Fed Up

'Cause when we touch, touch, touch I feel you blush, blush, blush Close your heart up, up, up Breaking me down, down, down

      Кацуки не спал всю ночь, размышляя о том, как выгоднее расписать плюсы заграничной командировки, чтобы Изуку согласился с его идеей. Стоило же тому зайти в кабинет, как все мысли выветрились из головы, оставляя пустое и вязкое нечто вместе с ускоренным сердцебиением.       В геройском костюме и с коробкой пончиков тот появился на пороге. Без напарника — Киришима обещал, что не будет мешать их разговору, и придумал несуществующую причину, чтобы не приходить на отчет. С широкой улыбкой, которая всегда освещала веснушчатое лицо, стоило их глазам встретиться. Изуку прошел вперед и сел в гостевое кресло напротив. Положил коробку с пончиками прямо на бумаги, но Кацуки даже не нашел сил возмутиться, только коротко кивнул. В горле стоял ком, руки потели, все внутри сжималось, готовясь к разговору. Черт, он и не думал, что озвучить мысли окажется настолько трудно.       — Привет, — улыбка стала еще шире. — Не поверишь, но я нашел пончики тебе по вкусу. — Изуку открыл крышку и продемонстрировал выпечку без глазури и странного красноватого цвета. — С перцем и солью, - когда Кацуки ничего не ответил, тот мгновенно посерьезнел. — Что-то случилось?       — Я… Деку, нам нужно поговорить.       Искалеченные пальцы сжались на коробке:       — Надеюсь, ты не хочешь сказать, что меня выгоняешь? Это было бы проблематично, учитывая, что я уволился всего несколько месяцев назад и…       — Конечно же нет, — возмущение на какое-то время вытеснило другие эмоции, даже голос стал тверже. — Ты — один из лучших моих сотрудников, какого хрена я должен тебя увольнять?!       — О, — тот облегченно выдохнул, заметно расслабляясь. — Ладно, хорошо. Тогда в чем проблема?       — В тебе.       Его рот снова удивленно раскрылся, и это было так чертовски мило, что Кацуки едва сдержался, чтобы не протянуть руку и не ущипнуть его за щеку. Или взъерошить лохматые кудри. Или просто прижать к груди и насладиться родным теплом.       — Ч-что?       — В том, что ты не в порядке, — поспешил пояснить он. — И я нашел способ исправить это.       Они еще с минуту смотрели друг на друга, и никто не проронил ни слова. На лице Изуку было написано движение мысли: казалось, тот едва сдерживался, чтобы не начать бормотать о том, что творилось у него в голове. Пальцы выстукивали на коробке нервный ритм.       — Ты же не предлагаешь…       — Я хочу отправить тебя в командировку, — одновременно начали оба, но лишь Кацуки договорил до конца, — в Соединенные Штаты.       Тот шокированно распахнул глаза, но так ничего и не ответил.       — Это обмен героями, чтобы улучшить навыки и научиться действовать в чужеродной среде. Командировка годовая, созвон и отчет раз в месяц, но думаю, что можно ограничиться электронным письмом.       Его речь — быстрая и скомканная — заставила того нахмуриться, вопреки ожиданиям тот будто нисколько не обрадовался редкой возможности и лишь помрачнел, глядя со странным выражением на лице. Словно бы ожидал… другого?       Кацуки понятия не имел, к какому выводу задрот пришел, но решил объясниться, пока представилась такая возможность:       — Здесь ты продолжаешь накручивать себя по поводу меня и Двумордого, а там у тебя не будет времени, чтобы вспоминать об этом. Думаю, такая смена обстановки пойдет тебе на пользу.       — А что, если я не хочу?       — Тогда я не отправлю тебя, — слабо усмехнулся Кацуки. — Это не приказ, а дружеский совет, Деку.       — Не хочу забывать, — уточнил тот. — Не хочу выкидывать тебя из головы.       Уже собираясь продолжить уговоры, он так и застыл, изумленно вглядываясь в серьезные зеленые глаза. Изо всех сил пытался заглянуть глубже, прочитать мысли и понять, правильно ли разгадал намек, правильно ли почувствовал, что Изуку намекнул на их разорванные отношения.       Нет, быть того не могло. Они только стали друзьями, а он еще не искупил свою вину. Ему не хватило бы и целой жизни, чтобы снова стать достойным, чтобы завоевать его доверие. Изуку волен был выбрать кого-то другого, пусть даже Двумордого, волен уехать или совсем перестать общаться с ним, хоть представлять подобное и было невыносимо. Кацуки любил его настолько, что собирался отпустить.       — Мы сможем говорить по видео и продолжать переписываться.       — Я не об этом! — тот всплеснул руками, выглядя поистине расстроенным. — А о том, что не смогу видеть тебя целый год!       И снова сердце сжалось, да настолько сильно, что все внутри заболело и заныло, словно незалеченный зуб. Изуку встал с места и отошел куда-то к окну, где начал глядеть на улицу, а Кацуки — на него, статного и высокого, с копной зеленых кудряшек и закушенной нижней губой. В ярком геройском костюме, что подчеркивал каждую линию, обрисовывал каждую натренированную мышцу. Напряженного и волнующегося, и такого красивого. Изуку стоял и глядел в темный прямоугольник окна, и не было ничего мучительнее, чем пытаться отказаться от него сейчас.       — Я знаю, — он сглотнул. — Я тоже… буду скучать.       — Ты говоришь так, будто я уже согласился! Нет, Каччан, ты неисправим!       Кацуки встал с места и подошел ближе, ощущая себя так, будто делает шаги по минному полю. Изуку искоса глянул на него, а потом продолжил смотреть вдаль, прекрасный и неприступный, будто статуя в галерее. До нее нельзя было дотронуться, сделать лишнее движение, потому что, коснувшись, он обязательно бы все испортил.       — Деку…       — Я не собираюсь никуда ехать, ясно? Я останусь здесь, потому что… Потому что…       Воздух между ними потяжелел, наэлектризовался, превратился в плотную, тянущую магнитом материю. Пухлые розовые губы шевелились, произнося слова, а Кацуки глядел на них, не в силах оторвать взгляд, не в силах разорвать связь, молясь про себя, чтобы тот отшатнулся. Первым увеличил расстояние между ними и разрушил нечто, что строилось с каждым напряженным вдохом. Кровь быстрее бежала по венам, адреналин ударил в голову — казалось, будто он стоит на краю: неловкий шаг и головокружительное падение.       Всего шаг до желанного рта. Шаг до личного сумасшествия. Ему хотелось упасть и сдаться на чужую милость.       — Потому что я все еще люблю тебя! Я не могу взять и так просто…       Остаток фразы тот не договорил, потому что Кацуки схватил его за подбородок и чувственно поцеловал. Это было так хорошо, будто он вернулся домой после долгого отсутствия, словно путник, что бесконечно блуждал в темноте и наконец-то увидел свет. Они касались друг друга, кусая и играя языками, угадывали желания с полувздоха, с полудвижения, а Кацуки хотелось кричать, потому что Изуку отвечал ему. Снова был с ним.       Подчиняясь невидимому магниту, их тела притянулись, сливаясь в объятиях, а руки словно по собственной воле начали исследовать и касаться. Кацуки чувствовал себя так, словно охвачен пламенем, вздрагивая от каждого жадного касания ладоней под свитером, сам гладил по спине, приветствуя старые и обнаруживая новые шрамы на коже. Ласкал бока, помня, насколько чувствительными те были, сжимал ягодицы, теснее прижимая Изуку к себе и чувствуя дрожь в ответ. Бесконечно терялся от щемящего чувства, что трепетало в груди от того, потому что тот снова был в его руках, снова позволял трогать себя и тоже хотел этого.       Их поцелуй углубился, став более торопливым и горячим. Прикосновения стали более откровенными, с намерением распалить еще сильнее. Изуку уже давно был прижат к стене, послушно позволяющий целовать себя в шею, ключицы, линию подбородка, запрокинутого высоко вверх.       Когда Кацуки потянул толстовку Изуку вверх, тот без возражений снял ее, только обжег шальным и полным желания взглядом, от которого внизу живота что-то сжалось, делая возбуждение почти невыносимым. Следом за толстовкой на пол полетел свитер Кацуки, и они снова прижались друг к другу, кожа к коже, не в силах оставаться даже на расстоянии в несколько сантиметров. Пытались слиться, соединиться в одно, касаясь друг друга и не сдерживая хриплых стонов. Пальцы уже ласкали бедра, забирались под ремни джинс.       В голове Кацуки мелькнула мысль, что это последний шанс отступить. Последняя возможность повернуть назад, потому что он больше не мог себя контролировать. У него не было секса почти год, и теперь он ощущал, что едва сдерживается, чтобы не стянуть с Изуку джинсы и не оттрахать так грубо, как только мог. Усилием воли он оторвался от влажных искусанных губ и выдохнул:       — Деку. Я не уверен, что смогу…       — Заткнись, Каччан, — так же хрипло ответил тот. — Я хочу этого. Хочу прямо сейчас.       И тогда у него сорвало крышу: он зарычал от нетерпения, возясь с ремнем и пытаясь поскорее расстегнуть молнию, в это же время такие же неловкие пальцы делали тоже самое с его штанами. Ширинка давила на промежность, пальцы случайно или специально касались ее, заставляя замирать и ругаться сквозь зубы, чувствуя, как член твердеет еще больше. Кацуки еще никогда не испытывал такого сильного облегчения, как когда его штаны упали вниз. Джинсы Изуку, как и их боксеры, последовали за ними. Оба выпутались из мешающей одежды и отшвырнули прочь, с жадностью разглядывая друг друга.       Любимые шрамы и родинки, родные изгибы и линии на телах. Чертов красивый Деку, который не выходил из снов месяцами, став почти что наваждением.       Словно в трансе Кацуки поднял руку и дотронулся до его члена. Длинного и налитого кровью, истекающего смазкой. Провел по головке, размазывая блестящее и липкое, видя, как тот дергается, слыша стон-всхлип.       — Пожалуйста, — шепнул Изуку, и снова щемяще-нежное чувство заполнило грудную клетку. Наверное, невозможно было испытывать так много в одну секунду, но Кацуки испытывал, глядя в блестящие зеленые глаза, видя алый румянец на пухлых щеках и греховно опухший рот. Осознавал, что задрот только для него, весь, полностью и в эту секунду. — Сделай это.       Вместо ответа Кацуки протянул ему руку.       Они пересекли расстояние до стола, где он самым наплевательским образом смел все бумаги, коробка с пончиками без сожаления полетела на пол, красные кругляши разлетелись по ковру. На освободившееся место он усадил Изуку, который смотрелся на столе гораздо лучше квартальных отчетов и предложений по рекламе. Тот тут же раздвинул ноги и обвил ими бедра Кацуки, прижимаясь теснее и вырывая стон, которой они заглушили очередным глубоким поцелуем. Двигались вверх-вниз, потираясь разгоряченной возбужденной кожей, гладили друг друга, и Кацуки готов был кончить только от одного этого острого ощущения.       Он оторвался от Изуку первым, чуть отстраняясь и не сводя пристального взгляда. Тот также внимательно глядел в ответ, словно заглядывал в душу, когда Кацуки провел ладонью вниз, одарив мимолетной лаской член и яички, коснулся отверстия.       — У меня нет смазки.       Тот прижал руку ко рту, а потом отодвинул пальцы Кацуки, сам дотрагиваясь до себя. Когда рука исчезла, дырочка стала влажной от слюны. Кацуки потянулся было, чтобы растянуть ее, но Изуку покачал головой, прижимая его теснее за ягодицы:       — Все в порядке, просто трахни меня.       Он ухмыльнулся и тут же поймал совершенно сумасшедшую и счастливую улыбку в ответ. Член давил на отверстие, постепенно входя глубже, и все тело охватывал лихорадочный жар пополам с дрожью. Хотелось дернуться вперед и оказаться внутри одним рывком, но Кацуки знал, что потом задроту будет больно, сколько бы тот не хорохорился сейчас, говоря, что все хорошо. Миллиметр за миллиметром, и они снова целовались, Изуку сильнее облокотился на стол, а Кацуки мгновенно последовал за ускользающими губами, в отместку кусая сильнее и хватая за бедра.       Тот первым качнулся навстречу, не в силах терпеть и заставляя их тела слиться, перед глазами потемнело от удовольствия.       — Прекрати… быть осторожным, — хриплый выдох. — Будь собой.       И он послушался, не в силах противиться мольбе в любимом голосе. Сжал бедра Изуку сильнее, почти выходя и чуть корректируя угол, чтобы задеть простату, а потом снова резко толкнулся вперед.       — А-ах! Каччан…       С каждым его грубым и быстрым движением, тот стонал все сильнее, запрокидывая голову и дрожа, а Кацуки любовался им сквозь острые волны наслаждения, что строились от каждого грубого толчка, от каждого громкого «Каччан», что раз за разом срывались с пухлых губ.       — Да! Так… Сильнее!       Он почувствовал, что уже почти дошел до пика и убрал одну из рук с бедер, чтобы сжать член Изуку, надрачивая его в такт, а сам взял такую скорость, что стоны задрота слились в бессвязные всхлипы. Невозможно красивый, с прилипшими ко лбу кудряшками и раскрасневшимся лицом, тот снова был под ним, снова отдавался ему, обнаженный и уязвимый.       — Изуку, — выдохнул он, и в этом слове было все, что он когда-либо мог желать. Волны превратились в цунами, смывая все мысли, заменяя их на сильнейшую оргазменную сладость, в которой слышалось лишь его собственное имя, их тяжелые прерывистые дыхания, и в которой все снова было хорошо.