† † †
[Post Malone — Hollywood's Bleeding]
500 лет назад. — …понесёшь наказание за всё тобой содеянное! — раздаётся по всей поляне громогласный голос мужлана, вскидывающего горящий факел. — Гореть ведьме! — Сжечь! В чёрных глазах Чонгука — алым отражается скорбь и всполохи огня, окружающего стройное тело, обвитое тугими верёвками. В полыхающих изумрудом глазах ведьмы — ни толики страха и огонь в разы опаснее, чем тот, который до звенящей в ушах боли сцепляет узкие лодыжки. — За все грехи твои и смерти детей наших! — не унимается «палач». Чонгук не может отвести взгляд, сквозь пламя глядя в мерцающую ядовитой зеленью радужку. — Гореть тебе вечно в Аду, ведьма. Он шипением слышит чужой голос и то, как соприкасается факел с промокшей от спирта одеждой, спичкой вспыхивая и заставляя, наконец, отвернуться. И пуститься в бега. Наши дни. Встряхивая головой и смаргивая наваждение, Чонгук щёлкает крышкой дорогой зажигалки и втягивает сигаретный дым, крепче обхватывая фильтр губами, пока ловкие пальцы прячут его маленький ручной огонь во внутреннем кармане пиджака, а после обнимают ободок крохотной кофейной чашки. — Прошу прощения? — поднимает он ладонь, когда официант проносится мимо, но в мгновение оборачивается, вопросительно приподнимая брови. — Виски. Любой. Мельком глядя на полупустую чашку, официант понимающе кивает и исчезает за кремовым палантином. Чонгук, вновь отвернувшись к своему столику, подцепляет пальцами сигарету, выдыхая дым и оглядывая открытую веранду кафе. На часах — жаркий полдень, обеденное время для офисных клерков, и не удивительно, что это место забито людьми почти вплотную. Прячущимися от палящих солнечных лучей и душных стен офиса под широкополыми зонтами, с прохладительными напитками в руках и жуткой серой усталостью на лицах. Чонгук осматривает уже не пристально каждого, знает многих наизусть и даже запомнил из разговоров имена и должности. Облизывая бегло губы прежде, чем сделать очередную затяжку, он щурит черноту глаз на блондинку, косящуюся смущённо в его сторону, потому, что отчётливо помнит вкус, взорвавшийся сейчас на кончике языка. Её кровь он пробовал всего полторы недели назад, но что кровь, что девчонка, оказались на редкость приторными и не по его вкусу. Спустя столько лет жизни на Свете, Чонгуку хотелось бы как-то распознавать вкус крови до того, как ему приходится вступать с живыми в контакт и вонзать в шеи клыки. Но, сколько бы лет не проходило, а схема очаровать-привязать-покормиться-разочароваться-стереть память — всё ещё была единственной рабочей. — Ваш виски, — кивает ему, чуть кланяясь, официант, ставя бокал на столик. Чонгук замечает имя на бейдже вслед за тем, как от открытой в вороте рубашки шеи его обдаёт густым запахом незнакомой ещё крови. — Чон-вон, — по слогам произносит он, поднимая неспешно взгляд и вонзаясь им в распахнутые карамельные глаза. — Ты здесь новенький. — Второй день, — спешно кивает парень, прижимая к себе поднос. — Что-то не так? — Напротив, — качает головой Чонгук, разрывая зрительный контакт и откидываясь спиной на стул. Он касается кончиком языка уголка губ, скрывая за этим жестом удлинняющийся клык. — Всё в порядке, иди. За новой затяжкой и облаком дыма, Чонгук следит за срывающимся с места официантом, которого, кажется, напугал. Он усмехается лениво, стряхивая в пепельницу пепел и опрокидывая одним движением содержимое бокала в чашку, до краёв дополняя кофе алкоголем. Все боятся его. Не зная, кто он, от одного лишь взгляда съёживаясь и застывая на месте. Все боятся его, но был лишь один единственный человек, кто «не». Приподнимая чашку, теряющуюся в большой ладони, за ободок, Чонгук отпивает ровно половину, не кривясь от преобладающего привкуса виски, но причмокивая из-за смеси во рту смешанного напитка и табака. Яда, выделившегося из-за лёгкого голода и из-за крови мальчишки. На часах кончается жаркий полдень, знаменуя тем конец обеденного перерыва, на который Чонгук также, как и люди вокруг, вырвался из душащих стен офиса, чтобы подготовить себя морально к грядущему собранию. На котором он огласит свой выход из небольшой фирмы, что выстроил десятилетие назад. На котором он укажет на своего преемника, что займёт директорское кресло, старея, как любой обычный человек. На котором он вынужден будет оставить жизнь этого Чон Чонгука в Сеуле, в который вернулся двадцать лет назад, спустя целых двести. Он поглубже вдыхает душный жар летнего Сеульского воздуха, примешанные к нему запахи гриля, сигаретного дыма и чьих-то слишком щедро разлитых по коже духов. Прощается мысленно с этой своей ежедневной рутиной, этим кафе и птицами, постоянно садящимися на чугунную витиеватую оградку неподалёку, охраняя его, словно могильную горгулью. Чонгук усмехается, подмигивая склонившему голову ворону, и тушит сигарету в пепельнице, тут же доставая из кармана полупустую пачку и зажигалку. Допивая до неприятной горечи оставшиеся два глотка кофе, прежде чем цепляет зубами сигарету, огораживая её от лёгких порывов ветра ладонями. Привычным движением откидывает крышку серебряной зажигалки, опаляя кончик сигареты алым, отражающимся и в его глазах, маскирующим кровавый естественный отблеск проголодавшейся радужки. Хмурится, слыша приближающиеся шаги, и вскидывает голову, не успевая закрыть зажигалку. — Огоньку не найдётся? — растягиваются в ядовитой ухмылке полные губы. А над взвивающимся ярче и всё неестественнее пламенем — на Чонгука смотрят мерцающие изумруды насмешливо сощуренных глаз.