feel like home

      день первый, и мой сосед по палате какой-то странный. терпеть не могу странных людей, блять. хочется, чтобы его мозги растеклись по стене, но, наверное, с моим диагнозом это нормально. если я его не убью, то я официально выздоровел.       хобби дазая — лазать по заброшкам. это весело, когда ты оказываешься в богом забытом месте без связи, подстраховки и знания местности. что взять с семнадцатилетнего подростка, живущего лишь выбросами адреналина в кровь? но вот в заброшенной психиатрической больнице он впервые. больницы дазаю впринципе никогда не нравились. тут пахнет спиртом, болезнью и смертью даже сейчас, когда, казалось бы, прошло более полувека с закрытия заведения. был какой-то скандал, в детали которого осаму не угублялся, хотя стоило бы — может, стало бы еще страшнее. пощекотать нервы хочется, особенно когда в призраков уже не верится.       день второй. хуй знает, чем меня накачивают ежедневно, но злость никуда не девается. она обещала, что мне помогут, когда отправила меня сюда силком. да нихуя подобного. даже чаи с ромашкой мне помогали больше. сосед всё еще раздражает. он противно сопит во сне и хрипит. ебаный туберкулезник.       тетрадка, которую листает дазай, выглядит повидавшей жизнь. страницы — пожелтевшие, где-то буквы смазались из-за проливных дождей йокогамы, но благодаря кожаной обложке иероглифы вполне читабельны. дазай вообще-то не сентиментальный, не-а. увлечение дневниками, написанными психами и маньяками уже давно прошло. там никогда нет ничего нового, обычно это слезливые истории о плохом детстве, затем — рассказы о возбуждении при первом убийстве. это все преувеличино, конечно, но истина где-то между. почему он забрал из сломанной тумбочки именно эту тетрадь, он не знал. наверняка таких книжек под руинами похоронено тысячи. может, даже без мата через каждое слово.       третий день. повели на арт-терапию, и, честно говоря, я не понимаю, как рисование пятен должно заставить голоса в моей голове замолкнуть, а галлюцинации — исчезнуть. от таблеток тошнит. медсестры тут какие-то странные. их улыбки фальшивые. я вижу, что они хотят меня убить. вижувижувижу. но я сделаю это первым. убью себя или их. мне тут совсем не нравится, но месяц можно потерпеть. ради анэ-сан.       дазай усмехается. все-таки больные люди всегда интереснее здоровых. мыслят по-особому, он сам так не сможет. за разбитыми окнами трещат молнии и шелестят ветки деревьев. в целом, атмосфера достаточно угнетающая, но осаму даже уютно как-то. в месте, где умерло несоизмеримое количество людей по-другому не должно быть. было бы куда некомфортнее, если бы тут пробегался грибной дождик вместе с теплым солнышком.       «день 4. лекарства все еще не могут взять вверх над галлюцинациями, в столовой все ещё подкрашенная вода вместо компота. сосед все еще бесит, но хотя бы его хрипы проходят. сутки превращаются в один большой день. сегодня из-под кровати лезли чьи-то щупальца. много щупалец. их не существует — я понимаю, но дома было лучше. дома была огромная кровать и нож под подушкой. иллюзия защиты всегда мне помогала справиться с этим, сейчас же у себя есть только я. я не боюсь, но злюсь. нихрена эти доктора не умеют. сеансы с психиатором странные. он вроде что-то пиздит, а вроде — без толку. «чуя, побороть свою болезнь можешь только ты, чуя, соберись.» я борюсь всю свою жизнь, еблан ты старый. уже жалею о деньгах, которые вбухала анэ-сан, чтобы впихнуть меня в эту элитную, блять, больницу. это не больница. это тюрьма, и я — преступник. преступлением было мое рождение и наследственность.»       чуя — вот как звали владельца дневника. — чуя, — дазай пробует имя на вкус, чуть нахмурившись. незнакомое имя отзывается неприятными мурашками. будто оно совсем не незнакомое. будто осаму упускает что-то значимое, что-то, что он обязан помнить.       «пятый. сейчас около трех утра и, я клянусь, я слышу крики. стоны? они не могут мне казаться, они вполне себе человеческие, в то время как я обычно слышу оры существ, непохожие ни на что. не исключено, конечно, что таблетки делают мои галлюцинации более «нормальными», я ведь не знаю, как это работает. я ничего не знаю. разглашать план лечения ведь запрещено. а кем? почему? почему я не могу знать, как я должен себя чувствовать? тупая система. и люди, варящиеся в ней, такие же тупые.       этой книжке больше лет, чем дазаю, но мысли в ней он находит близкими к своим собственным. он бы хотел поговорить с автором, хотя тот, скорее всего, уже мертв. очень жаль.       «6. сегодня медсестра мельком обронила то, что я отсюда никогда не выберусь. они правда не понимают, что я тут ни за что ни сгнию? я не стану овощем, хотя лекарства уже начинают работать — чувства атрофируются. чувства, но, блять, не симптомы моей шизофрении.»       шизофрения, значит. вообще, достаточно интересная болезнь — симптомы разные, страдают от нее тоже по-разному. шизофрения — это все и ничего вместе взятые.       «семь. прошла неделя, а кажется, что месяц. стоны никуда не деваются, и я искренне надеюсь, что это ебланистый медперсонал шалит. суки. в ролевые заигрались. наверное, только сейчас я осознал, как все плачевно. таблетки пьются под наблюдением — тебе суют в рот таблетки, дают запить, а затем роются пальцами (слава богу не голыми) во рту, чтобы удостовериться, что проглотил. унизительно. ванная — раз в неделю и со всеми. душ — каждое утро, и тоже со всеми. я такого количества членов и вагин за раз никогда не видел. мерзотно.»       дазай кривится, будто сам там когда-либо находился. хотя и понятно, для чего это — убиться всегда найдется чем, если захотеть, а больнице проблемы не нужны.       дальше страницы вырваны, поэтому с седьмого дня повествование сразу переходит на четырнадцатый. не то чтобы очень жаль — конец дневника в таком случае окажется ближе, и история чуи раскроется до конца чуть быстрее. но дазай чувствует тяжесть в груди. будто он опять что-то упустил.       «четырнадцать. он меня трогал.»       заметка всего из трех слов, сквозящая безысходностью. как именно трогал догадаться несложно, а кто именно — не так важно. дазаю уже не смешно — происходил явный пиздец, а он не совсем уж и бесчувственный. под заметкой нарисован монстр, словно сошедший с детских карикатур. у монстра восемь ног, и он чем-то походит на паука, но лицо человеческое. и огромные черные глаза.       большими коричневыми буквами выведено «мерзость». в коричневом дазай узнает цвет засохшей крови.       «пятнадцать. я не сошел с ума, я самый здоровый в этом месте. мой доктор действительно домогается, о боже. я слепой. я догадывался. но смог осознать, только когда меня ткнули лицом в это. я сопротивляюсь. пока могу. понять мне дали ясно, что если я не потерплю, то меня отправят в изолятор. а в изоляторе я сдохну. и так останусь никем. никому неизвестным накахарой чуей, больным шизофренником.»       дазай клянется, что запомнит это имя. просто чтобы этого человека хоть кто-то помнил.       «16. мой сосед открыл свое имя. дазай. на удивление, он не так плох. он нормальный. у него три попытки суицида за год и клиническая депрессия, но он нормальный. я рассказал ему, и он сказал, что мне просто не повезло. потому что я маленький и смазливый, еще и с удобным диагнозом. вполне могло присниться, блять.» — ебать, совпадение, — дазай моргает, ежится и кутается в свое пальто. он почти физически чувствует чужое присутствие, однако здравый смысл подсказывает, что это лишь выдумка.       дальше несколько страниц закрашено черной ручкой. там были заметки — дазай может разглядеть очертания иероглифов, но не более.       «двадц. попрощался с девственностью. все болит. мне больно. больнобольнобольнобольнобольно. я привык терпеть боль, она постоянно со мной, но эта — новая. я хочу отмыться. я хочу почувствовать себя нормальным дазай успокаивал меня. гладил по спине и рукам, не касаясь волос и ног. догадался, что это любимые места его? не знаю. он не может помочь, но я хотя бы не один.».       дазай редко сочувствует кому-то, но сейчас — да.       «2.1......... теперь мои галлюцинации — это он. я убью себя.»       «22. не убил. обычно я всегда зол, но сейчас — ничего. апатия. дазай говорит, что это лучше. что остатки моей психики защищаются, как могут. я ему верю почему-то.»       «23. я сбегу и возьму с собой дазая. он единственный, кого я хочу убить чуть меньше, чем остальных. а потом сожгу это здание к чертям собачьим. мне ограничили встречи, кстати. анэ-сан больше не приходит из-за «обострения заболевания». анэ-сан меня бросила. она им верит. а я ей больше нет.»       дазай вставляет пальцы между страницами и захлопывает дневник. его слегка потряхивает, необходим перерыв. молния громыхает особенно громко.       «25. стащил шприц у медсестры. разорву ему артерию, слава богу, я знаю, где она. дазай согласился со мной. сказал, что я не стану убийцей, а стану мясником, потому что зарежу ебаную свинью. это придает мне сил.»       «26. он уехал на неделю в командировку. боги существуют. нужно выбираться. нужнонужнонужнонужноНужноНУЖНо»       «27. дазай выглядит знакомым. я не понимаю почему, но ему можно верить. как будто он спасал меня еще тысячи раз до этого.»       «28. дазай.»       под заметкой осаму видит свой собственный портрет. не то чтобы прямо идеальное попадание, но те же бинты на руках и шее, та же взъерошенная шевелюра. страшно становится по-настоящему. — блять, может мой предок? — дазай пыхтит, рассматривая картинку. моргает. трет бумагу подушечками пальцев, будто от этого рисунок распадется на атомы.       «29. голоса в голове говорят убить. я боюсь сорваться на том, кто ближе всех ко мне, тот, кто спокойно спит сейчас, отвернувшись лицом к стене. я не поступлю так, но все чаще вместо дазая я вижу не человека вовсе. осталось четыре дня, чтобы съебаться отсюда. дазай умный. его пускают на прогулки за хорошее поведение, он знает планировку здания наизусть. еще бы — он валяется здесь четыре года. папаша сдал, чтобы глаза не мозолил. я так зол. зол. зло. злость. а я сильный. я смогу справиться с охраной, потому что эти бездари свою работу выполнять не умеют. думаю, когда мы сбежим, я куплю самое дорогое вино. а дазаю — виски со льдом. отвратное пойло, но ему простительно. ».       дазай и правда любит виски со льдом. все это кажется шуткой. таких совпадений не бывает.       «30. дазай украл ключи от главных ворот. завтра ночью я буду свободен. куда я пойду — не знаю. дазай рассказал, что его отец какая-то шишка в мире хирургии, и неприлично богат. я думаю, мы остановимся в каком-то из их семейных коттеджей. ненавижу. быть. зависимым. таблетки я не пью, кстати. дазай научил — глотаешь лекарства, а потом как можно скорее их сблевываешь. дазай — единственное, что меня спасает.» — блять, — дазай хмурится, потирая виски. его отец, по счастливой случайности, является ведущим кардиохирургом японии. извилины в панике шевелятся, вспоминая все теории квантового бессмертия и мультивселенных. возможно, дазай узнает то, чего не должен знать.       «3 я его убил. задушил. голоса кричали, что он не тот, за кого себя выдает. а воображение подсунуло вместо лица дазая лицо того мудилы. сейчас я сижу на полу, он лежит рядом. прекрасный. я никогда не говорил, но его лицо до ужаса симметрично. его глаза — глубокие. его глаза — омуты, в которых всегда было видно отражение чужих душ. его руки больше никогда не станут теплыми. и он меня никогда не обнимает. его губы посинели, а он — бледный, словно смерть. прости меня. простипростипростиизвинипростипростипростипростипростипростипростиянехотелэтоошибка Я НЕ ХОТЕЛ Я-НЕ-УБИЙЦА я ненавижу болезнь. я ненавижу шизофрению, она пожирает меня изнутри и отбирает всё. я никогда не одержу над ней вверх. я допишу заметку, и сбегу. я не могу позволить всем нашим стараниям пропасть зря. мнежаль. мне так чертовски жаль. я не заслуживаю твоего прощения, дазай, но знаешь… мы еще встретимся. я всё вспомнил. я вспомнил свои сны. в каждом был дазай. в каждом. я почти уверен, что я проживал множество жизней, в каждой из которой был он. и неизменно умирал от моих рук. 18 век. я — детектив, расследующий серию убийств, он — убийца. я выстрелил в него. 19 век. он был музыкантом, выступающим в клубах, а я — пироманом. сжег то заведение до тла. начало 20 века. я — наркобарон, он — наркоман. скончался от передозировки. конец 20 века. японская мафия. я — правая рука босса, он — предатель. я отчетливо помню, что мог управлять гравитацией. я пишу это и, наверное, я просто псих. я убил его на рассвете, в порту. три выстрела в грудь. последнее, что он мне сказал: «мы еще встретимся, чуя. и все будет по-другому.» и сейчас, начало 21 века, это произошло снова. я надеюсь, что я никогда его не встречу. сейчас я выбегу на улицу. уйду глубоко в лес, и утоплюсь. кровь за кровь, дазай. я не могу позволить себе жить.»       дазай молчит, обнимая свои колени. перечитывает жуткие строчки и тихо сглатывает. не знает, о чем и думать — хочется уйти отсюда. но не дочитать сборник чужих мыслей совесть просто не позволяет. осталась последняя страница, и дочитывать ее совсем не хочется.       «привет, дазай. какой конкретно — не знаю, но по идее, вы все одинаковые. послушай. я знаю, что ты всегда знал. ты всегда был таким загадочным, как будто видел больше других — и это правда так. я не хочу проживать свою жизнь хуево еще раз. не ищи меня. а если найдешь — убегай так далеко, как только сможешь. люблю. накахара чуя. p.s. сожги тетрадь.»       дазая тошнит. он откашливается. голова кругом — потому что он тоже помнит. хочется забыть обо всем, как о бреде шизофреника, но дазай знает — накахара чуя никогда не врал.       тетрадь он сжигает на месте. перед глазами стоит мыльный образ рыжего парня, и дазай не знает его. одновременно с этим — знает лучше всех. знает, что он его поймет и не отвергнет. знает, что ему можно доверять. — я найду его, — обещает дазай сам себе. — и умру столько раз, сколько будет нужно.       это не каприз подростка. осаму просто знает, что теперь, когда его глаза открыты, он не сможет жить как обычно без него. да и с ним, судя по всему, тоже не сможет. это его личное проклятье, и снять его нельзя. но дазай постарается. в этой жизни он расскажет все чуе, и они найдут решение. вместе. как было и будет всегда.