Sticky summer

Первое, что видит Дазай, когда открывает глаза - затылок Чуи. К сожалению, этот затылок не находится вплотную к его лицу, чтобы Дазай мог зарыться в него носом и прижаться губами. Нет, затылок Чуи находится далеко, ужасно далеко - на расстоянии вытянутой руки, и Дазай поджимает губы, даже если Чуя этого не видит, потому что какой смысл спать в одной постели, если он не может оплести Чую осьминогом поутру? Впрочем, это не совсем так. Во-первых, нет ничего сложного в том, чтобы придвинуться ближе. Во-вторых, обычно они именно так и спят - переплётшись в клубок из рук и ног. Но проблема в том, что за окном царит жаркое лето, и даже если в квартире Чуи круглосуточно работает кондиционер, Чуя всё равно не любит обниматься по утрам в постели, потому что это жарко и некомфортно. К тому же, Дазай как назло лежит в идеально удобной позе, и ему совершенно не хочется двигаться. - Глупый Чуя... - бормочет он просто потому что; и всё-таки придвигается сам, притираясь носом к затылку Чуи и прикрывая глаза. От мягких рыжих волос пахнет сладким шампунем и теплом. Притеревшись к ним лицом, Дазай чуть отстраняется и соскальзывает взглядом на загривок Чуи. В месте, где кожу обычно прикрывает полоска чокера, красуется не тронутая загаром белая лента. Посреди неё горит выбитое чёрным шрифтом клеймо в виде лабораторного кода, который когда-то заменил настоящее имя Чуи, пока тот был заперт в ловушке лабораторной цистерны. Чуя ненавидит это клеймо так же сильно, как Дазай ненавидит свои шрамы. И так же сильно, как Чуя любит зацеловывать каждый из них, раз за разом заверяя, что эти шрамы ценны, что они - доказательство силы Дазая, того, что он многое вытерпел и при этом выжил, Дазай любит покрывать поцелуями клеймо Чуи, шепча в чувствительную кожу о том, что этот код подобно его шрамам лишь напоминание о тяжёлом прошлом и знак того, что Чуя тоже всё преодолел. - Глупый Чуя... - вновь бормочет он; и осторожно обнимает Чую под одеялом, наслаждаясь ощущением обнажённой кожи под ладонью. Да, в его глазах Чуя порой и в самом деле тот ещё глупец. Как он может не понимать своей ценности? Как может не видеть, что все люди вокруг только и делают, что тянутся к нему? Что, к слову, изрядно раздражает Дазая. Да, Накахара Чуя может быть мафиози, убийцей, преступником, жестоким и беспощадным человеком, но... Он также самый привязчивый, самый добрый, самый жизнелюбивый, самый справедливый и честный Чиби из всех. Он был таким в пятнадцать, простив «Агнцев» и продавшись за их безопасность. Он был таким в шестнадцать, когда пощадил своего мучителя - учёного, возглавлявшего проект «Арахабаки». Он был таким накануне семнадцатилетия, когда использовал «Порчу», чтобы уничтожить Шибусаву, отомстив таким образом за смерть своих товарищей. Он был таким в восемнадцать, когда... Оставив поверх клейма поцелуй, Дазай прикрывает глаза. Что ж, в их восемнадцать многое произошло: первый поцелуй, второй поцелуй, третий поцелуй, признание, неловкие попытки завязать отношения. Чуя понятия не имеет, каким счастливым сделал Дазая, когда ответил ему взаимностью. Даже если Дазай рассчитывал на это - он не был слепым и не был глупцом, чувствовал, что именно к этому связь «Двойного Чёрного» однажды и приведёт, ведь они всегда были только вдвоём в своём мире, никого в него не пускали - он всё равно нервничал в тот момент, когда, заманив Чую на прогулку по пустынному пляжу Сурибачи, признавался ему. Их четвёртый поцелуй был слаще всех предыдущих, потому что был ответом Чуи на его чувства, и ответ этот был исключительно положительным. - Я не заслуживаю тебя... - шепчет Дазай, вновь вжимаясь губами в выбитое на чужой коже «A5158». А после медленно скользит губами вниз, начиная оставлять поцелуи везде, где только может. Чуя лежит на боку спиной к нему, поэтому это не совсем удобно, но Дазаю наплевать. Ничто не имеет значения, пока он может скользить губами по мягкой коже и покрывать поцелуями плечо и лопатку, линию позвоночника и оставшийся от удара ножом Ширасэ шрам, спускаясь всё ниже, ниже и ниже. Вместе с ним стекает вниз и шёлковое покрывало, которое Чуя достал, как только наступил сезон пекла. Несмотря на кондиционер, что в спальне, что под покрывалом душновато, но это мелкое неудобство, которое Дазай легко игнорирует, предпочитая сосредоточиться на открывающемся ему зрелище. А зрелище это достойно музейных полотен - не то чтобы Дазай позволил бы - потому что у Чуи великолепное тело, которым Дазай иррационально гордится, хотя не имеет к чужой закалке и любви к тренировкам и оттачиванию боевых искусств никакого отношения. С другой стороны, Дазай не может не испытывать самодовольства, потому что всё это тело принадлежит ему; потому что такой красивый Чуя выбрал его, Дазая: тощего, долговязого, покрытого шрамами, бледного из-за аллергии на солнце и в целом неспособного похвастаться красивыми мышцами или задницей. Конечно, Дазай не слабак и в большинстве случаев может постоять за себя, но его тело едва ли знает о том, что такое рельефные руки или крепкие мышцы брюшного пресса. А вот тело Чуи определённо знает о том, что это такое, так что есть причина, по которой Дазай любит примерять на себя роль подушечной принцессы. Лежать и получать удовольствие, попутно облизывая взглядом покрытое испариной тело Чуи и линии его косых мышц, указывающие стрелкой в ту сторону, где член Чуи вторгается в его задницу, отправляя на Небеса, поистине райское наслаждение. Но сегодня у Дазая нет настроения быть подушечной принцессой. Этим утром на него нахлынуло совсем иное настроение. Быть может, дело в том, что Чуя лежал так далеко от него - да, далеко, для Дазая и тридцать сантиметров далеко, а это расстояние руки! - а может, всё дело в том, как длинные пряди рыжих волос рассыпались по плечам Чуи, создавая акцент на его затылок и загривок, на его незащищённую спину. Конечно, Чуя знает, что всегда в безопасности рядом с Дазаем, особенно в их постели, но это выше простого понимания. Дазай не смог бы описать это чувство словами, если бы пришлось, его можно лишь почувствовать. Это чувство родилось в нём спонтанно, за доли секунды; сложилось из игры света и тени, из того, как волосы Чуи рассыпались по подушке, из того, насколько сильно виднелось из-под тёмно-синего шёлка его обнажённое плечо. Даже запах тепла Чуи и его кожи сыграл свою роль. - Я люблю тебя, Чуя... - шепчет Дазай в его кожу, покрывая поцелуями поясницу. С ним это бывает и довольно часто - такие наплывы эмоций, которые никогда не получается разобрать сразу; которые возникают волной цунами и сносят его к чертям. Люди часто не поспевают за своими мыслями, так что уж говорить о Дазае, в голове которого постоянные схемы, планы и огромные спутанные клубки из мыслей, которые носятся туда-сюда со скоростью скоростных поездов, не оставляя времени на обработку причин их возникновения. Он просто знает, что у него горячо в груди, что его сердце стало биться быстрее, что в нём зародилось жгучее желание подарить Чуе ласку и любовь, окутать его удовольствием, которого он заслуживает. Потому что Чуя заслуживает всего удовольствия в мире. Он заслуживает самого мира. Сколько в его жизни было дерьма? Сколько в его жизни было потерь, боли и слёз, которых он стыдился? Сколько в его жизни было тьмы и одиночества, потерянности и непринятости? Дазай поклялся быть рядом, поклялся оберегать, и что в итоге? Он предал. Неважно, какие у него были причины, неважно, какие у него были цели, неважно, что Дазай был в неадекватном состоянии из-за стресса, смерти Оды и проросшего в нём чувства вины за его смерть - он предал Чую и никогда себе этого не простит. Даже если для оправданий есть тысячи причин. Даже если сам Чуя давно понял и простил, а сам Дазай уже как год вернулся в Порт, и они вновь неразлучны. Это не сотрёт ту боль, которую Чуя испытал по его вине, и не сотрёт боль самого Дазая, который только спустя месяцы после своего ухода осознал, какую ошибку совершил, оставив свой дом и своего человека. - Я не буду извиняться, Дазай-кун, - сказал Мори, когда Дазай пришёл к нему под покровом ночи после победы над Достоевским, одетый в привычный бежевый плащ, но сжимая в руках чёрный, который вопреки своим словам не сжёг, всё это время хранил, будто чувствовал, что однажды вновь накинет его на плечи. - Я никогда вас не прощу, Мори-сан, - сказал Дазай, пристально глядя в глаза своего наставника - человека, который самым первым протянул ему руку помощи; который заботился о нём; который воткнул нож ему в спину. - И если однажды вы даже просто подумаете о том, чтобы пустить в расход Чую... Угроза повисла между ними, не шуточная, больше нет. Мори мог развлекаться в своё время, шутя о том, что однажды Дазай перережет ему горло, но они оба знали - Дазай никогда не стремился стать Боссом. Знал Мори и о том, что у Дазая нет никого дороже Чуи. Он никогда не был глупцом и заметил возникшее между ними притяжение намного раньше, чем они сами осознали свои чувства. Дазай знал это, поэтому и решил дать понять сразу - на этот раз, какой бы заоблачной ни была ставка, игра не будет стоить свеч. Мори тогда тонко улыбнулся ему и ничего не ответил, но Дазай решил, что они поняли друг друга; а после почувствовал себя глупцом, когда спустя несколько месяцев после своего возвращения и наблюдения за отношениями Мори и Чуи осознал, что времена, когда Мори смотрел на Чую только как на полезного эспера, давно прошли. Теперь он уважал его, искренне ценил, и расчёт и манипуляции ушли из их отношений. Дазай пропустил это, потому что его не было рядом, чтобы наблюдать эти изменения. Тем не менее, он не жалел о своей угрозе, потому что Чуя всегда был единственным, кем он по-настоящему дорожил. И Чуя будто почувствовал это, почувствовал его искренность, потому что простил. Не сразу, но они вновь сблизились, узнали друг друга заново, и их разрыв медленно, но верно затянулся. Потому что Дазай не уставал извиняться и показывать, как ему жаль, что он бросил Чую, что оставил его, когда между ними только-только всё окончательно наладилось. Потому что Чуя, обладатель золотого сердца, каким-то чудом не разлюбил его за пролетевшие годы, лишь спрятал свою любовь под злостью и чувством преданности. Потому что он каким-то чудом смог найти в себе силы для того, чтобы вновь подпустить Дазая к себе, вновь довериться. И на этот раз Дазай его не подведёт. - Дазай... Невнятный хриплый голос Чуи посылает мурашки по коже. Вжавшись лбом в его поясницу, Дазай сжимает его ягодицы, впиваясь пальцами в упругую, но податливую плоть. Чёрт возьми, ему так повезло с Чуей, потому что в Чуе идеально абсолютно всё, и пусть Дазай знает, что смотрит через свою призму, ему наплевать. Для него Чуя идеален, и он никогда никому его не отдаст; о чём и сообщает, шепча в ягодицу «только мой» и слегка прикусывая её, вжимаясь губами и скользя языком по горячей коже до тех пор, пока не достигает расселины. - Дазай, что... Чуя дезориентирован спросонья и явно не понимает толком, что происходит. Не то чтобы они никогда не занимались сексом утром, при свете дня и всё такое, но обычно Дазай будит Чую нытьём и откровенными приставаниями, а не тем, что сминает и покусывает его задницу. К тому же, он достаточно бессовестный, чтобы усадить податливого со сна Чую себе на бёдра и заставить его кататься на себе, опять же, наслаждаясь шикарным видом с утра пораньше. Чуя каждый раз ворчит о том, что Дазай - ленивый ублюдок, который заставляет его делать всю работу, и что ж, это недалеко от истины; но не сегодня. - Доброе утро, - мурлычет Дазай, стаскивая покрывало ещё ниже по чужим ногам и вновь вжимаясь губами и языком в расселину между ягодиц. Чуя шумно выдыхает, когда ощущает прикосновение языка к анусу, и зарывается лицом в подушку. Он не смущается, Дазай знает, и ему нравится мысль о том, что на этот раз Чуя будет тем, кто просто лежит и принимает всё удовольствие. Снова впившись пальцами в его ягодицы, с удовольствием сжимая их, Дазай разводит их в стороны, облегчая себе доступ, и начинает вылизывать мелкими мазками языка слабо подёргивающееся кольцо мышц. На языке ощущает привкус соли пота и отдушки геля для душа, и Дазай как никогда рад тому, что они оба вернулись домой перед рассветом, потому что подобные возвращения всегда заканчиваются одинаково - душем и сном. Будь иначе, Чуя уже начал бы читать нотации о гигиене и прочих вещах, которые для Дазая абсолютно бесполезны, когда дело касается его Чуи. - Жарко... - глухо и немного томно выдыхает Чуя, поводя бёдрами. Дазай согласно мычит, продолжая вылизывать и разминать кольцо мышц языком, а после и большим пальцем левой руки, пока правая проскальзывает между ног Чуи и начинает массировать его постепенно твердеющий член. Если и есть плюс в жарком лете, так это то, что Чуя обожает спать обнажённым под шёлковым покрывалом. В глазах Дазая это одновременно эротично и в то же время просто комфортно, потому что ему нравится обниматься с Чуей и массировать его бёдра и ягодицы без всякого сексуального подтекста, как нравится и то, что Чуя отвечает ему взаимностью. Помимо этого отсутствие одежды очень удобно во время игривого настроения, а ещё Дазаю нравится видеть Чую в шелках. Если он присылает Коё подарочные корзины в обмен на то, чтобы та заказывала для Чуи самые роскошные юкаты на фестивали и традиционные праздники - что ж, Дазай слабый человек, подайте на него в суд за любовь к прекрасному. - Презерватив, - стонет на выдохе Чуя, когда Дазай отстраняется, чтобы достать из-под одной из множества подушек бутылочку со смазкой. - Не хочу, - жалобно ноет Дазай, выливая смазку на пальцы, и прижимается к спине Чуи всем собой, потираясь полутвёрдым членом о его ягодицу и скользя пальцами между ними, поверхностно смазывая ставшее чувствительным и менее зажатым после его ласк кольцо мышц. - Я уже весь липкий, - выдыхает Чуя, подаваясь бёдрами навстречу его пальцам и шумно выдыхая, когда сразу два проталкиваются внутрь, смазывая и растягивая горячие стенки. - И я всё ещё хочу спать. Если я буду ещё и в твоей сперме, мне придётся идти в душ и... - Чуя такой зануда, - фыркает Дазай в его затылок и сползает ниже, чтобы куснуть его за загривок, одновременно добавляя третий палец и толкаясь сильнее, отчего Чуя стонет и прогибается в пояснице, вжимаясь ягодицами в его бёдра, насколько это возможно. - Мы примем душ вместе, я сам сменю простыни и даже приготовлю для тебя завтрак. - Слишком мало, чтобы я продался за это, - насмешливо отвечает Чуя, чуть поворачивая голову и сверкая на него лукавыми глазами. У Дазая перехватывает дыхание. Чуя светится. Растрёпанный, со сбившимся дыханием, он смотрит на Дазая с сонной, но игривой нежностью и желанием. Его щёки пылают румянцем, пряди чёлки липнут к покрытому испариной лбу. Чуе действительно жарко. Он всегда был менее мерзлявым, чем Дазай, и духота спальни и разгорающееся в нём возбуждение почти сразу покрывают его тело плёнкой пота, которая красиво золотится на его коже, отчего Дазая так и тянет провести по ней губами и языком. Вместо этого он наклоняется и оставляет несколько поверхностных поцелуев на губах Чуи, а после зарывается лицом в его шею, вытаскивает пальцы и спешно смазывает свой член, проводя по нему несколько раз ладонью до полного затвердения. Если бы Чуя был серьёзен, Дазай смирился бы с презервативом, но чужое настроение дало понять, что это была жалоба ради жалобы, поэтому Дазай толкается в Чую без всякой резинки, наслаждаясь его узостью и жаром и в то же время шипя от того, как гортанно простонавший Чуя сжимается вокруг его члена, вновь прогибаясь и подставляясь, толкаясь ягодицами навстречу, пока Дазай не вжимается в них бёдрами, прижимаясь к Чуе всем собой и чувствуя какое-то особенное удовольствие от того, как их кожа почти буквально прилипает - они будто оказываются склеены. Чуя в его руках такой горячий, что от него почти пышет жаром, но Дазаю нравится. Нравится зарываться носом в его взмокшие волосы на затылке. Нравится сжимать его бедро и чувствовать, как покрытая испариной кожа скользит под пальцами. Нравятся звонкие шлепки кожи о кожу, когда Чуя стонет «двигайся, ну же», и Дазай начинает толкаться, раз за разом вжимаясь бёдрами в его отставленные ягодицы, которые из-за этого постепенно начинают алеть. - Жарко... - с глухим стоном удовольствия повторяет Дазай в загривок Чуи, прикусывая солёную кожу и вновь зарываясь носом в его волосы, вдыхая их запах. И пусть через несколько минут и в самом деле становится слишком жарко, сбившиеся простыни начинают липнуть к телам, и Дазай чувствует, как по его вискам скатываются капли пота, это не имеет значения. Ничто не имеет значения, когда Чуя вдруг прижимает его ладонь к своему бедру сильнее и рывком переворачивается на живот, из-за чего Дазай от неожиданности наваливается на него всем собой. Толчок получается намного грубее и глубже. Чуя громко стонет, вскидывает бёдра навстречу, и Дазаю остаётся только в который раз удивиться его силе, способности вот так легко поднять и себя, и немалый вес тела Дазая на нём. Но эта мысль быстро покидает его голову, потому что в такой позе становится ещё лучше, пусть и ещё жарче. Дазай даже находит в этом извращённое удовольствие; в том, что они оба, потные и липкие, склеиваются, а между ягодиц Чуи начинает хлюпать, когда он добавляет ещё смазки, потому что водная основа явно не лучший выбор для жаркого времени года. А ещё Дазаю нравится вид Чуи под собой в такой позе. Это не удовольствие от доминирования, но удовольствие от того, как двигаются мышцы Чуи, как сводятся вместе его лопатки - красиво. Чуя приподнимается на локтях, срываясь на глухие стоны, когда Дазай отлипает от его спины, вцепляется в его бёдра и начинает толкаться быстрее. По линии его позвоночника стекает несколько капель пота. Редкие шрамы тут и там наливаются алым от притока крови, контрастируя с более светлой кожей вокруг. Ягодицы Чуи совсем раскраснелись от шлепков бёдер по ним. Ложбинка блестит от пота и смазки, и Дазай не отказывает себе в удовольствии, вытаскивает член и пару раз трётся об неё, устраивая ещё больший беспорядок и срывая с губ Чуи несколько откровенно нуждающихся стонов, когда толкается между его бёдер, стимулируя поджавшиеся яички и его протекающий на сбитое комом покрывало член. - Дразнящий ублюдок, - раздражённо стонет Чуя. А после вытягивает руки перед собой, ложится грудью на подушку, прогибается в пояснице, вздёргивая ягодицы ещё выше, и бросает на проглотившего стон Дазая дразняще-обжигающий взгляд через плечо. Медленно ведёт языком по пересохшим губам. Ухмыляется. - И это всё, что ты можешь? Может, мне стоило спать дальше? Дазай не ведётся на провокацию, нет. Он видит, слышит и чувствует доказательства того, как Чуе хорошо рядом с ним, под ним. Тем не менее, он всё равно сжимает его бёдра ещё крепче и начинает толкаться ещё быстрее и глубже, грубее, отчего звук шлепков кожи о кожу едва не эхом отскакивает от стен, а Чуя роняет свою самодовольную маску и с громким стоном падает лицом в подушки. Он весь раскрасневшийся, мокрый от пота, почти скользкий под пальцами Дазая, и как же потрясающе накрыть его своим телом, прижаться, прилипнуть, чувствуя головокружение от повисшего вокруг них невидимого марева. Дазай почти задыхается, когда низ его живота простреливает острой вспышкой удовольствия. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть, и он кончает, больше не в силах выдерживать окружающий его жар, наполняющий его лёгкие запах Чуи. Зубы сами впиваются в чужой загривок, прямо в кожу с клеймом. Чуя взбрыкивает со смешавшим в себе боль и удовольствие вскриком. Его бёдра неконтролируемо дрожат, дёргано толкаются навстречу члену Дазая, а после Дазай чувствует, как Чуя резко замирает под ним, а после обмякает всем телом, рушась на покрывало и тихо выстанывая, когда его чувствительный член вжимается в покрытый его потом, предэякулятом и спермой липкий шёлк, ощущающийся на разгорячённой влажной коже исключительно неприятно. - Ужасно, - наигранно недовольно скулит Дазай в его шею, продолжая лежать сверху и лишь слегка поводя бёдрами, с довольным выдохом вытаскивая начавший обмякать член и притираясь им между ягодицами, чувствуя липкость и влагу. - Чуя и в самом деле такой клейкий слизняк. Я прилип и не могу отлипнуть. - Знаешь, что, вот просто заткнись, - бормочет Чуя куда-то меж подушек, куда до сих пор вжимается лицом. - Это была твоя идея, я сейчас умру от жары, и я тебя ненавижу. Негромко рассмеявшись, Дазай нехотя, но всё-таки скатывается с него, укладываясь рядом. Они оба и в самом деле ужасный беспорядок - липкие, мокрые, перемазанные в сперме, а ягодицы Чуи, как и бёдра Дазая, ещё и все в смазке, которая постепенно высыхает, неприятно стягивая кожу. И это не говоря о разогретой под ними кровати, сырых простынях и противно липнущем - особенно к ногам - покрывале. К тому же, в спальне после их игр стало ещё душнее, и как хорошо, что на уровне этажа квартиры Чуи всегда есть ветер, потому что им точно стоит проветрить, прежде чем перенастраивать кондиционер и идти в душ. - Куда? - ворчит Чуя, когда Дазай пытается перекатиться к краю кровати, и ловко перехватывает его за талию, в мгновение ока оказываясь вплотную и пристраивая голову на его плечо и закидывая ногу на бедро для верности. - Разве не Чуя сказал, что вот-вот умрёт от жары? - усмехается Дазай, когда чувствует, как Чуя оставляет несколько поцелуев поверх шрамов на его шее и льнёт плотнее, придавливая своим весом сильнее. - К чёрту, - фыркает Чуя, устраиваясь поудобнее и довольно урча, когда Дазай начинает поглаживать его вверх и вниз по спине. - Мы уже липкие и отвратительные. Хуже не станет, если мы полежим вот так ещё чуть-чуть. Ах да, Дазай иногда забывает - особенно летом, чёртово пекло определённо против их физической близости - какой Чуя прилипчивый после секса. Дазай любит обниматься, любит целоваться и сворачиваться в клубок в его руках, но Чуя - тот, кому почти жизненно необходимо прилипнуть к его боку после секса, желательно пристроив голову на его грудь, чтобы слушать и чувствовать, как постепенно успокаивается его сердцебиение и выравнивается сбитое заполошное дыхание. «Такой липкий слизняк», - с обычно несвойственной ему нежностью думает Дазай, зарываясь пальцами в волосы Чуи и чуть дёргая их на затылке, заставляя его приподнять лицо и подставить губы под лёгкий, поверхностный, мягкий поцелуй. - Определённо доброе утро, - бормочет в его губы Чуя и вновь укладывается на его грудь, притираясь к ней носом и щекой. - Определённо доброе, - с притаившейся в уголках его губ умиротворённой улыбкой эхом повторяет Дазай.

|End|