А что я знал, что знал о непритязательных и незаметных проявлениях любви? — Роберт Хейден. Те зимние воскресенья.
Ей следовало бы быть внимательнее, правильно оценить ситуацию, но восьмилетняя война сделала все дорогим. То, за что раньше платили галлеонами, теперь может стоить руки, ноги, принципа. Войны приводят к ужасающей инфляции. Гермионе следовало бы быть внимательнее, но, как многие другие, она потеряла способность верно оценивать происходящее. В последние две недели она безуспешно борется со снедающей ее тревогой. Тихие разговоры об окончании войны опасны, но неминуемая агрессия, подталкивающая обе стороны к отчаянию, что-то да значит. Невыспавшаяся и измученная — не лучший вид для члена Военного Совета Ордена. Она ждет. Терпеливо ждет два стука в дверь и несколько украденных часов. Он не приходит. Однако от Гарри она узнает, что он отметился в Ордене… не заглянув к ней. Ни единого слова, ни даже записки. Это первая странность. Гермиона думает, что, возможно, он занят, заметает следы после задания в Бельгии. Она никогда не простит Северуса за то, что тот настоял на возвращении к оперативной работе так скоро после того, последнего дела. Она яростно боролась за закрытыми дверями, спорила со всем Советом почти под дулом волшебной палочки: он был не в том состоянии, чтобы снова отправиться в логово врага, не после того, как портключ перенес его в штаб-квартиру Мэнора в почти бессознательном состоянии. Но война — голодная тварь; только когда Гарри и Робардс заговорили о его безопасности, Гермиона замолчала. Продержи они его на час дольше, он, вероятно, был бы скомпрометирован. Они не могли позволить себе потерять лучшего шпиона, ведь каждый день все поставлено на карту. Гермиона уступила с молчаливой беспомощностью. Война делает это с каждым. Она питается выбором. И Гермиона смиряется с этим. Но когда проходят недели, а он так и не признает ее существования, что-то неприятное поселяется в глубине ее сознания. Что-то не так. Он отмечается в штабе второй раз за три недели. Она прибывает на срочное совещание в один из импровизированных конференц-залов в поместье, и вот он там — передает информацию Биллу и Тонкс. Лицо мрачное и перепачканное, из раны у виска течет кровь. Руки тоже в крови. Палочка засунута в кобуру на боку, он все еще в мантии Пожирателя смерти, но без маски. Гермиона роняет кружку с кофе, и та громко разбивается в тишине раннего утра. Все трое поворачиваются к ней. Билл с палочкой наготове. — Простите-простите, я… Она смотрит ему в глаза, пытается задать безмолвный вопрос: Что случилось? Почему ты не пришел ко мне? Почему не говоришь со мной? Но взгляд, который он бросает на нее, режет сердце по живому. Это хмурый, незаинтересованный, пустой взгляд для незнакомцев. Гермиона вылетает из комнаты, дрожа и спотыкаясь. Она почти бежит, быстро и далеко от единственной мысли, которую не хочет допускать. Что-то определенно не так.***
Зелье Ретиненция подвергается двойной дистилляции, требующей много дополнительных шагов, чтобы сделать его приготовление настолько сложным, насколько это возможно с магической точки зрения. Благодаря такой трудоемкости оно совершенно не поддается восстановлению, а также устойчиво к любым диагностическим и аналитическим чарам. У каждого члена Ордена есть пузырек. Даже у тех, кто работает под прикрытием. Особенно у тех, кто работает под прикрытием. Гермиона держит в ладони свой. Если бы на нем была этикетка, она бы сейчас обдирала ее уголки короткими грязными ногтями. Но этикетки нет. Лишь гладкое черное стекло в жаре ее потных рук. Она закрывает глаза и дышит. Каждый вдох приносит тяжесть в груди. Голова затуманена предчувствием, усталость смешивается с призрачным страхом… Она не ела уже больше суток, но надеется, что у нее есть еще немного времени, прежде чем истощение заговорит само за себя. Прежде чем тело и разум обратятся против нее. Такое случалось достаточно часто. Ветхая маггловская квартира, в которой Гермиона находится, — пожелтевшие обои, грязный фарфор и линолеум — такая, как и следовало ожидать. Это временное пристанище, до которого никому нет дела. Место пропахло забвением, словно неудачным парфюмом. Она может поклясться, что узнала бы этот древний маггловский телефон где угодно, но понимает, что другие убежища выглядят до жути похоже. Она смотрит на отвратительные обои и гадает, чья это была идея — заколдовать уродливую парчу, чтобы показывать на ней срочные сообщения из штаб-квартиры Мэнора. Хорошая идея, воплощенная с ужасным вкусом, по мнению Гермионы. Впрочем, когда они были здесь в последний раз, обои волновали ее меньше всего. Цифровые прикроватные часы показывают два часа ночи, и Гермиона начинает считать секунды, сидя на краю кровати с выцветшими полосатыми простынями. Ее слух и обнаруживающие чары постоянно начеку — она слишком привыкла жить в состоянии повышенной готовности. Когда она доходит до отметки в триста секунд, дергается дверная ручка. Гермиона поднимается на ноги, едва успевая увернуться от предупреждающего оглушающего заклинания, и направляет палочку на настороженного Драко Малфоя с такой же вытянутой для атаки рукой. Он спокойно заходит внутрь, закрывает за собой дверь, и в тишине раздается резкий щелчок замка. Боярышник и виноградная лоза почти пересекаются в маленьком пространстве, но Драко перемещается с присущей ему точностью. Никаких резких движений. Только два человека кружат с оружием наготове в небольшой комнате. Он безупречен. Полированная драконья кожа, отглаженные и четкие линии рубашки, сшитая на заказ мантия. Волосы аккуратно уложены, вид у него здоровый, без признаков тревожных мыслей. Гермиона смотрит на незнакомое выражение его лица. Она наблюдает за ним, пытается напомнить себе, что он опасен в любом обличье, но все, что она чувствует, — это боль. — Грейнджер, — говорит он достаточно дружелюбно для кого-то. Но Гермиона не просто кто-то. Не спустя все это время. Она слышит в его тоне нотки недоверия. Это разрушает ее слабую надежду. — Малфой, — произносит она почти чужое для нее обращение. Шепотом и менее уверенно, чем ей хотелось бы, но она справляется. — Полагаю, у тебя что-то срочное? — он не опускает свою палочку. — Ты не собираешься сначала задать мне вопрос? — Не знаю, собираюсь? — парирует он. — Просто соблюдай протокол, Малфой. Он замирает на мгновение. А потом: — Четвертый курс. Святочный бал. Какого цвета было твое платье? Еще один кусочек ее сердца откалывается и крошится, падая в бездну беспросветного горя. Она закрывает глаза и опускает руку. — Голубого, — говорит она ему и убирает палочку в кобуру у бедра. Силы бороться покидают ее, и она садится на край кровати. — Сколько раз я довел тебя до оргазма два дня назад в библиотеке? — так он в последний раз спросил ее для протокола. Он всегда задавал конкретные вопросы. Долгое мгновение он не двигается, не опускает палочку. — Ну? Твоя очередь. Подозрительность — это то, чего не было между ними уже много лет. Гермиона молчит и смотрит перед собой — на открытую дверь в ванную, где от грязной плитки отражается свет ламп. — Когда мы были здесь в последний раз? — шепчет она, не глядя на него. Не в состоянии. — Что? Гермиона повторяет вопрос. — Грейнджер, о чем ты? Мы никогда здесь не были. Я впервые переступил порог этой богом забытой дыры. Ее надежда разбивается вдребезги. Она закрывает глаза. Делает вдох, еще один. Сглатывает. За восемь лет близкого знакомства с войной Гермиона научилась быть готовой ко всему. Выжить — значит приспособиться, а приспособиться — значит предвидеть. У нее за плечами достаточно полных ужаса ночей, и годы в качестве старшего члена Ордена позволили разработать многослойные запасные планы на случай, если произойдет худшее. Но это? Такого не было даже в ее самых страшных кошмарах. Она открывает глаза, воздвигая мысленные стены, как он учил ее когда-то давно. — Вообрази структуру, представляющую твой разум, — он гладил ее по волосам, пока она боролась со сном, положив голову ему на колени и обхватив рукой его бедро, во время одной из их многочисленных встреч в маггловских убежищах Лондона. Куда они иногда сбегали, чтобы прожить моменты своего тайного брака. — Храни свои эмоции внутри. Окклюменция — это как подпирание стен распорками и контрфорсами… — Я не понимаю и половины того, что ты говоришь, Драко, дай мне поспать. Гермиона зевнула ему в живот, и мягкий кашемир его джемпера пощекотал ее нос. Засыпая, она чувствовала невесомую ласку его пальцев на своем лице. — Тогда не буду тебя задерживать, — говорит она и резко встает. Игнорируя его, она осматривает помещение: стены, ковер на полу, выцветшие простыни на узкой кровати. Желтый свет ванной комнаты, который отражался от его белокурых, пропитанных потом волос, когда он трахал ее у дребезжащей двери, ожидая, пока горячая вода наполнит ванну. Она до сих пор помнит полные легкие пара, рваное дыхание на шее, жар его рта, когда он нашептывал бессвязные похвалы в ее ключицы. Вкус фронта на его коже. Кровь, которая принадлежала не ему, и его собственную тьму. Рука Гермионы инстинктивно движется к груди, к кольцу на цепочке под рубашкой. На нее наваливается усталость. — Тебе следует знать, что ты, вероятно, был почти скомпрометирован, — вздыхает она. — Что? Его палочка снова поднята. — Проверь свой пузырек. Тревога. Она видит это в расширенных серых глазах, во вспышке обволакивающего его ужаса. Его правая рука тянется во внутренний карман мантии и остается там на мгновение дольше, чем нужно, чтобы магически призвать зелье. Гермиона наблюдает, как его медленно осеняет. — Как ты узнала? — спрашивает он, направив на нее палочку. Инстинкт всегда быть в состоянии боевой готовности, ведь он, как и она, неплохой солдат. — Грейнджер, как ты узнала? Вместо того чтобы косить глаза на острие волшебной палочки, Гермиона смотрит на него. — Это неважно, но ты должен сообщить Грюму, — Гермиона переводит взгляд на стену над его левым плечом, борясь с паникой. Отказываясь рассматривать возможность того, что он скомпрометирован врагом. — Свяжись с Робардсом. Тебя могут подозревать. — Я знаю, что мне делать, — Драко звучит оскорбленным, что она обращается с ним как с новичком, хотя формально он имеет звание генерала. — Я все еще помню свою работу. Я все еще знаю Орден вдоль и поперек. Я не мог принять… — Тогда позволь мне проверить. Садись. Она почти дотягивается до его плеч, почти подталкивает его сесть на край кровати, чтобы произнести диагностическое заклинание, но он двигается по собственной воле. Гермиона вздрагивает оттого, как по-другому он теперь ведет себя рядом с ней. Драко садится на низкую кровать, его голова оказывается на одном уровне с ее грудью. Она делает шаг между его ног и замечает, как на его лице появляется странное выражение. Возможно, дискомфорт. Она слегка отступает назад. После того, как она бормочет заклинание у его виска, над ним вспыхивает свет и появляются руны. Они подтверждают то, что она подозревала все это время. — Ты принял зелье, — тихо говорит она ему, убирая палочку. Руны исчезают, растворяясь в воздухе. — Не может быть, — настаивает он, явно все еще раздраженный этой мыслью. — Проверь еще раз, я должен быть уверен… — Зелье удаляет группу воспоминаний, Малфой. Если ты помнишь Орден, значит пропало что-то другое, — говорит она ему. Она слышит свои слова, но ее разум пребывает в стазисе. Подвешен в неверии. Где-то на фоне ее никудышная окклюменция пытается оградить ее от звуков разбивающегося сердца. Гермиона наблюдает за ним: он цепляется за последнюю соломинку, ищет то, чего уже больше нет. Тоненьким голоском она добавляет: — Ты помнишь, как вместе со мной готовил это зелье? Без слов, с ужасом на лице он качает головой. Гермиона снова улыбается. В глазах щиплет, и она моргает. — Это… неважно. Не имеет значения. Поговори с Робардсом, но ты должен залечь на дно, пока мы не будем уверены… — Что ты мне не договариваешь, Грейнджер? Грейнджер. Ее стены трещат. — Не имеет значения, — голос звучит тверже, чем ей кажется. Она никогда не была плохим бойцом. Отнюдь. А теперь она может стать очень хорошим. — Свяжись с Грюмом и Робардсом. Скорее всего, это произошло месяц назад, во время задания в Бельгии. Пожалуйста, только… сначала убедись, что тебя не подозревают. А до тех пор сиди тихо, хорошо? Я... просто береги себя… Малфой, — лепечет она под конец, потому что у них обоих выработались привычки. Теперь это еще одна вещь, которую она больше не может себе позволить. — Ты не ответила на мой вопрос, — почти шипит он, нетерпеливо поднимаясь с кровати и возвышаясь над ней. — Грейнджер… — Свободен, агент Малфой. Ей приходится запрокинуть голову, чтобы заглянуть в глаза, которые больше не помнят ее. Мысли одна за другой отображаются на его лице: недоверие, презрение. Он зло фыркает, но инстинкт заставляет его соблюдать протокол и субординацию. Может, он и высокопоставленный генерал и один из самых важных членов Ордена. Но так и она тоже. Он уходит, не сказав больше ни слова, молча насупившись. Когда его шаги стихают, Гермиона спешит в ванную, чтобы опустошить и без того пустой желудок. Ее ментальные стены едва держатся.