Удавка

Смех саркастический, переходящий в стон.

      По ФЭС гулял ядовитый слушок, что Корвус подцепил паранойю от Рогозиной половым путём. Иначе его манию преследования объяснить не получалось: Савелий внезапно озаботился контрольно-пропускным режимом, исправностью рамок-металлоискателей, перепроверил список госномеров с въездом на парковку. В конце концов, он отдал распоряжение не принимать визитёров ни с какими корочками без допроса и — при необходимости — обыска. Необходимость Савелий определял лично, и каждый раз выдумывал основания для досмотра как минимум вещей.       Галина Николаевна созерцала со смирением, безучастностью дав карт-бланш. Тревога Савелия была ей знакома, но неизвестна её причина, и в отличие от бессмысленных обсессий Рогозиной таковая действительно существовала.       Куда больше её беспокоила собственная спина, чем нервная самодеятельность Корвуса. Лопатки ныли так, будто их вырвали — или что-то из них, — не давая раскрыть плечи, расслабить трапециевидную мышцу, так что голова получалась выдвинута и втянута в разных плоскостях. Скованность перетекала в грудину, в левую руку, которая отстёгивалась, возьми в неё сумку или пакет.       Галина Николаевна пробовала поискать «лечебный массаж в Москве», но государственные заведения не работали по вечерам и в выходные, а в частных горячее время разобрали на месяц вперёд. В паре салонов Рогозиной предложили чудесный, одухотворяющий и возвращающий к жизни йони-массаж, после чего она, знатно взбесившись, отправилась в морг — на секционный стол, потому что терпеть прошивающие до ног спазмы Галина Николаевна не могла.       Валечка поохала, поахала, пошерстила аптечку и велела раздеваться, заблокировав магнитную дверь. Но Рогозина, отягощённая печальным опытом, наотрез отказалась размундироваться в морге, аргументируя неприметной камерой под потолком — как и звонить Тихонову, чтобы он её отрубил. Ей-богу, хватало сплетен, где она спит с Савелием — очередная версия кумушек, чтó Рогозина и Антонова делали средь бела дня в запертом морге, доведёт её до инсульта.       Поэтому Валя и Галина Николаевна степенно шагали вниз, в цоколь, с подачи последней демонстративно обсуждая результаты недавнего вскрытия. Старый тир, самый первый, заброшенный года три назад, не оснащён видеонаблюдением, как, впрочем, и замком, что в сложившихся обстоятельствах меньшее из зол. Всё равно туда наведывались спорадически, перетаскивая списанную мебель и оборудование под лозунгом «нахер не надо, но выбросить жалко».       Автоматический свет в коридоре запаздывал, зажигался в миг после, как был нужен. Рогозина оперла кисть о поясницу, потому что от долгого спуска и там что-то переклинило.       Валя, оценив ходульную поступь, цокнула, закатила глаза и придержала Галине Николаевне дверь. Обычно всё тяжёлое и неподатливое открывала Рогозина, по причине комплекции, но не в нынешнем положении. На ручку Валя налегла всем весом, Галина Николаевна перенесла ногу через порог и…       …в панике отшатнулась: пыльные полосы пронизал блеск, хтонический, изумрудный, таящий пудовое проклятие. Комнату оккупировали сломанные прялки, битые маховики вычерчивались во тьме, как силуэты гор, зубы ощерившихся чудовищ, скелеты древних ящеров; погибшие веретёнца торчали, словно пики солдат, акулий плавник, предающий обладателя знак над тканью воды… Mea culpa — привела Валю в капкан, в ловушку...       Хрустнул допотопный тумблер, над головой всхрапнула жёлтая лампочка-груша без плафона. Валя обогнула Рогозину, ныряя в захламлённый тир. Та часто моргала, осознавая, что изуродованные прялки ей только померещились в контурах кушеток, стульев, сухожаровых шкафов и центрифуг, отмотавших срок.       — Ты и темноты боишься, — скорбно констатировала Валя, не спрашивая. — Снимай верх, садись. Посмотрим, что там у тебя.       Рогозина окаменевшими пальцами разняла полочки пиджака, рубашки, расстегнула пряжку оперативной кобуры и крючки бюстгальтера. Вот он-то уж точно выпрашивал ритуального погребения, заставив искривить стонущую спину под немыслимым градусом; Галина Николаевна трудно зажмурилась, сняла шмотки коконом и плюхнулась на стул поперёк, давая Вале доступ. Та что-то пристально изучала, порхали ледяные пальцы, проминая кожу меж болезненных бугров, жёстких и пульсирующих.       — Остеохондроз. Ну а что ты хотела при своём образе жизни, кусочничаешь, сутулишься, спортом не занимаешься, вредные привычки… Будешь курить — и до грыжи межпозвонковых дисков недалеко. Кислорода в крови мало, питательных веществ недоимка. Завязывай, Галя, возьми отпуск, съезди в санаторий, чтоб тебя и покормили, и полечили. На физиотерапию походишь...       — Похожу, — шикнула Рогозина. — Что-то сейчас можно сделать?       — Я мазь взяла, с ибупрофенчиком. Каюк рубашке…       Лёгкие прикосновения разгоняли что-то холодное и липкое, плыл прополисный запах, вмятинки от пояса и лямок зудяще жгло. Внезапно воздух выкинул соринки, как белый флаг, взмятённый движением... несчастная дверь хряпнула о стену, открытая пинком.       — Проще грааль найти, чем вас обеих! — недовольно возвестил Савелий. — Валя, что там с водолазом блядс-       Савелий выкрутился на каблуках, дверь по инерции хлобыстнула ему в плечо, взяв реванш.       — Что за ерунда? — по слогам выговорил он, не оборачиваясь и не уходя.       — Спина моя больная, — обречённо ответила Галина Николаевна. — Тебя какой силой сюда принесло?       — На сервере глянул, где вы исчезли с радаров.       — В экспертной? — внутренне содрогнулась Рогозина, предполагая окончательный крах авторитета.       — С твоего компа.       — Ты обнагл-       — Ты будто не в курсе, — негодовал Савелий, — что о нас и без того судачат.       — Туше, — отозвалась Галина Николаевна.       — Ты, собственно, зачем здесь стоишь, — вмешалась Валя, шурша салфеткой, — без отчёта я водолаза не помню, отчёт в морге, вот и...       — Галина Николаевна, ты, может, прикроешься уже чем-нибудь, я не могу так разговаривать, — раздражённо выплеснул Савелий, — я вас искал не в шутку, порядок срочный.       Рогозина, поёрзав, вытащила рубашку и комком приложила к груди. Валин лечебный состав впитывался на редкость туго, а отстирывать жирные пятна так себе занятие.       — Пожалуйста, — лениво бросила Галина Николаевна. — Что у тебя за суета?       Савелий обернулся, как в вальсе, для устойчивости прислонил бедро к почившей морозильной установке.       — Мне тут доложили айтишники, — с нарочитой драмой начал он, — человечек один в даркнете скупает компоненты для кустарных бомб. И в таких количествах, будто он Кремль подорвать собрался.       — Ой, Савелий, ты такой артист, — Валя отшвырнула салфетку в угол, — нас он искал. Я-то здесь при чём? Я патологоанатом, а не груушница! Убьют — приносите, я пошла, мне работать надо.       Савелий посторонился, пропуская Валю, возмущённо пружинящую кудряшками. Рогозина исподлобья глядела на него, и в носу свербел чеченский порох. Савелий молчал, как рухнувший дом.       — Дальше, — безнадёжно понудила Галина Николаевна, догадываясь, к чему он ведёт.       — Он в ФЭС работал, Галя. Несколько лет, с очень некрасивой историей. Он копает под нас.       — Кто?..       Савелий качнулся, рукой взмахнул, как крылом.       — Я не зря почти месяц ношусь с охраной здания...       — Кто? — с нажимом повторила Рогозина. Мактуб, пришлось же Савелия допрашивать.       — Котов. Константин Сергеевич, — выдохнул тот, опуская долу химерические, инаковые глаза. — Тёзка мой по отцу.       — Эта его, — поморщилась Галина Николаевна, — невеста...       — ...была контрабандисткой.       — Погибла, потому что Костя исполнял свой долг. И теперь он хочет, чтобы погибли мы, исполняя свой.       — Тебе ли не знать сладость мести, — гулко пророкотал Савелий.       — Горечь, — поправила Рогозина. — Горечь, Диа... Сав... Сладко, как хина, как стевия, как то и другое, нет ничего подобного.       Закоренелая обида вибрировала в горле, падая к солнечному сплетению, как на концерте оказаться вплотную к колонке.       — Сколько у нас времени?..       Заложило уши, толчком расшибло грудную клетку; Галина Николаевна кувыркнулась со стулом, Савелий грянулся вперёд, чудом не раскроив голову.       ...нисколько.       Догнала звуковая волна — рёвом, грохотом стен, обвалившихся на этажах, муторной глубинной тишью. Савелий перекатился на колени, вытирая ладонью кровь с лица — из носа, от разницы давлений, или разбил, запястьями сжал виски, промаргиваясь. Галина Николаевна отупело таращилась секунду — вечность, — окровавленная рука Савелия буксовала под мышкой, слабая поднять, оставляя алое клеймо.       «Живо, прочь», — немо шевелились его губы, в урагане взвившейся пыли тускло сверкали глаза.       Что-то сработало — первородный механизм или военное, но Рогозина встала, быстро, чётко, жесты не слышу, вижу, цела, веди. Савелий кивнул, срываясь за дверь. Галина Николаевна на бегу накинула рубашку, рефлекторно стиснутую в кулаке, лабиринты, повороты, электрощитовые, бойлерные — он учил план службы, мешкотно прощёлкнулась мясорубка в мозгах. Прозорливость ворона или подполковника, паутина злого рока.       Грозой бахнул шум, бурление выси, топот, эхо. Скользкой рыбой в садке колотилась забытая...       — Стой! Мы должны... — выкрикнула Рогозина, тормозя.       — Мы не должны, — запальчиво, отчаянно ответил Савелий. — Мы не сможем, даже есл-       — Она не с нами, поднялась за минуту до...       Едкие слёзы выщипывали между ресниц.       — Я не знал, ты не знала, никто не знал, — Савелий яростно оттянул прядь, серую от каменного крошева, — ты дала слово. Мы спасёмся, или пятый круг, Стигийское болото. Пойдём, — обветшало подытожил он, замечая её капитуляцию. — Аварийный выход.       Он выволок её перед собой, помня фирменную жертвенность, Галина Николаевна еле разбирала дорогу: в щели сочился чад тлеющего пластика.       Жар и треск пламени по пятам, пока ещё одинокие искры.       — Близко, есть тяга, — сосредоточенно огласил Савелий. — Приток кислорода, торопит огонь. Ходу!       Через стену град осыпался, неумолимо спешили стрелки на изящных часиках. Коридор раззявил пасть, выводя... в тупик.       — Есть, — схолонула Рогозина, лбом прикладываясь к металлической уличной двери, как к иконе. — Мы не заплутали.       Савелий подёргал длинную ручку. Сердце Галины Николаевны подпрыгнуло.       — Заперто, — бредово улыбнулся он. — Сто двадцать третий федеральный закон от двадцать второго июля две тысячи восьмого года, — наизусть отчеканил он, искажённый гримасой, ломаной позой, — замки на путях эвакуации должны открываться изнутри без ключа. Замок без вертушки, Галя. И ключа у нас нет.       Савелий впечатался лопатками о дверное полотно, запрокинул голову, ударяясь затылком.       — Вдруг он где-то здесь, — бормотала Рогозина, осматриваясь, щупая тыльные части балок и, — у нас же всё в России-матушке через... — выпирающую раму наличников.       Духота витала копотью, пылала чёрными пепелинками, вточь накалённый песок пустыни. Родина Борры... кто такой Борра?..       — Суровый мужик из твоих сородичей, — ухмыльнулся Диаваль, пришпиленный к голгофе. — Взбрело же на ум.       — Я сказала вслух?.. — растерялась Галина Николаевна.       — Я не читаю мысли.       — Подожди! — ликующе вскинулась она, хлопая по левому боку — встречая пустоту. — Кобура... в старом тире. Я... только рубашку... железу уберечь, я... Ты не?..       Савелий стукнул напряжённые пальцы, как смыкается крюк в автомате с игрушками, характерно встряхнул кистью.       — На выезды. Из пистолета всё равно не отстрелить затвор, не кляни судьбу.       Малефисента сощурилась, заминая рыдания.       — Мы задохнёмся, а не сгорим заживо, — назидательно выдал он. — Термоингаляционная травма, ты же медик. Не бойся, в пятый раз точно повезёт... «Пять секунд, чтоб не дышал, пять секунд — последний шанс», дурацкая песня, прилипчивая.       — Я не хочу в пятый, Диаваль, — сухо всхлипнула Рогозина. — Я хочу в первый, рискнуть, довериться. Мы шестнадцать лет разгуливали по лесу из-за моей гордости...       — Мне понравилось, — невесело фыркнул Савелий. — Я преотличный шпион.       — Там Валя осталась...       — Нам выпал жребий не лучше. Может, с ней всё нормально, зависит от дислокации взрыва. Если не... на месте, вылезла бы в окно.       Малефисента тревожно скрестила руки, поглядывая в перекрытый ход.       — Если... если выживу, куплю эту подростковую хрень, которую поджигать не надо. Савелий?..       Тот возвёл очи горе.       — У нас была свадьба когда-нибудь?       — Нет.       — В пятый раз женись на мне до пожара, ладно? Пусть поцелуй истинной любви изменит ход событий... поцелуй у алтаря, я имею в виду.       — Черт его знает, как я это проверну, — усмехнулся Диаваль. — Ты бываешь неубедима.       Малефисента пожала плечами.       — Слова — оружие, используй его.       Вне что-то скрежетнуло... лязгнуло. Примечания: Открытый финал.