Fed Up

You took it with you when you left These scars are just a trace Now it wanders lost and wounded This heart that I misplaced

      В жизни Шото всегда была цель. С самого детства он взращивал в себе ненависть к родному отцу, собираясь доказать, что сможет стать лучшим, не используя огненную половину. Когда же эта ненависть поутихла, а причиной этому стал Мидория Изуку, незаметно для него самого тот стал очередной целью.       Сначала Шото приглядывался к нему, отмечая, каким искренним и добрым Изуку был, восхищаясь его самоотверженностью и отдачей геройскому делу. Приблизившись же сильнее, став другом, он вдруг начал ощущать нечто, вроде тяги. Необходимости быть рядом и чувства внутреннего спокойствия при виде одной лишь зеленоволосой макушки. А потом он просто пропал, потому что видеть оказалось недостаточно: разговоров всегда было мало, редкие касания только разжигали костер внутри, заставляя мечтать, ночами трогать себя, воображая, что это тонкие искалеченные пальцы Изуку ведут по коже, что это не его собственные руки, а пухлые губы смыкаются на члене. Годами Шото сходил с ума, пытаясь примириться, свыкнуться с мыслью, что навсегда останется один, даже не пытаясь найти кого-то другого. Потому что никто другой не смог бы стать его целью, никто другой не был достоин стать смыслом жизни.       Шото проиграл, даже не начав игру. У Мидории Изуку уже была вторая половинка, а он со своими чувствами никак не вписывался в его счастливую жизнь. Бакуго даже не нужно было бороться за его любовь, когда как Шото оставалось только грезить о своей мечте.       И вот теперь, когда он наконец-то почувствовал себя счастливым, когда смог шагнуть дальше, почувствовал вкус желанных губ и ощутил ответную дрожь, Бакуго снова разрушил это. Одним словом, одним особенным взглядом — и Изуку изменился. Перестал пытаться полюбить, забыть прошлое и перечеркнуть предыдущие отношения. Отдавался, а думал о другом, кончал с чужим именем, которое стало лишь громче, увереннее, когда как сам Шото наслаждался, растворялся в недоступном и близком одновременно, чувствуя болезненную сладость от того, каким прекрасным тот был. Прекрасным и далеким, словно горящая звезда.       Спалив кожу до мяса, Шото удалось потрогать звезду руками. Он смог дотронуться, но не сделать ее своей.       Одно предложение дружбы — вот, что понадобилось, чтобы задвинуть его в дальний ящик. Отправить на второй план, уделяя внимание общению с бывшим, а не разговорам с новым. Шото пытался привыкнуть к этому: не поддаваться расстройству, принимая все, как есть, просто смириться с происходящим, но вкусив запретного плода, желал еще и еще. Ему больше не хотелось второй роли. Не хватало улыбок и объятий, уязвимости, что дарила сексуальная связь, ему нужен был весь Мидория Изуку и желательно навсегда.       Когда тот ушел, Шото остался сидеть за столом. Смотрел на остывшую еду, к которой так и не притронулся, а минуты складывались в часы, за окном постепенно темнело. Квартира без Изуку стала неживой, словно застывшее в янтаре насекомое, будто ушла и душа этих стен, ушло его сердце, что теперь билось нехотя и с усилием. Он и сам застыл, не в силах работать, думать, существовать, ощущая, как все вокруг рушится как карточный домик. Единственное, на что его хватило, так это позвонить боссу и взять отгул.       Уже поздней ночью он на автомате переместился в спальню, где так и не смог уснуть. Чувствовал себя необычайно одиноким и постоянно замерзал, хоть в комнате и не было холодно, а причуда позволяла регулировать температуру тела. Постель вдруг показалась слишком большой, тишина без дыхания Изуку давила на барабанные перепонки. Слишком громко дышал он сам, а вокруг была кромешная темнота. Беспокойно ворочаясь и проверяя соседнее место ладонью, Шото заснул только под утро, а проснулся от того, что нащупал мягкое и родное — Изуку наконец-то вернулся.       Тот сидел рядом в одежде, усталый и вымотанный, и гладил его по волосам. Что-то щемяще нежное было в его взгляде, что-то грустное и окончательное, Шото видел это и не мог отвести глаз. Вдруг отчетливо понял, что это, наверное, их последний день. Последнее воспоминание об уютной спальне, что хранила все секреты, все маленькие находки о любимом теле, что теперь станут непригодными. Все моменты их единства, стонов и скомканных простыней, выгибающихся тел и сладостной дрожи, которые останутся в прошлом.       Пальцы нежно перебирали волосы, а Шото думал, что, остановись его сердце сейчас, он бы умер абсолютно счастливым.       — Я говорил, что тебе идет с длинными волосами? — сказал Изуку доверительно, будто сообщал что-то безумно важное. Голос его при этом был тихим и очень мягким. — Говорил, что люблю твой ожог? Он делает тебя неповторимым и таким красивым.       Тот переместил ладонь на его щеку, гладя скулу большим пальцем. Зеленые чуткие глаза не отрывались от его лица даже на секунду:       — Говорил, что у тебя замечательная улыбка, хоть ты и улыбаешься очень редко?       Шото хотел бы ответить, но во рту было сухо и тяжело. Лишь глядел на кудрявые пушистые волосы, веснушки, что готов был целовать часами, ключицы, шею, плечи — всего Изуку, пытаясь запечатлеть в памяти. Выжечь, заполнить себя, надышаться, чтобы вспоминать потом.       — А еще у тебя очень выразительные глаза. Такие разные, но и такие одинаковые одновременно. И ты совсем не холодный, как говорят, а очень и очень эмоциональный, — тот снова улыбнулся. — Шо-кун, ты достоин гораздо большего.       — Не говори так, — просипел он. — Не говори этого, Изуку.       В ответ тот обхватил его лицо обеими ладонями и наклонился ближе. Шото мгновенно потянулся навстречу, ища ласки словно бездомный щенок, и чуть не застонал от облегчения, когда их губы соприкоснулись в легком поцелуе. Изуку вел, выстраивая нежный ненавязчивый темп, лаская рот мягкими прикосновениями. Поцелуй был сладким и горьким, идеальным и мурашечным. Воспламенял тело и будоражил душу. Он был последним — Изуку прощался с ним. Окончательным и болезненным — их губы медленно разъединились.       — Нет-нет, пожалуйста, — Шото никогда не думал, что будет кого-то умолять. Что будет испытывать подобное разрушающее чувство. Что потянется за ускользающим теплом, а Изуку прижмет его к себе, качая в объятиях, словно ребенка.       — Ты достоин быть любимым, Шо-кун.       Словно со стороны он услышал свой всхлип.       Оба дрожали, оба плакали — один в голос, другой неслышно, пытаясь быть сильным, цеплялись друг за друга. Теплые ладони Изуку гладили его спину, а он рыдал лишь сильнее, рассыпался, видя в друге точку опоры, константу, без которой не мог жить.       — Ты никогда не перестанешь быть моим другом. Лучшим другом, Шо-кун. П-пожалуйста останься моим другом после того, как я причинил тебе боль.       Их объятие стало еще теснее, Шото пытался вдавить в себя Изуку, врасти в него, опутать руками и стать одним целым. Как он мог существовать без ощущения мягких кудряшек на своей щеке, без влаги слез на шее, без запаха яблок и корицы? Без утренних улыбок и ленивых вечерних ласк? Без самого сильного и настоящего, что он когда-либо чувствовал.       — Прости меня, — шептал тот ему на ухо, касаясь носом виска. — Прости, но я больше не могу обманывать нас.       Как он мог выжить без Мидории Изуку?       Наверное, никак.