Ooh, does she know that we bleed the same? Ooh, don't wanna cry but I break that way
шесть недель назад
За последние две недели Киришима превратился в первосортную няньку. Забирал Бакуго из клубов, прибегал, когда тот пьяным звонил в три часа ночи, заблудившийся на одной из улиц, вычищал мусор из квартиры, выслушивал страдальческие стенания. Он относился к этому философски, даже понимающе: если бы ему пришлось расстаться с Миной, наверное, он повел бы себя еще хуже. Но сегодня утром, когда друг обнаружился в постели не один, все вышло на какой-то новый, неприемлемый для принятия уровень. Киришима просто не мог понять, как тот мог осквернить эту квартиру, привести в спальню кого-то чужого. Чувство негодования, поселившееся в душе, оказалось таким сильным, что затопило все мысли. Сидя на кухне, опустошенный и разочарованный, он так и видел перед собой испуганные лица девчонок, которых голыми выгнали на лестничную площадку, и безразличие на лице друга, который захлопнул дверь с такой силой, что заставил вздрогнуть, вынырнуть, наконец, из забытья. Ничего не объяснив, Бакуго сбежал в ванную. Его тошнило — характерные звуки разносились по квартире, и это не казалось Киришиме чем-то удивительным: после того-то количества спиртного, которое тот принял. Впервые на своей памяти он не испытывал к другу никакого сочувствия. Не стучался с намерением помочь, не предлагал воды или чего-то такого, чтобы облегчить тому страдания, справедливо считая, что тот заслужил. Но все же, когда, шатаясь от слабости, принявший душ и одетый Бакуго возник на пороге, он пододвинул к нему стул. — Дерьмо. Наблюдая, как тот совсем не грациозно плюхается на предложенное место, посеревший и вымотанный, Киришима покачал головой. Наверное, даже Мидория-кун не видел его настолько настоящим, каким тот был сейчас: Бакуго считал слабостью показывать искренние чувства, запирал внутреннее «я» на сто засовов, отпирая лишь, когда находился в одиночестве. Ну, или с лучшим другом, который держал все секреты под замком. — У вас что-то было? — в лоб спросил Киришима, не имея никакого желания подслащивать пилюлю. До сих пор ему не верилось, что он говорит что-то подобное: любовь друга казалась чем-то незыблемым вроде рассвета солнца. Тот любил Изуку, сколько себя помнил, и во многом это чувство сделало его тем человеком, которым он был сейчас. — Серьезно? Тоже думаешь, что я перепихнулся с ними? Обида отчетливо проступила на его лице. Киришима пожал плечами, всем своим видом показывая, что не даст увильнуть от вопроса. В большинстве случаев он готов был отступить, закрывал глаза на многие вещи, с которыми был несогласен, но эта конкретная точно требовала детального обсуждения. Вздохнув, Бакуго на мгновение прикрыл глаза. Киришима буквально физически почувствовал его боль, пропитавшую каждую, врезавшуюся глубже морщинку, каждую тень на осунувшемся лице. В холодном свете лампы тот выглядел действительно нездоровым, таким потерянным, каким не был даже на первом курсе, когда понял, что Деку обгоняет его. Очевидно было, что одиночество ранит его гораздо сильнее, чем хотелось бы, невозможность видеться с любимым человеком, разговаривать с ним, била ниже пояса. Насколько же сильно Бакуго хотел стать номером один? Теперь, когда рядом не было Изуку, который вдохновлял его, подбадривал и любил больше жизни, хотел ли также сильно достигнуть своей цели? Киришима никогда бы не смог этого понять. Не променял бы то настоящее, что у него было, не отказался от друзей и семьи ради вырезки в газете, славы павшего героя, который рано или поздно забудется. Что значила сила, если ты не мог ею насладиться? Что значило быть героем, если не мог больше спасать людей? — Я был под кайфом, — едва слышно признался Бакуго. — Помню, как мы раздевались и танцевали. Но у меня бы не встал на них, Киришима! Блять, ты должен мне поверить! Глядя с мольбой, отчаянным страхом, что второй близкий человек отвернется от него, тот подался вперед, с силой сжимая пальцы: — Мы тусовались в клубе, и они предложили стриптиз. Понятия не имею, какого черта пригласил их в квартиру. Эти грязные шлюхи лежали на его подушке, на его месте, как я мог… Не договорив, тот зашелся в надсадном кашле. Весь затрясся, будто разом лишившись кислорода, сиплые рваные звуки становились все громче, сильнее, пока не превратились в очередной приступ рвоты. Скрючившись в дрожащий комок, Бакуго исторгал желчь вперемешку с кровью, обнимал себя руками в попытке унять колотившую тело дрожь. Киришима встревоженно вскочил с места, шагнул к нему в отчаянной попытке помочь. Он еще ни разу не наблюдал последствий болезни друга и теперь был шокирован, насколько плохо тот себя чувствовал, настолько усугубили его состояние алкоголь и сигареты. «Если он продолжит в том же духе», — подумалось ему, — «угробит себя прежде, чем успеет стать номером один». — Бакубро. Ты… — Я не спал с ними, — повторил тот через силу. — Только Изуку… Он… Неожиданно алые глаза закатились, а тело безвольно повело в сторону, тот упал бы, если бы Киришима вовремя не подхватил, не прижал к себе — бессознательного и обессилевшего. Тяжелое тело послушно привалилось к груди, похожее на огромную человеческую куклу. — Эй! Кацуки! — он поторомошил его за плечи, но тот лишь безвольно запрокинул голову, не приходя в себя. — Эй! Самым страшным оказалось то, что Киришима понятия не имел, что должен делать. В ужасе он смотрел на друга, который перестал походить на самого себя, разом лишившись всего арсенала эмоций, слишком спокойный, слишком равнодушный. Сам того не осознавая, он тряс того из стороны в сторону, сильнее впивался пальцами, кричал, умолял, пока наконец Бакуго не отмер, не вдохнул прерывисто. Очень медленно тот раскрыл глаза — мутные, без единого проблеска мысли. Это испугало Киришиму, потому что выглядело так, будто тот лишился рассудка, но эта и секунда прошла: взгляд друга стал более осмысленным, сфокусировался на человеке, который в беспокойстве нависал над ним. — Прекрати… дышать на меня. Киришима облегченно рассмеялся. Прижал Бакуго к себе, стискивая в медвежьих объятиях и радуясь лишь сильнее, когда тот начал возмущенно шипеть. Прежде чем тот успел отпихнуть его прочь, он еще и потрепал того по макушке, сполна воспользовавшись предоставленной возможностью. — Дерьмоволосый! — Что? — он оскалился, видя, каким свирепым стало покрасневшее лицо. — Я просто рад, что ты пришел в себя. Ну и напугал же ты меня, мужик! Сев обратно на стул, тот мрачно уставился на него: — Ничего не случилось. — Что, прости? — Все, блять, в порядке. Сначала Киришима не понял, о чем тот говорит: настолько абсурдно прозвучали эти слова, а затем все его раздражение, вся растерянность идиотским поведением Бакуго Кацуки достигли предела. Он глядел снизу-вверх, с пола, где пару минут назад держал его бессознательное тело, в это равнодушное, «мне-не-нужна-ничья-помощь» лицо и чувствовал, что ярость буквально сносит последние хлипкие барьеры. Киришима никогда не считал себя вспыльчивым. Его по праву можно было включить в список самых уравновешенных людей даже за то, что дружил со взрывным Динамитом. Но все эти месяцы, когда он покрывал его задницу, умалчивал ото всех правду, мучаясь и переживая о том, что друг сделал неправильный выбор, сильно подорвали его терпение. Убили стойкость к эгоизму, фальшивой уверенности и брезгливому выражению, что сейчас скривило тонкие губы. И сам того не заметив, он начал подниматься, мрачно и угрожающе сжимая кулаки. — В порядке? Это ты называешь «в порядке»? Услышав сталь в обычно веселом голосе, Бакуго перестал ухмыляться, сжал рот в тонкую нитку. Его глаза удивленно расширились, когда Киришима вдруг замахнулся и ударил его кулаком в скулу. Из разбитой губы потекла кровь. — Бросаешь Изуку, а потом уходишь в запой? Говоришь, что хочешь достичь первенства, и убиваешь себя алкоголем?! Кому ты врешь? Мне? Или себе? Потому что я не понимаю, какого черта ты делаешь это! Тот не двигался, глядя в пол, а Киришима продолжал орать ему в лицо: — Если не можешь взять себя в руки, то почему причинил ему боль?! Я не собираюсь больше смотреть, как… — Прости меня. Это было неожиданно. Застыв с открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба, он мгновенно замолк: чтобы Бакуго Кацуки, да просил прощения? За всю многолетнюю историю их дружбы тот ни разу не извинился, хоть и достаточно часто оказывался не прав. Тем не менее, сейчас друг серьезно и искренне смотрел на него, не оставляя и капли сомнений в произнесенных словах. — Ты прав, — добавил тот, и ему снова показалось, что он ослышался. — Хватит уже этих глупостей. С завтрашнего дня я постараюсь забыть его и начать делать то, что собирался. Что я должен сделать. — Ты уверен? — против воли вырвалось у Киришимы. Кривоватая улыбка тронула разбитые губы: — Я уже сжег все мосты.