Что значит вечное проклятие для того, кто за одну секунду познал всю бесконечность наслаждения?
Шарль Бодлер
В конце сентября 2017 года на планете Земля, в Швеции, в городе Стокгольм, в номере отеля на улице Кунгсгатан, на узкой односпальной постели, прижавшись друг к другу, лежали двое. Белые простыни сбились под ними и вокруг них. Темнота осенней ночи заглядывала сквозь шторы, подползая к изголовью кровати, освещенному слабым светом настольного светильника. Он лежал, опершись на локоть, отводя пальцами спадающие с ее лба волосы, заглядывая в лицо. Он был все еще в гриме после концерта, и частички белой краски отпечатались на ее губах, шее, груди, словно метки его внимания. Она всматривалась в него, лежа на спине, пытаясь поймать взглядом хоть тень улыбки на его губах. Всегда напористый и зловещий поначалу, он становился нежным к середине ночи, словно тяготевший над ним темный рок отступал на время под магией взаимных ласк. Она видела, как расходятся вечно сдвинутые брови, как разглаживаются морщины на лбу и щеках, и из-за маски сурового понтифика на нее начинает смотреть лукавый ребенок - тот, которого он позволял видеть только ей. Так было всегда. Но сегодня что-то другое мерцало в глубине его глаз. - Ты будешь на завтрашнем концерте, Сирис? - Конечно. Я не для того проехала с тобой весь тур, чтобы пропустить последний концерт. - Va bene. Он мягко провел большим пальцем по ее губам, чуть раздвигая их, и склонился, чтобы поцеловать. Она ответила ему с нежностью, впитывая мягкость его губ, растворяясь в поцелуе. Он глубоко вздохнул и прижался к ней ближе, когда ее рука скользнула по его плечу, перешла на шею, затерялась в волосах цвета воронова крыла. Через некоторое время он отстранился, только чтобы снова заглянуть ей в глаза. Она сказала: - Сегодняшний концерт… Особенно “Deus In Absentia”. Она вспомнила, как поначалу Папа расхаживал по сцене, то прижимая руку к сердцу, то грозя кому-то невидимому в зале, потрясая пальцем. И как под конец он склонился, опуская микрофон, и долго стоял так, в позе глубокой задумчивости, глядя куда-то вниз под звуки трагического хорала, прежде чем уйти за сцену. Это был конец тура Popestar. Ему оставалось отыграть последний концерт в Гётеборге. Она видела усталость, которую он прятал в своих глазах. Ему следовало сейчас поспать перед выступлением, но почему-то Папа хотел, чтобы она пришла к нему именно сегодня. Час назад он позвонил ей, сказав всего три вещи: адрес его отеля, номер и слово “приходи”. Она взяла такси и через полчаса была уже здесь. Весь тур она ловила на себе его взгляд в зрительном зале. Он отыскивал ее глазами, надолго задерживал на ней внимание, будто хотел убедиться, что она здесь и никуда не уйдет. Его левый белесый глаз смотрел на нее пронзительно и тревожно, пока правый, прикрытый тяжелым веком, будто бы успокаивал и уверял, что все будет в порядке. А что могло быть не в порядке? Он был в зените своей славы, билеты раскупались на ура, да и сам Папа был на сцене хорош, как никогда. В этом туре он, казалось, задействовал всю свою харизму и артистизм, чтобы покорить и так уже разогретую и влюбленную в него публику. Ghost только что отыграли концерт в Gröna Lund. Толпа ревела, и Сирис ликовала вместе с ней. Лишь временами она слышала отголоски разговоров о том, что Папу, быть может, скоро заменят. Но сам он ни о чем таком не говорил, потому эти слухи вызывали у нее только злость. Конечно, она замечала, как эмоционально он прощался с публикой в конце каждого концерта. “От всего моего сердца, - говорил он, - спасибо”, - и что-то ломалось в его голосе в этот момент. Она знала, что он был совершенно искренен. Он жил ради этой публики, все его существование было посвящено этому скоплению мелькающих лиц, объединенных одной идеей - его пастве. Это была уже не идея сатанизма в его оригинальном варианте, но что-то, что он пропустил через себя, переосмыслил, зарядил светом и электричеством и теперь стремился разделить с людьми. И может быть, какой-то небольшой кусочек его направленной к человечеству души был отдан одному конкретному человеку - ей. Она верила, что это был особенный кусочек. - Человек лежит на смертном одре, осмысляя всю свою жизнь, - произнес Папа, отводя взгляд куда-то в сторону. Ее всегда поражало, как все эти песни, написанные авторским коллективом Ghoul Writer, обретали смысл в его голове. Как каждое слово становилось на свое место после его объяснений. - И прозревает свой конец. Словно Иисус в Гефсиманском саду. Она приподнялась и перевернулась на бок, подперев голову рукой. Пытаясь поймать его взгляд, надеясь понять новую притчу, которую он собирался рассказать. Она всегда умела слушать. - Скажи, - продолжил он, блуждая глазами где-то за ее спиной, - если бы Иисус сбежал тогда из Гефсиманского сада. Что бы было? Они бы все равно нашли его и распяли, - рассуждал он, словно отвечая сам себе. - Но тогда он бы принял смерть как трус, отказавшись от веры, которой он служил, отказавшись от борьбы. - Терцо, - она назвала его именем-заменителем, которое дали ему поклонники. Имя, быстро прижившееся в фанатской среде, а потом перешедшее и в среду музыкантов. - Ты говоришь об Иисусе. Что с тобой происходит? - Он остался в саду. Остался, зная, что придет Иуда и приведет за собой солдат. Если бы ты была Магдалиной, - произнес он, переводя на нее взгляд, - зная, что его ждет, ты бы сказала ему бежать или остаться? Она вздохнула. - Я всегда была твоей Магдалиной. - Она нашла его руку и переплела свои пальцы с его. - Только ты один поверил в меня, когда все считали меня испорченной и безумной. Ты сказал, - она тихонько напела, - I know your soul is not tainted… Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал ее тыльную сторону. Потом подался к ней, переворачивая на спину, укладывая ее руку справа от головы и мягко вжимая в матрас. - Может, ты все же хоть немного испорченная? - он улыбнулся одним краешком губ. Его похожее на череп лицо нависло над ней, пока он изучающее всматривался в ее глаза. Потом он склонился к ее шее, медленно прокладывая по ней дорожку поцелуев. Она сжимала и разжимала его пальцы, чувствуя, как его хватка становится сильнее, а губы ненасытнее. В ее дыхание просочилась дрожь. Зная, как это распаляет его, она прогнулась, подаваясь к нему всем телом. Он скользнул рукой под ее талию, крепче прижимая к себе. Они давно действовали, как слаженный оркестр, понимая и дополняя друг друга, читая мысли и угадывая желания. Его рука заскользила по ее бедру, спускаясь вниз и снова возвращаясь наверх. Он двигался по ней губами неторопливо, нежно, подолгу задерживаясь в каждом сантиметре, наполняя пульсирующим желанием ее лоно. Она тихонько стонала, прикусив губу. Она была из молчаливых - никогда не рисовалась в постели. Для него было особым удовольствием вырывать у нее стоны и крики, зная, что она делает это искренне, не в силах сдержаться. Он чуть приподнялся над ней и нашел взглядом ее глаза. Он задержал его чуть дольше, чем следовало, будто пытался запечатлеть в памяти каждую ее черту. И снова она не смогла уловить суть странного выражения, словно поволоки, окутавшей его глаза. - Папа… Ты странный сегодня. - Я просто не могу тобой налюбоваться, dolcezza. Ты так красива, когда возбуждена. Она знала, что ее щеки залил румянец. Он ещё немного задержал на ней взгляд, прежде чем припасть ртом к коже рядом с ее пупком, заставляя ее напрячься и откинуть голову. Он отыскивал самые чувствительные места, лаская губами трепещущую кожу. Она мяла руками его волосы, выгибаясь при каждом вздохе, а он словно пил и не мог напиться, покрывая поцелуями ее тело от бедер до ключиц. - Ты видела, что я делал на концертах? - произнес он, отрываясь от своего занятия. - Во время “Cirice”? - Да… Он подобрался к ее лицу. - Что я делал? - Ты… - она тяжело дышала, - гладил руками стойку микрофона. - А потом? - Опустил руку и согнул два пальца… - Вот эти? - он продемонстрировал ей руку с присогнутыми средним и безымянным пальцами и сделал ими несколько быстрых движений. Она не смогла сдержать жалобное “мф!”, глядя на это. - Эти пальцы я приберег для тебя. Он скользнул рукой вдоль ее тела, и она ощутила подушечки его пальцев на своем клиторе. Вздрогнув от взрыва удовольствия, пронзившего нервные окончания, она снова прикусила губу, чтобы не застонать. - Откройся мне, dolcezza. Покажи, как ты любишь своего Папу. Она не смогла смолчать, когда его пальцы скользнули в ее влажный вход. Он быстро сориентировался, находя место, которое доставляло ей наибольшее удовольствие. Пока она мычала и выгибалась под ним, он снова припал к ее шее, с нежностью и страстью целуя места, которые она ему подставляла. Кажется, на ней не осталось места, которое этой ночью не познали его губы. Он словно запоминал каждый изгиб, каждую впадинку, каждую эрогенную зону, которая отзывалась трепетом на его прикосновения, пела на языке тела о любви к нему. Наконец он с трудом оторвался от нее. - Посмотри на меня. Сирис приподняла голову. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сфокусироваться на его лице, игнорируя ощущения от его пальцев, массировавших ее изнутри. Она испугалась, когда наконец разглядела и опознала выражение, прятавшееся в его глазах. Сказал: - Запомни меня. Пожалуйста, запомни меня таким, как сейчас. Она смогла лишь издать невнятный стон, ловя его взгляд, читая в нем печаль и тоску. Сказал: - Каким бы ты не увидела меня позже. Что бы тебе про меня ни сказали. Помни меня таким. - Что ты такое говоришь?.. - прошептала она. - Не забывай. Помни меня. - Терцо… - Помни. Он смотрел на нее так настойчиво и напряжённо, пока его пальцы словно жили своей жизнью, продолжая двигаться в ритме, что она вынуждена была ответить. Задыхаясь, она прошептала: - Я запомню… всегда буду помнить тебя… обещаю… Он опустил веки. - Va bene. Он ускорил ритм, ровно настолько, чтобы она захлебнулась собственным дыханием. Оргазм накатил волной осознания, так долго оттягиваемого и отрицаемого, настигшего ее вместе со сладкими судорогами. Ее освобождение звучало больше как стоны боли, чем как вздохи наслаждения. Когда он закончил, по ее вискам прочертили дорожки слезы. …Это потом она будет кричать и рваться через толпу, когда двое мужчин подхватят его под локти, утаскивая со сцены. Когда поймает его взгляд, рыщущий по толпе и наконец находящий то, что искал. Когда будет бороться с охранниками, не пускающими ее за сцену, пытаясь им что-то объяснить, но они не будут понимать ее за гулом толпы и посчитают очередной сумасшедшей фанаткой. И когда увидит вышедшего на сцену старика и взвоет от слов: “Наступает новое Средневековье”. …А сейчас она молчала, обессиленно лежа на спине. Веки Папы подрагивали, когда он снова ловил ее взгляд, ставший пустым и неосмысленным. Он произнес беззвучно, одними губами: “Не плачь”. Потом зарылся лицом в ее плечо, делая глубокий вдох, запоминая аромат ее волос. Планета вращалась, ночь сменялась днем. Наступало утро 30 сентября 2017 года.