём в глазах и искренней страстью — не той опошленной, которую проецирует в своих выступлениях каждый второй, натягивая на себя совершенно несвойственное амплуа, а естественной, кроющейся под толстым покровом налипшей пыли — почти как старинная коллекционная монета, залежавшаяся в тени ненужных вещей.
Только Антон у него не «коллекционный». Антон у него —
эксклюзивный.
— Да что не так? — Шастун даже морщится, шумно выдыхая фразу в попытках привести своё дыхание в норму. — Технику соблюдаю, двигаюсь по плану, не сбиваюсь. Что не нравится?
Подготовка к подступающим мировым соревнованиям длится уже не менее часа. Антон отточил каждый поворот, прыжок, контролируя надлежаще-каменное выражение лица даже в те моменты, когда он парит в воздухе, вращаясь при этом вокруг своей оси.
Шастун не сомневается в своих навыках. Иначе не смог бы выиграть на предыдущих турнирах, заняв первые места и забрав кубки; не был бы всеобщим любимцем наряду с Медведевой; не получал бы огромное количество оваций с трибун и лайков в социальных сетях, слежение за ростом которых давно перешло на личного менеджера Оксану.
Но с Поповым — он, время от времени, чувствует себя тупым, неумелым, наивным «пацаном», который разбирается в фигурном катании не больше, чем рядовой посетитель зимнего катка в большом торговом центре.
Арсений словно чувствует по-другому — больше, глубже, просторнее. Будто видит в своих глазах, не шибко отличающихся по цвету от привычного Антону льда — что-то другое, на совершенно ином и недоступном Шастуну уровне. Антон эту «недоступность», впрочем, имел в рот уже более пяти лет — особенно в такие моменты, как сейчас.
— Да даже прыжки, — с чуть приподнятым уголком рта, начинает Попов, слегка отъезжая от Антона, чтобы уже в следующую секунду, с лёгким разгоном назад, оттолкнуться ребром лезвия от холодной поверхности — точно не телом, а накопившейся за мгновение силой. Арсений делает три с половиной оборота, после возвращаясь к полному соприкосновению со льдом, под чутким надзором Шастуна, и оттого у Антона вновь проносится это блядское «чувствует больше». Как будто в действиях Арсения есть что-то другое — неосязаемое, неестественное и одновременно с этим являющееся тем самым «истинным» — то, что даже нельзя назвать «профессионализмом», пускай и его он замечает в том количестве, которое не выцедить ни у кого другого из всех, с кем как-либо контактировал Антон в своей деятельности. — Вот так надо, Шастун. А ты просто лёд царапаешь, — громко, ввиду физического расстояния, заключает Попов, не позволяя на лице проявиться ничему, кроме строгости взгляда, попутно возвращаясь к Шастуну.
— Да я просто не понимаю, блять, что не так, — недовольно и совершенно честно отрезает Антон, задумчиво склоняя голову вниз и по привычке шмыгая носом.
Тренер, очевидно, и должен быть лучше того, кого он тренирует. Иметь бóльшую ловкость, внимательность, в конце концов — умения, даже если подопечный уже давно не последний человек в своём спортивном направлении. Но Арсений ведь не просто «лучше» — Арсений «лучше» так, что Антон совершенно не может понять, как достичь такого же «лучше» ему самому. И это раздражает. Выводит из себя, потому что разучить технику прыжков и связки — одно, а как достичь того, что есть внутри черепной коробки Попова, чем он пропитан донельзя и что является его главным механизмом — абсолютно иное и неясное Шастуну. Возможно, это почти то же самое, что моментально складывать сложные числа и решать длинные уравнения в уме — дар, который либо даётся от рождения, либо остаётся недостижимой мечтой.
— Всё не так, — отрезает Арсений, вплотную подкатываясь к Антону и грубовато укладывая ладонь на чужое плечо. От взгляда Попова Шастуну в миг становится не по себе — внимательный, требующий, настойчивый, но Антон себя пересиливает, слегка загнанно глядя в чужие глаза. — Мало силы. Мужественность, власть, агрессия — где это всё, а? Потерял? — Арсений усмехается на последнем вопросе, резковато трепля Антона по плечу, чему тот не противится — молчит, напрягши челюсть до проступающих желваков, и лишь шумно выдыхает сквозь ноздри.
— Нихуя я не потерял, — Шастун дёргается, выбираясь из-под ладони Арсения и разворачивается, чтобы, отъехав с разгоном, оттолкнуться и подпрыгнуть.
Массивная фигура зависает в воздухе на несколько поворотов, после чего лезвия коньков с громким режущим звуком возвращаются на лёд.
Только Антон не останавливается на этом — разъезжается вновь, прыгая на вдохе, задерживая дыхание в воздухе и выдыхая, как только одна из ног соприкасается с поверхностью, а вторая остаётся отставленной.
Снова разгон, снова прыжок, следом — ещё несколько повторений. Попов смотрит за тем, как с каждым новым толчком Антон становится напористее, словно рассудок обволакивает злость. Арсению это лишь на руку. Арсений этого и добивается. Ему нужно пробудить совершенно бесконтрольное животное, зверя внутри Антона, который пока что смахивает скорее на щенка; заставить поверить в собственную вседозволенность,
разрешить ему ощущать себя сильным; дать возможность быть вальяжным, дерзким, несдержанным. Иначе как сыграть ту роль, которой ты не пропитан донельзя? Только и того, что он видит в Антоне сейчас — ему мало. Это лишь физический сброс напряжения, нервозности, который не оставит за собой и следа, когда Шастун вернётся домой после тренировки и включит какой-нибудь фильм на ноутбуке. Всё сотрётся из памяти — не запомнится даже доля этого самоощущения. А для того, чтобы хорошо исполнить программу на соревнованиях — нужно не просто «помнить» эти чувства. Нужно всё ещё иметь их запал. Испытывать в моменте. Значит, сейчас — требуется в них поверить.
— Шастун, ты в хоккеисты записался? — склонив голову к плечу и перекрестив руки на груди, кричит Антону Попов, наблюдая, как тот направляется в его сторону, сокращая дистанцию. — Может, тебе лучше клюшку и шайбу выдать? Развлечёшься тут. Глядишь, в хоккейную сборную напросишься, вдруг внезапно возьмут за красивые глаза.
Шастуну от улыбки на лице Арсения, как минимум, не по себе. Как максимум — внутри, вперемешку с тяжёлым сбившимся дыханием от интенсивных прыжков, разгорается невнятное желание ответить Попову в той же манере. Но саркастичности сейчас нет внутри ни на йоту — скорее холод и огрубевшесть, которая читается даже в серьёзном выражении лица.
— Тебе то «силы» мало, то в хоккеисты отправляешь, — шумно сглотнув, чуть ли не выплёвывает Антон, пока Попов без заинтересованности во взгляде припадает плечом к бортику. — Я не понимаю, чего ты хочешь от меня. Реально не понимаю.
— Так может, тогда и не нужно тебе ничего понимать? — Шастуну ведь и вправду не нужно. Не нужно ни о чём думать, на что-то настраиваться, но зато жизненно необходимо отключить рассудок и стать неконтролируемым клубком эмоций, желающим разрушать, доминировать, подстраивать под себя.
Антону на льду нужна экспрессия. Чтобы камеры и зрители улавливали не то, как фигура парит в воздухе, а то, как она буквально разрезает собой тонкую атмосферу. Чтобы можно было считывать не плавное и изящное катание, а небеспочвенную дерзость, смешанную с самоуверенностью. Чтобы после выступления Шастун смотрел на трибуны не с благодарностью шумным аплодисментам и подбадривающим завываниям, а относился к этому, как к должному, скорее позволяя другим восхищаться собой.
— В каком, сука, смысле? — Антон поправляет ворот чёрной тренировочной кофты, подъезжая к Арсению и с лёгким проблеском искр заглядывая в глаза.
— В прямом, Антош, — заискивающе проговаривает Арсений, таки отталкиваясь от бортика, чтобы в следующий же миг обхватить шею Антона ладонями. — Я не вижу в тебе силы. Не вижу эмоций. Катаешься, как самый обычный и неуверенный в себе пацан, — Попов говорит куда тише прежнего, пристально наблюдая за тем, как в зрачках Антона словно набирается желание немедленно ответить — как в перевёрнутых песочных часах, где на одной из сторон — однозначно терпение. — Ты кажешься мне слабым. Слабым мальчиком, который в свои двадцать с лишним так и не дорос до мужчины. Вроде, выше меня, крепче меня, а сильнее здесь явно я, — одна из ладоней тянется вверх, к щеке, почти ласково, в противовес словам, оглаживая, ощущая колкий слой небритой двухдневной щетины. — Просто пацан. Стеснительный, хороший. Такие редко чего-то добиваются. Зато часто уходят в эскорт, могу даже примеры показать, — улыбка возвращается на лицо, как только Арсений чувствует поток судорожного выдоха и видит, как Шастун опускает веки.
Вскипает. Превосходно.
И Попов убеждается в этом, когда Антон грубо, смятыми движениями, комкает в руках его кофту и отталкивает от себя, заставляя мощно удариться лопатками об ограждение — с сомкнутых уст Арсения даже слетает короткий болезненный стон.
— Сука, какой эскорт? Я в фигурном с раннего детства. С хуя ли я слабый, блять? Нахуй ты всё это несёшь? — Шастун потерял контроль исключительно из-за слов Попова — даже не из-за поглаживаний собственной шеи и слишком близкого тактильного контакта. Он до сих пор не может понять точно, что это в целом и когда это началось — пожалуй, спустя полгода совместных занятий, когда Арсений начал постепенно сближаться, позволяя себе то крепко прижаться сзади, то ласково огладить ту или иную часть тела. Антон никогда не был против, пускай и, в большинстве своём, непонимающе молчал, принимая касания. Лишь несколько раз он инициировал их сам, ради проверки собственных догадок и желания начать понимать чуть больше, на что получал довольно очевидное игнорирование или тактичное отстранение. И даже в этом — Попов для него недостижим. Попов недостижим, Попов непонятен, Попов лучше, Попов артистичнее, Попов теперь ещё и «сильнее» — во всяком случае, исходя из его заявления. А заодно — исходя из того, что Антон ощущает внутри. Мерзко. И хочется поскорее от этого избавиться. — Ты, блять, меня недооцениваешь, — Шастун едва заметно мотает головой из стороны в сторону, буквально сигнализируя — «давай мы остановим это прямо сейчас», видя, как Арсений вновь подъезжает к нему. Напрашивается же.
— И это реально всё, что ты можешь? Я тебя откровенно принижаю сейчас, а ты просто толкаешь меня, как девчонка. Удивительно, — Попов издаёт смешок, улыбаясь так, что все тридцать два проблёскивают меж тонких губ, после чего игриво, легонько хлопает ладонью по груди Шастуна.
Напросился.
Антон предпочитает не отвечать словами. Напрягшись всем телом, резко замахивается ладонью по лицу Попова — звук от хлёсткой пощёчины раздаётся эхом по помещению, смешиваясь с едва слышным шипением. Попов остаётся «на ногах» исключительно благодаря своим навыкам — Шастун, очевидно, весьма сильный. Но вытерпеть это — куда важнее, чем дать слабину, сдаться сейчас и не привести Антона в нужное состояние. Да и, смысл, если
такой Шастун — его только восхищает.
— Слабый, — выдыхает Попов, на что получает ещё одну пощёчину и, не успев даже положить ладонь на место удара, задавливает в себе стон, когда Антон вновь впечатывает его в ограждение, однако на этот раз — своим корпусом тела.
— Повтори, — с напором требует Шастун, сжимая руками выступ борта, тем самым не позволяя Арсению выбраться из хватки.
Попов может остановить это в один миг. Сказать «успокойся», смирить воспитательно-холодным тоном, покрепче ухватиться за плечо Антона и увидеть потерянность в зелёных глазах напротив. Но предпочитает продолжить происходящее. Ради себя. Ради Шастуна. Ради успеха. Ради интереса.
— Повторяю: слабый пацан, неспособный заставить меня подчиняться тебе. Всё ещё ведёшь себя, как моя бывшая жена. Только знаешь, что она потом делала? — Попов замирает, облизывая пересохшие губы, и чуть подаётся вперёд, опаляя ухо Антона дыханием: — Она потом вставала на колени и отсасывала мне. Долго, тщательно и упорно. Ты так же хочешь, наверное. По тебе видно, что ты любишь на коленях постоять. Я не против, если что, — Арсений уже поворачивается, намереваясь провести устами по чужому лицу, однако Шастун моментально перехватывает его за шею, ударяя затылком об ограждение.
— Сука, это ты мне сейчас отсос делать будешь. Прекрати, — если бы Антону сказали, что он будет говорить подобные вещи своему тренеру — скорее всего, тот бы прищурился, непонимающе сведя брови к переносице, и назвал бы сообщившего подобную новость конченным идиотом. Но Антон говорит. Прямо сейчас. И хочет сказать ещё больше, но грубые слова, находящиеся сейчас в его черепной коробке — смешиваются в одно сплошное месиво, ввиду чего всё, на что хватает Шастуна — сжать свободной ладонью запястье Попова, заводя вверх, над головой, и слегка сгорбиться в спине, откатившись назад, чтобы расположиться лицом напротив чужого.
— Ты реально решил, что тебе всё можно? Нет, понимаю, Арсений Сергеевич ведь самый пиздатый, самый лучший, блять, да? Арсению Сергеевичу можно всё. Никого лучше Арсения Сергеевича в мире не существует. Арсений Сергеевич может говорить любую хуйню, покрывать хуями и ему ничего за это не будет, да? — Шастун всё же расцепляет хватку на шее, сразу прихватывая второе запястье и заводя туда же, вверх, взведённо наблюдая за выражением чужого лица.
— Я же сказал, Шастун. Поистерил, теперь минет, — Арсений нагло кивает головой вниз, обводя фигуру Антона сверху вниз и обратно.
Шастун молчит. Шумно, загнанно, судорожно дышит, смотря на холёное лицо Попова. Антон не понимает, почему Арсений позволяет себе говорить подобные вещи. Безусловно, рамки «тренера и его спортсмена» давно были стёрты, пускай и эта тупая игра в личные границы со стороны Арсения — продолжалась, заставляя Антона чертыхаться после тренировок от собственных раздумий о том, что «всё это» значит. Но Попов откровенно переходит черту сейчас. Своими словами про слабость, упоминаниями о минете от бывшей жены, да и, всем своим видом, впрочем — тоже, поскольку одна лишь наглая улыбка заставляет внутренности гудеть от чувства несправедливости и ощущения униженности, оскорблённости, ничтожности в сравнении с Арсением. Попова хочется ударить снова, потянуть на себя и толкнуть в ограждение опять, однако уже с новой силой — так, чтобы тот закричал, сжался, назвал Антона «ёбнутым» и пошёл в медпункт. Но что-то Шастуна всё ещё сдерживает — вероятно, здравый разум.
— Извинись, — хрипло выговаривает Антон, продолжая быком стоять над Арсением. Тот лишь тихо смеётся, на мгновение прикрывая глаза и отрицательно мотая головой.
— Нет смысла извиняться перед тем, кто неспособен подчинить под себя никого. Ты ничего мне не сделаешь, Антон. И программу ты тоже не откатаешь. Потому что ты слабый, обычный, тупой пацан, который не может даже изобразить… — пламенная речь внезапно обрывается сжатым стоном, поскольку Антон, не сдержавшись и даже не видя смысла сдерживаться, резко тянет запястья Попова вниз и в сторону, заставляя с громким стуком упасть на лёд и слегка прокатиться боком. Спустя пару часов, вероятно, на плече и бедре расцветут лилово-жёлтые синяки — и повезло, что хотя бы не придётся накладывать гипс на локоть, что понимает Арсений исключительно после попытки приподняться.
— Этого добивался? Этого хотел от меня, сука? — Шастун не позволяет Попову оклематься и вернуться ногами на лёд — быстро подпирает его у ограждения, склоняясь и потягивая за предплечье, однако лишь для того, чтобы усадить Арсения коленями на поверхность. Что там Попов говорил про бывшую жену и её схожесть с Антоном? Шастуну уже плевать. Шастун просто хочет доказать обратное. — Давай, проси, блять, прощения.
— Никогда в жизни, Шастун, я не буду извиняться перед тобой. Я всё ещё не верю в тебя. Давай, докажи мне, что я ошибаюсь.
Попов — уже на коленях перед Антоном. Антон — уже смотрит на него с яростью, с очевидным желанием ударить, заставить понять свою неправоту, но всё ещё различимым флёром сомнения, и Арсений может его понять — тихий щенок неспособен превратиться в бешеного пса за несколько минут, особенно перед тем, кто и держит его невидимый поводок. Шастуна всего лишь нужно направить. Дать ему увидеть, что Арсений готов позволить сейчас больше, чем обычно, потому что это «больше» от него и требуется. Возможно, потом понадобится повторить происходящее несколько раз, занять другую ролевую модель и «сыграть спектакль одного зрителя», нацеленный, впрочем, и впрямь на одного единственного человека — Антона, чтобы на соревнованиях он был уже не тем покладистым и усердным «мальчиком», а мужчиной, напрочь изломавшим свою личность, полную трещин и склеек, соединяющих лишь одну итоговую фигуру — «нового» Шастуна, ставшего более уверенным в себе, пускай и временно.
Арсению ничего не будет стоить вернуть Антона если не в прежнее состояние, то в более послушное — по крайней мере, при коммуникации с Поповым; возвращать же Шастуна в его изначальное — нет никакого смысла, если учитывать, какие у Арсения планы.
— Сука, да как мне это доказать тебе, блять? — во фразе слышится отчаяние. Будто Антон не желает происходящего в эту секунду, идёт наперекор самому себе, нарушая все свои принципы — так, в конце концов, и есть. Но Арсений не позволит сейчас сдаться. Не даст опустить руки. Напротив — только поможет.
— Посмотри на меня, — Попов тянет одну из рук на чужое бедро, сжимая ногу сквозь ткань тренировочных штанов и поглаживая, пока вторую тянет на уровень таза. В такой позе Арсений ещё точно не представал перед Антоном. — Я сейчас на коленях перед тобой. Говорю тебе, что ты слабый. Но ты ведь можешь показать мне обратное. Показать, что ты лучше. Что ты сильнее, мужественнее. Что ты можешь всё, что захочешь. Что тебе позволено обращаться со мной так, как хочется тебе, а не наоборот. Давай, докажи, — речь более не грубая, не с целью снова разозлить — наоборот, спокойная и лишь слегка раззадоривающая, позволяющая попробовать поверить в себя и убедиться, что границы не будут нарушены настолько, что Попов напрочь откажется тренировать Антона к соревнованиям. Наоборот — вот же он, смотрит снизу вверх, трогает за ноги и буквально говорит «делай, что тебе захочется». Но Шастун всё равно мнётся, находясь где-то на грани между болезненным, неправдивым «я тебя ненавижу» и вновь этим щенячьим «точно можно?», слегка отрезвляющим рассудок от агрессии. Это, кажется, почти то же самое, что мысли о самоубийстве — можно много думать, говорить, но на деле, стоя на краю крыши — смелости просто не хватает. Так и сейчас — Антон находится где-то в шаге от того, чтобы сделать последний рывок и сорваться окончательно, в глубине себя, вероятно, всё ещё надеясь остановить процесс, не усугубив его.
— Ты гей? — фраза сходит с уст почти бессознательно, хриплым, подрагивающим голосом, словно уточнить это сейчас — критически важно, особенно, когда ладони Арсения уже на его теле.
Попов усмехается, смотрит в сторону, облизывая губы, давая себе три секунды на осмысление того, что сейчас следует ответить, и вновь поднимает взор на Антона, попутно слегка приподнимаясь, чтобы находиться лицом на уровне паха Шастуна.
— Тебе должно быть плевать, кто я. Сделай то, что должен. Просто докажи мне, что ты сильный.
И это — финал. Спусковой крючок, действующий на Антона моментально и безапелляционно. Шастун упирается левой ладонью в ограждение, второй забираясь под тренировочную кофту и, нащупав резинку штанов, залазит под неё большим пальцем, резко и грубовато стягивая с себя предмет одежды до колен.
Шастун ничего не ждёт от Попова — он ведь сам сказал, что ему нужно доказать свою силу. Пусть видит. Чувствует, ощущает, стонет, кричит, ломается, если этого он и добивался.
— Держи, — сухо выпаливает Антон, цепко хватаясь массивной ладонью за волосы на затылке Арсения и рывком впечатывая лицом в пах, ощущая, как губы Попова касаются расслабленного члена, скрытого под плотной тканью чёрных боксеров.
Попов мычит, выдавая приятную вибрацию, и приоткрывает уста, чтобы обжать ими очертания фаллоса — явно весьма крупного, в чём Арсений убеждается, когда ведёт губами в сторону, параллельно слегка стимулируя языком.
На нижнем белье остаются заметные мокрые пятна — Попов старается, вжимается всё сильнее, и Антон увлечённо наблюдает за этим зрелищем, мечась между непониманием, чувством стыда, возбуждением и подкрадывающимся ощущением превосходства.
Сам Арсений Сергеевич, человек, являющийся для него кем-то сродни яркой звезде на небе или сотне миллиардов долларов на счету — сейчас стоит перед ним, ласкает своими губами, отчего Шастун тяжело дышит сквозь приоткрытый рот, порой смыкая челюсть и едва слышно шипя — куда «громче» то, как сильно он сжимает пальцы, вплетённые в чужие волосы, ещё «громче» — член, начинающий напрягаться. Ощущения не скрыть под собственной сдержанностью и умением держать лицо. Особенно — перед Поповым.
— И ты всё равно кажешься мне неуверенным пацаном, — на придыхании выпаливает Арсений, когда наконец отстраняется и ощущает свежий воздух перед лицом заместо ткани, с вызовом и опухшими губами заглядывая в глаза Антона. — Вон, в трусы меня тычешь, а член в рот боишься засунуть, — с губ слетает язвительная усмешка, — может, ты девственник? Ни разу не было? Или у тебя комплексы какие-то? Это многое объясняет, если это так, — Попов мгновенно похлопывает ладонью, ранее сжимающей бедро, по ягодице Шастуна, ощущая заметную упругость. — Или сам в рот любишь брать, а по-другому непривычно, да? Зажатый тихий мальчик.
— Заткнись, блять, — обрывает чужую речь Антон, убирая руку с чужой головы, однако вместо того, чтобы обнажить себя — устраивает и её на ограждении, отворачивая голову и резковато подаваясь бёдрами вперёд, отчего Арсений, от неожиданности, на секунду даже округляет глаза и отпрянывает назад, едва не впечатавшись затылком в ограждение со всей силы. — Никаких комплексов. Снимай сам.
— Как скажешь, Шастун, — наигранно-послушно чеканит Арсений и убирает руки с бёдер Антона, переводя их чуть ниже боков и, цепляя ткань боксеров, стягивает нижнее бельё, вызывая шумный протяжный выдох у Шастуна. И ему вполне ясно, чем вызван такой звук — боксерам однозначно было, что скрывать, поскольку широкий, увесистый, венозный член моментально предстаёт перед лицом, слегка покачиваясь от напряжения.
Шастуну стыдно смотреть вниз и тяжело пересилить себя, чтобы хоть на секунду оценить зрелище под собой, однако как только он чувствует, как прохладная ладонь Арсения окольцовывает собой орган — не сдерживается, резковато содрогаясь в коленях и, дёрнув бровями к переносице, оглядывает Попова.
— Чего ты сейчас хочешь? — несколько флегматично, размеренно уточняет Арсений, начиная плавно, дразняще вести рукой по стволу, ощущая влагу, собирающуюся на головке и следующую вниз, как только Попов прихватывает её, размазывая по стволу.
Антону далеко за ответом ходить не надо: как минимум, секса не было слишком давно, а как максимум — Попов распаляет его так, что вены на торсе и в паху, исходя из ощущений, вот-вот лопнут, не выдержав столь резкого прилива крови:
— Вставить, — односложно кидает Шастун и шумно сглатывает, чувствуя, как кадык проходится под кожей. — Вставить в рот.
— Тогда вставь. Возьми за волосы и натяни на себя. Ты же сильный, тебе всё можно, — на придыхании выпаливает Попов и, видя, как Шастун неуверенно, но методично переносит свою ладонь с ограждения на его волосы, сразу же аккуратно приоткрывает губы, обхватывая ими кончик влажной головки.
И Антон, действительно, вставляет. Попов даже не успевает толком приготовиться, набрав в грудь побольше воздуха через ноздри. Шастун сжимает сильно, жадно, наконец
властно потягивая голову Арсения на себя, издавая мычание и делая машинальный толчок бёдрами, которым вызывает лёгкий спазм в челюсти Попова.
— У тебя так тепло во рту, — шепчет Шастун, чуть оттягивая волосы Арсения назад и притягивая обратно, тем самым совершая поступательное движение.
Шастуну, судя по звукам, действительно хорошо. Только в своём состоянии и удобстве — Арсений не столь уверен, поскольку диаметр Антона оказывается не шибко «привычным». Все любовники Попова, с которыми Арсений знакомился, спал и следом забывал, игнорируя многочисленные сообщения с просьбами согласиться на второе свидание — обладали если не маленьким, то вполне «усреднённым» достоинством. Впрочем, и по комплекции они тоже отличались от Шастуна — немного ниже, немного меньше в плечах, не учитывая одного пловца, да и, впрочем, в целом слегка «аккуратнее», если говорить про общий внешний вид. Насчёт Антона он, кажется, немного не рассчитал, и сейчас этот «неверный расчёт» отдаётся тянущей болью в скулах и лёгкой поволокой жжения в губах, неспособных в миг растянуться под нужный диаметр. Но Шастун на это, кажется, плевать хотел — или, во всяком случае, вряд ли задумывается о подобном, когда начинает ритмично насаживать Арсения на себя, вызывая невнятное мычание снизу, отдающееся лишь приятной вибрацией по стволу.
— Бля-я, — стон слетает с уст Антона на повышенных тонах, обволакивая пространство под «глыкающие» звуки.
Шастуну слишком тяжело держать себя в руках, контролируя подрагивающие коленки и ежесекундно сокращающиеся, подёргивающиеся внутренние мышцы бёдер. Зрелище сводит с ума, закрывает его внутреннее описание «недостижимый» по отношению к Арсению, давая ощущение «наилучшего», в сравнении с Поповым. Вот — Арсений Сергеевич, победитель почти всех возможных соревнований, которого неоднократно звали на интервью, многочисленные светские мероприятия, с которым надеялись на совместную фотографию и краткое рукопожатие те, кто и сам является для кого-то кумиром. Арсений Сергеевич, который бьёт своим словом, из раза в раз что-то куёт из него, выпиливает сначала серое вещество, а потом непревзойдённую статую, что хлопает глазами и мысленно благодарит тренера. Арсений Сергеевич, который казался слишком недоступным, из-за которого Антон сегодня был готов уйти со льда, впервые за долгое время предпочтя сохранность остатков нервов, а не «молодец» от Попова. Вот он. Обжимает чуть припухшими, покрасневшими губами член, своей узостью стимулируя каждый миллиметр из двадцати трёх сантиметров. У Антона сносит голову.
Шастун игнорирует то, как цепко вцепился в его ноги Арсений — это, отчасти, даже доставляет лёгкое удовольствие, если сравнивать с тем, насколько приятные, тянущие ощущения сейчас происходят в паху. Не думая, Антон рывком, подавшись вперёд, вжимает голову Попова в ограждение, всё так же, не выпуская волос из ладони, начиная буквально долбиться в чужой рот, издавая краткие отрывистые стоны. У Арсения буквально разъезжаются коленки от напора — хочется собраться, сгруппироваться вновь, но ни о какой «собранности» не может вестись и речи, когда вязкая слюна сочится сквозь уста, пачкая выбритый подбородок и шею, а в голове едва уловимо мелькает блядское «добился». То, что ему и нужно — Шастун однозначно потерял над собой контроль. Превратился в животное. Неподвластное, не ищущее одобрения, лишь требующее то, что ему инстинктивно нужно и тут же это забирающее. Превосходно. Не превосходно в этой ситуации лишь то, что Антон совершенно не даёт ему отдыха — долбится внутрь уже не менее трёх минут, порой входя глубже обычного и вызывая спазматические схватки в глотке — благо, Попов слишком опытный, чтобы позволить себе отстраниться с визгами о тошноте.
Но несмотря на свою «опытность», как только Шастун выходит, в очередной раз прокатываясь членом по надорвавшимся и натёртым стенкам губ — Арсений физически не может сдержать внутри себя тяжёлый выдох, в котором буквально слышится спасительное «наконец-то». Только заканчивать ещё рано.
— Я хочу больше, — хрипло, на придыхании изъязвляет Шастун, отчего Попов, быстро утерев уста тыльной стороной ладони, наконец заводит одну ногу вперёд, вставая на лезвие конька и буквально вытягиваясь меж Антоном и ограждением, с трудом находя себе место на этой дистанции. Удерживает, как свою добычу. Молодец.
— Тогда бери больше, — констатирует факт Арсений, в разнузданной усмешке обнажая ряд белых зубов, пошло контрастирующих с красными губами, и как можно скорее подлезает руками под тренировочную кофту, нащупывая резинку штанов и стягивая её вниз, сразу проделывая то же самое и с боксерами. — Сжимай, вставляй, бери. Ты всё можешь. Тебе всё позволено.
Слова Арсения — мёд для ушей, заставляющий лишь сильнее утопать во внезапно проснувшемся чувстве превосходства. Попов сделал с ним что-то. То, что не сделала бы ни одна проститутка, за семь тысяч в час рассказывающая все выученные комплименты, уделяя внимание сначала харизме, а потом обязательно добавив пару ласковых эпитетов в адрес члена. Арсений что-то надорвал в нём, после — взорвал, и Антон даже не может задуматься сейчас об этом на наиболее глубоком уровне. Внутри — пожар, который превращает в пепел остатки здравого разума и переворачивает всё нутро, не оставляя и следа от того молодого человека, что с блеском зависти в глазах старался понять, чего от него хочет Арсений на льду. В этот момент, Шастун точно знает — он может даже больше, чем то, что Попов требует. Он может даже лучше Попова.
— Развернись, — сухо кидает Антон, грубо хватая Арсения за плечо и разворачивая с каменным лицом, налегая всем корпусом тела, позволяя прочувствовать вжимающийся горячий член, и лишь слегка отстраняется верхом, чтобы обильно сплюнуть на выставленный указательный и средний палец. — Ноги шире расставь.
Попову всё равно на то, что Шастун не тратится сейчас на мягкие слова и осторожность — отчасти, его даже заводит чужая дерзость, наконец пробудившаяся из-под слоя неуверенности. Арсений хочет этого. Хочет Антона, подтверждением чему становится слегка напрягшийся член, который Попов зажимает в ладони, прогибаясь в пояснице, когда Шастун подводит к его отверстию два пальца и, не желая тратить слюну для блага самого же Арсения, аккуратно проталкивается ими, вводя до упора, а после начиная осторожно двигаться внутри.
Слюна — точно не самая подходящая вещь для безболезненного анального проникновения. Но доставать пакетик одноразовой смазки из своей кофты — слишком рано, дабы не сбить настрой и не вызвать у Антона внезапного отрезвления разума из-за вопроса «так ты знал, что это сегодня произойдёт?», и Попов просто упорно расслабляется, стараясь не зажиматься кольцом мышц, пока попутно начинает ласкать собственный член, плавно водя ладонью по тёплой плоти под звуки шумного дыхания у себя над ухом.
— Чувствуешь мои пальцы? Или тебе мало? — с хрипотцой вопрошает Антон, обхватывая свободной рукой Арсения за шею и прижимая к себе.
Они оба фигуристы, оба умеют держаться на коньках, и за их равновесие Шастун даже не переживает — вопрос только в том, чего сейчас хочет Антон. А Антон хочет быстро, резко, тщательно, глубоко, чтобы ноги Попова тряслись и сводились между собой, пускай максимум, который позволяет себе Шастун сейчас — лишь движения пальцев внутри, постепенно набирающих темп.
— Всегда будет мало, — с оскалистой ухмылкой слетает с уст Попова, и Антон воспринимает это за призыв к действию, выходя пальцами.
Отвесив Арсению лёгкий шлепок по ягодице, Шастун вновь сплёвывает на пальцы, однако выставляет теперь и безымянный, обильно пачкая их в вязкой слюне.
— Расслабься тогда, — скорее предупреждает, нежели просит Антон, возвращая ладонь вниз и пристраиваясь к кольцу мышц.
Пальцы входят туго. Настолько, что с уст Попова даже слетает отрывистый стон с витиеватой интонацией, но Арсений быстро одёргивает себя, вспоминая о необходимости расслабиться и, уж точно, не зажиматься — интимная жизнь у него вполне стабильная, и получить травмы, способные этот неоспоримый факт как-либо изменить — ему точно не нужны.
Но стон раззадоривает Антона. Заставляет вновь вспомнить о том, как приятно было внутри тёплого рта Попова, что точно сейчас не заменяет округлая крепкая ягодица, являющаяся буквально опорой для эрегированного фаллоса, и Шастун хочет как можно скорее вернуться к этому ощущению, начиная чуть активнее двигать рукой внутри Арсения.
— Блять, — не сдерживает в себе Попов, ощущая трение и чувствуя, как с каждой секундой стоять становится всё сложнее. Свободная ладонь в резком порыве стыкуется с ограждением, когда Антон сильнее вжимается в него, жадно налегая всем телом.
Арсений чувствует Шастуна. Его влажный член, прижатый к ягодицам; его тяжёлое дыхание над ухом, порой прерывающееся ввиду шумных сглатываний слюны; его напор, жадность, с которой он имеет пальцами задницу, заставляя Попова сдерживаться, чтобы не издать лишнего стона или вскрика — рано давать Антону этот финальный аккорд, способный окончательно ввести в своеобразный транс из самодовольства и властолюбия.
— Хочешь меня внутри? — сорвано вырывается с уст Шастуна, после чего он с лёгким чавкающим звуком выходит пальцами из Арсения и переносит ладонь на свой член, грубо пережимая у основания, дабы вызвать большее напряжение.
— Хочу, — в эту секунду, самым главным остаётся просто достучаться до рассудка Антона, явно распалённого и неспособного мыслить так же трезво, как обычно.
Ладонь, ранее надрачивающая фаллос в ускоренном темпе, оставляет цель продолжить вызывать у себя удовольствие и наспех переходит к боковому карману кофты, резво шаркая молнией. Арсений, чуть мешкаясь в попытке прихватить квадратик одноразовой смазки, таки вытягивает заведомое, заводя руку назад и всучивая лубрикант Шастуну:
— Смажь член. Так обоим лучше будет, — просит Попов, выдыхая чуть более расслабленно, когда ощущает, как Антон прекращает зажимать его шею и принимает смазку из руки, вынуждаясь ненадолго отстраниться.
В голове даже не возникает вопросов о том, почему Арсений, кажется, был подготовлен к происходящему — пускай пальцы и двигались в нём с трудом первое время, однако, наверняка, он не носит с собой лубрикант на ежедневной основе. Но сейчас — плевать. Сейчас Шастун лишь зажимает кончик пакетика между зубами, отрывая его и сплёвывая на лёд вместе со слюной — знает, что нельзя, но в эту секунду уже бессмысленно задумываться о правилах. Они и без того нарушены.
Густая прозрачная смазка выдавливается на пульсирующий в ладони член, после чего Антон бросает упаковку под ноги и пару раз проводит по стволу, равномерно размазывая жидкость.
Он предпочитает оставить Попова без лишних словесных предупреждений — за него и так говорит тело.
Пристроившись и ухватив второй рукой ягодицу Арсения, Антон аккуратно вдавливается крупной бордовой головкой в узкое, явно недостаточно растянутое отверстие. У Попова от этого банально не хватает сил сдержать себя — корпус тела в миг подаётся вперёд с лёгким наклоном, как только он чувствует, как сильно его распирает Шастун, и Арсений с характерным звуком стукается лбом об ограждение, стараясь не сжиматься вокруг ствола Антона.
— Сука, — сдавленно выпаливает Попов ровно перед тем, как сквозь уста вылетает почти утробный стон, пролетающий эхом по стадиону — Шастун в миг входит в него глубже, толкаясь и растягивая напряжённые стенки, даже не думая остановиться и дать время на то, чтобы привыкнуть к диаметру, не говоря уже о длине.
— Этого хотел? — Шастун говорит без капли агрессии в голосе — скорее наоборот, без флёра эмоций и поволоки чувственности. Но сжатые зубы, напряжённая челюсть, взведённое сердце — гласят совершенно об обратном. Только Арсению это видеть, пожалуй, необязательно. Арсению сейчас видеть что-либо, в целом, вообще тяжело — веки опущены, пока Попов старается расслабиться и сконцентрироваться на «приятном тянущем ощущении», буквально переквалифицируя в это изначальную мысль о том, как непривычно чувствовать такой размер внутри себя.
— Постарайся быть медленнее, — вместо ответа на вопрос, просит Попов, слыша, как со стороны его голос едва заметно дрожит — кажется, подобное происходит при Антоне впервые.
Но вдали от тумана возбуждения, накатывающего на Арсения сейчас, в голове всё равно остаётся единственная настоящая правда: несмотря на то, что внутри него член Шастуна — имеет всё равно Попов.
И он имеет Антона куда сильнее его. Он имеет его ровно от всех намеренно-вызванных эмоций до самого настоящего перелома личности. Так, что Шастун, отойдя от произошедшего и взглянув на ситуацию с ракурса пройденных пары часов, едва ли поймёт, что случилось сегодня на льду и что управляло им. Так, что Попов обязательно сфабрикует эту ситуацию снова, чтобы «укрепить материал» в голове Антона. Так, что Арсений добьётся желаемого результата, Шастун выиграет соревнования, а после, при необходимости — Попов всегда сведёт самоуверенность Антона на нужный уровень, если она будет мешать в чём-либо. Арсений буквально трахает черепную коробку Шастуна, выбивая лишнюю скромность вместе с мнимостью — и это происходит вполне пропорционально тому, как Шастун трахает его физически.
— Я хочу слышать ответ на свой вопрос, — тон всё так же холоден, несмотря на то, что держать себя в руках становится сложнее с каждой секундой, особенно, когда Шастун окончательно погружается внутрь, с нажимом упираясь лобком в чужие крепкие ягодицы.
— Да, Антон, — внутри однозначно надрывается частица гордости, — этого хотел.
Для Шастуна в этом есть что-то, заводящее по-особенному — не так, как его обычно заводят партнёры, какими бы фигуристыми или страстными они ни были. Арсений Сергеевич, наверное, во всём будет для него особенным. Особенным фигуристом среди всех прочих; особенным тренером, несмотря на количество, которое было в жизни Антона; отныне — ещё и мужчиной, вызывающим самое особенное наслаждение.
— Так вот ты какой, Арсений Сергеевич, — чуть ли не выплёвывает с насмешкой Шастун, сжимая второй ладонью ягодицу Попова и делая первое короткое движение, буквально насаживая Попова на себя — так куда удобнее, нежели делать поступательные движения тазом самостоятельно.
Арсений мгновенно теряется. Рука вновь укладывается на свой член, приступая активно надрачивать ствол, пока второй он сжимает бортик, стараясь совладать с собой и не потерять равновесие.
Толчки короткие, резкие, грубые, заставляющие Попова так же отрывисто стонать сквозь открытый рот при каждом движении и закатывать глаза.
Хочется забыться с концами, однако он упорно сдерживает себя, не позволяя подобной роскоши — нужно контролировать ситуацию, следить за тем, чтобы Антон не дал слабину, а лишь распалялся сильнее и становился жёстче, отпуская здравый разум как можно дальше и оставаясь наедине со своим животным эго.
Но всё идёт вполне по плану — на местах, где Шастун сжимает его бёдра, наверняка останутся точечные синяки от пальцев, а с каждой последующей минутой Антон начинает двигаться лишь с большей амплитудой, вызывая у Арсения потребность крепче сжимать ограждение — костяшки равномерно белеют, в то время, как вены на руках взбухают.
— Не можешь ещё жёстче? — фразу с трудом удаётся вставить между кратких стонов и пошлых влажных звуков снизу, плавно становящихся лишь громче и подавляющих лёгкое шарканье лезвий коньков об лёд.
— Я могу так, как хочу сам, — мягким, хриплым тоном, но абсолютно серьёзно проговаривает Антон. Он плавно, однако всем весом льнёт сзади и с рыком вздыхает над ухом, опаляя горячим дыханием. — И ты не будешь, сука, указывать мне сейчас. Не говори мне о том, как нужно ебать тебя, блять, — на последней фразе Шастун показательно делает серию из нескольких амплитудных толчков, вынуждая Попова ещё шире открыть рот в немом стоне и сильнее прогнуться под собой. — К тому же, бля, тебе же нравится, — Антон заглядывает за чужое плечо, подмечая, как быстро рука Арсения ходит по члену, время от времени прикрывая собой налившуюся влажную головку.
Попову ведь и вправду нравится. У Попова действительно стоит. Попов совершенно точно получает сейчас удовольствие, и даже если бы он пытался это скрыть — едва ли удалось бы. Шастун сейчас буквально везде — и исходя из положения, и исходя из собственного самоощущения. Голову сносит с концами.
Антон крепче прежнего сжимает бёдра Арсения, упираясь носом в затылок Попова и ускоряясь так, что ноги Арсения постепенно начинают разъезжаться, как и, впрочем, его сознание, пока он не оставляет попыток держаться ровно, стараясь выдержать вес Шастуна на себе. И это удаётся. По крайней мере, ровно до того момента, пока в паху не затягивается тугой узел, предупреждая о том, что финал близок. Но оттягивать этот момент — он точно не планирует.
От интенсивности, Арсений таки забывается, разрешая волне экстаза захлестнуть его — сперма в миг выстреливает из головки, пачкая собой ограждение.
И у Антона сносит голову от этого вида.
Шастун вбивается грубо, быстро, резкими движениями доводя член до крайней степени напряжения, и на последних толчках, наконец, кончает, выстанывая над ухом низким, севшим, бархатным тоном. Вакуум в черепной коробке раздувается до максимума, стыкуясь с поверхностью и размазывая серое вещество в пыль. В голове — пусто, в Арсении — тесно, и это единственные догмы, которые сохраняются в голове. Больше — ничего.
Обмякающий внутри член уже через десять секунд начинает приносить ощутимый дискомфорт Попову, и тот, не видя более адекватной возможности дать Антону прийти в себя, с лёгким шипением подаётся вперёд, заставляя Шастуна недовольно промычать, но всё же отлипнуть от собственного плеча.
Спектакль хочется закончить. И Арсений несомненно возобновит его, однако лишь после того, как сходит в душ, найдёт партнёра на эту ночь и напомнит себе, какую роль он занимает на самом деле, получив качественный, долгий, тщательный минет, а следом — оседлав член, самостоятельно выбирая темп и доводя партнёра до исступления. Ему нужно отдохнуть. Нужно восполнить запасы ресурса.
Антон не сразу понимает, что требуется сделать, около секунды мóлча наблюдая за тем, как Арсений, склонившись, спешно натягивает на себя бельё и штаны. Лишь после — Шастун резво отзеркаливает действия, не особо беспокоясь о кривой посадке боксеров, однако когда завершает наспех проделанные действия — не успевает вымолвить и слова, поскольку Арсений, развернувшись, отталкивается от ограждения и направляется в сторону выхода со льда, оставляя Антона наедине с собой и блядским чувством незавершённости, сидящим чуть ниже камня, встрявшего в районе трахеи и не позволяющего даже крикнуть прощание вслед Попову.
***
Антон Шастун, 23:51
Доброго вечера. Не отвлекаю тебя, надеюсь?
Антон Шастун, 23:51
Слушай, немного странно, если честно, что мы даже не обсудили произошедшее. Ты быстро ушёл, не дал мне сказать ничего.
Антон Шастун, 23:52
Я слабо понимаю, что между нами произошло. Но, типа, мне понравилось.
Антон Шастун, 23:53
Не хочешь увидеться завтра вне тренировки? Сходим куда-нибудь. Прогуляемся. Получше узнаем друг друга.
Арсений Попов, 00:37
Запомни одну вещь: парни вроде тебя не должны звать других погулять.
Арсений Попов, 00:37
Забери победу на соревнованиях и заставь меня самого захотеть пригласить тебя на свидание. Тогда посмотрим.
Антон Шастун, 00:37
Хах, снова не понимаю тебя.
Арсений Попов, 00:58
Обязательно поймёшь.
Арсений Попов, 00:58
До соревнований ещё много времени.
Антон Шастун, 00:59
Как скажешь
Арсений Попов, 01:15
Лучше так, как скажешь ты.
Антон Шастун, 01:15
Это ты к чему?
Арсений Попов, 01:28
:)
