Торью

Тобирама сидел у ночного костра, поглядывая то и дело на сонного Кавараму, который, тем не менее, с интересом слушал рассказы старших товарищей. Мальчик перевёл рассеянный взгляд на догорающие поленья, частички которых взмывали искрами вверх, гонимые ветром. Он ничего не говорил, да ему и не требовалось. Ему нравится, когда ему кто-то что-то рассказывает, нравится, что атмосфера здесь царит беззаботная и дружественная, несмотря на военное положение. В ушах зазвенело, мальчика начало мутить: он всё ещё полностью не восстановился после прошлого сражения, из-за чего грузом лёг на команду. Он и сам от этого был не в восторге, никому не нравится быть бременем, однако на него никто не злился и не ругался, лишь пару прожженных Сенджу вспомнили несколько крепких выражений, которые они адресовали его отцу и отделу распределения. Относились к нему даже с некоторой заботой и бережностью, как и к Кавараме, ведь тому тоже прилично досталось. Тобирама зажмурился и нахмурился, пытаясь перетерпеть неприятные ощущения, Каварама невольно притронулся к только-только затянувшейся коже щеки, которая, судя по его жалобам, ближе к ночи начинала ныть так, что не обращать внимания уже не получалось. За пару дней до этого несколько раз Тобирама просыпался ночью оттого что Каварама плакал: ему было настолько противно видеть у себя этот шрам, настолько его пробирала обида, что он просто не мог себя сдерживать. Ободряющие слова Тобирамы действовали слабо, пока тот не понял, что ободрение Кавараме-то и не нужно, сколько нужно было просто понимание, поэтому мальчик начал говорить вместо «Да не плачь, всё хорошо» что-то в духе «Да, получить себе такую красоту на лицо действительно обидно. Да, этот мелкий гадёныш абсолютно бессовестный, но ничего, ему тоже воздастся сполна, может даже от нас с тобой». Как ни странно, это помогало, и Каварама всё меньше и меньше обращал внимание на этот шрам, соответственно, и люди, его окружающие, тоже начали закрывать на это глаза, чему паренёк был определённо рад. Из полусонного состояния их вырвал неожиданный вопрос: один из командиров негромко произнёс,—Кстати, мальчики, вы знаете кто это вас так шарахнул?— мужчина провёл тыльной стороной пальца крест на своей щеке. Каварама покачал головой чуть понуро, Тобирама, посмотрев на него сочувственно, чуть повёл плечами, мол, нет, не знаю. Мужчина продолжил,— Таджимы отпрыск, Изуной звать. Садистские наклонности отца он явно унаследовал,— сослуживец последнее предложение высказал с явным презрением, по коже у Тобирмы табуном пробежались мурашки: что же тогда лично он унаследовал от своего папаши? Что в будущем ждать от таких, как этот Изуна? Не секрет, что если тот доживёт хотя бы до 18 лет, то заимеет вес в клане и его мнение будет далеко не последним. Если же он сейчас уже выдаёт такое, то потом, наверное… Не хотелось бы об этом думать. Тобирама посмотрел на сослуживца, который, тихо продолжил,— Я и старшее его отродье видел, тот поспокойнее вроде, но это до поры до времени: только узором обзаведётся и снесёт ему крышняк, как всем им сносит,— мужчина потёр шею, вздыхая устало.— Младший станет в разы хуже, старшему все мозги в будущем проест. Наверное, мальчики, на вашем поколении эта грызя не закончится, если она закончится в принципе,— мужчина остановился, но никто не спешил заговаривать: кто-то призадумался о своём, кто-то уважительно ждал, пока тот продолжит, и он продолжил.— Знаете, меня всегда поражала эта их способность становится кончеными зверьми, когда возникает угроза им или их ближнему. Нет, я не говорю, что это плохо защищать дорогих тебе людей, просто… Отрезать от себя всё человеческое…— мужчина дрогнул и повёл плечами.—Я до сих пор вспоминаю одну ситуацию,— его прервали: один из сидевших там положил руку ему на плечо и сказал тихо,— Не надо, им пока рано такое,— и виновато посмотрел на сидящих с ними детей, кивая им в безмолвном извинении. Рассказчик цокнул языком недовольно, но пробубнил лишь тихое,— Может, ты и прав,— разговор сразу сошёл на нет, все тихо смотрели на огонь, пока не начали собираться спать. Старшие между собой разделили время дежурств, несмотря на просьбы братьев включить и их в эту работу. Те лишь отвечали серьёзно, но с лёгкими улыбками,— Спите лучше, вам полезно,— после чего загнали детей в палатки, и сами разбрелись. Этой ночью Тобирама не сомкнул глаз, просто не смог несмотря на всю свою усталость: липкое чувство страха охватывало его медленно, но верно. Страх не за себя, а за брата, за будущее. Его что-то тревожило, он не понимал что, хотелось взять Кавараму под руку и увести отсюда подальше, может, даже обратно в клан. Тобирама посмотрел на него, тот мирно спал. Мальчик слегка улыбнулся. Может, его тревоги беспочвенны. Он думал так, так надеялся. Предчувствие плохое бывает иногда у всех, у кого-то часто, но оправдывает себя оно в единичных случаях. Не становится ли он параноиком? Пожав плечами и решив, что он просто надумывает, мальчик снова завернулся в одеяло и устроился поудобнее, однако не уснул: шрам разболелся, голова тоже дала о себе знать, его всё ещё подташнивало. Мерзкое чувство, от него не будет в таком состоянии никакого толку. Почему именно сейчас, когда ему надо срочно пробраться к брату, все так упрямо лезут к нему? Или ему то только кажется?— Каварама! Стой!— вид младшего брата, кое-как сдерживающего Учиху, у которого запаса взрывных печатей хватило бы на подрыв всех их клановых территорий вместе взятых, нагонял на него такой ужас, которого он ещё не испытывал ни в одном из сражений. Если бы он только был быстрее, чем сейчас, настолько быстрее, что простому шиноби и не снилось, если бы только у него была техника, позволявшая преодолевать такие расстояния в момент… Может быть только тогда бы он успел, а сейчас он пробивался кое-как через толпу, кое-как раскидывая мешавших ему воинов техниками воды,— Каварама!— он орал насколько позволял голос, пустил в его сторону поток воды, дабы отбросить того подальше от нашпигованного кучей взрывных печатей Учихи, но мальчишке явно было не до этого: он и сам был весь на нервах, его техники, как и полагалось в битве с Учимой в ближнем бою, были полностью бессмысленны. Глаза у Каварамы были явно на мокром месте, но он держал себя насколько мог, и, когда он попытался было налечь на меч, его враг печально улыбнулся и, еле-еле шевеля губами, сказал ему что-то, от чего Каварама опустил оружие. Удивлённый, даже немного ошарашенный взгляд и буря эмоций, которую почувствовал бы даже самый плохой сенсор в мире. Учиха кивнул мальчику, яркая вспышка озарила радиус рядом с ними и… Грохот… Тобирама зажмурил глаза от яркого света, пока перед ними не заплясали искры, он поджал губы и возбудил сенсорику, сложил три печати, с такой скоростью, с какой ему прежде не удавалось их сложить. Кто-то успел отпрянуть, кто-то нет, но итог был один: двоих оппонентов изрешетило водяными пиками. Брызги крови, казалось, попали на лицо. Его возраст — преимущество и недостаток одновременно: он, может, и не дорос навыками до обычных рядовых солдат, но это значит, что и всерьёз его не воспринимают, а это ошибка. Он открыл глаза и тут его быстро подловили в генджуцу, и, пока он пытался из него выбраться, саданули мечом по боку аккурат под рёбрами. Боли, на счастье, он не чувствовал в полной мере: может шок, а может его просто сейчас толкают вперёд более важные вещи. Изрезанное хаори пропитывалось кровью и липло к телу, доспехи отяжелели, силы уходили. Боже, когда вокруг него успело скопиться так много людей? Надо было себя как-то защитить, иначе ему не выбраться из этого окружения красноглазых бесов. Сложив быстро несколько печатей, он образовал вокруг себя водяной купол. На лице проступил пот. Как пить-то хочется… Ему не выжить. Эта мысль гулко пронеслась у него в голове. Он ранен и почти без сил, рядом с ним ещё минимум четыре человека. В таком состоянии он и с одним бы не справился… Но вдруг по куполу застучали капли дождя, Тобирама слегка оживился: можно сократить количество той чакры, которую ему приходилось конвертировать в воду. Техника почти истощилась, он судорожно продумывал план отхода. Создавать клонов бессмысленно, они сразу отличат его настоящего. Чёрт, был бы клон полноценным, а то водяного создавать, только врага потешить… Нервы начали потихоньку сдавать. Скоростью их тоже не взять: он будет словно ленивец в их глазах… Глаза… Ослепить… Он до этого никогда не использовал бесконечную тьму, лишь читал о ней в дневнике матери и видел, как её применяет она же. Иного выхода нет, даже секунда замешательства хоть одного из них спасёт ему жизнь. В момент когда атака должна была ударить по его куполу, он его с плеском рассеял. С какой только есть скоростью он поместил в бесконечную тьму одного из Учих, однако техника вышла косо: полностью тьма его не покрыла, да и хватило залпа всего на секунду, однако этого было достаточно. Надежда захлестнула, когда он, как казалось, пробился. Будь он не сыном Буцуме, его, может быть, и отпустили бы, но это не тот случай. Перед глазами у мальчика вмиг появился столб огня, он инстинктивно отпрянул назад и его тут же схватили за предплечья, грубо стискивая их вместе. Пока один держал, второй, не теряя времени, замахнулся. Неужели он закончит так? Трусливо сбегая из под натиска врага? Когда вокруг него все сражаются? Когда его брат серьёзно ранен и ему нужна помощь? Сердце заколотилось, свет стал ещё ярче, чем был. Чёрт, как жить-то хочется… Набрав в лёгкие побольше воздуха и сконцентрировав чакру в лёгких, он выпустил несколько водяных игл под недетским напором. Прохладные капли падают на лицо, пропитавшееся насквозь влагой хаори не спасает от задувающего промозглого ветра, стало чертовски холодно. Теперь ему точно конец. Меч из рук нападавшего выпал, тот с грохотом упал в размытую дождём грязь. Опять чистая случайность спасла ему жизнь. Руки зажали в хватке ещё сильнее, казалось, почти до хруста. К нему на защиту подоспели другие Сенджу, он уже почти ничего не слышал. Внезапно, хватка ослабла, Тобирама выдохнул, сознание начало понемногу плыть то ли от ранения, то ли от перенапряжения. Они ведь заберут Кавараму? Его чакра почти не ощущается, он, наверное, потерял сознание. Почему вообще пришлось так напрягаться, чтоб её найти? Во рту держался неприятный привкус гари — чакра Учих. Он мотнул головой и, сделав ещё пару шагов, упал прямо в руки одному из соклановцев. Тут же мальчишку подхватили и уложили на плечо. Почувствовав, себя в относительной безопасности, Тобирама сразу начал проваливаться в забытье. Будто находясь под толщей воды, он слышал хриплый шёпот,— Не переживай, малыш, всё будет хорошо, ты только держись,— чувствовал на себе встревоженное чужое дыхание, чувствовал и переживание и скорбь всех вокруг, что отпечатывало этот момент в его сознании сильнее прежнего. Холодно. Очень холодно. Всё тело покрыли крупные мурашки, и лишь тепло чьих-то рук его усыпляло. Где Каварама? Почему он его не чувствует? Он хотел спросить тех, кто рядом, но мысли путались, он уже и не понимал как и что хотел спросить, да и не мог выдать ничего кроме сдавленного, хриплого вздоха. Кто-то шепнул,— Тише-тише, не пытайся заговорить,— дальше голоса начали превращаться в один большой поток, Тобирама чувствовал, как погружается в сон, но его то и дело оттуда вырывали беспокойными окликами. Как же хочется спать… он не выспался сегодня утром и сейчас не дают, когда так хочется. Голова будто горит. На затылке он почувствовал широкую мужскую ладонь, которая прижала его сильнее к человеку, неосознанно старающемуся уберечь того,— До клана всего ничего, тебе помогут,— мужчина больше ничего не говорил. Он слегка приоткрыл глаза: за мужским плечом виднелись зелёные кроны деревьев и пробивающиеся сквозь них солнечные лучи. Отчего-то стало очень грустно, глаза заслезились от щемящего чувства, а может от яркого света. Тёплые капли попали на плечо несущего, и Тобирама почувствовал, как его слегка погладили по голове. Он вновь закрыл глаза. Очнулся он уже в больнице, перебинтованный. Разлепив тяжелые веки, он сощурился и поспешил закрыть их обратно. Есть хочется. Но не больничную еду. Нет, конечно кормят здесь вполне себе прилично, но вся еда здесь на пару… Где Каварама? Это странно, он его обычно чуть ли не в первую очередь чувствует: у него яркая чакра, солнечная. Приподнявшись на локтях, Тобирама вдруг почувствовал, как же сильно по нему всё-таки саданули лезвием, задышал мелко и болезненно, снова лёг на спину. Больше он так резко не вскакивает. Дежурная медсестра вдруг встрепенулась, быстро спросила как он и, получив невразумительный ответ, торопливо проверила капельницу и вышла быстрым шагом из палаты, видимо, за врачём. Так где Каварама? Его прошиб холодный пот. Сколько он был в отключке? Снова попытался нащупать его чакру на уровне подсознания, но попытался и вдруг почувствовал себя необычайно одиноким. Надо бы сходить к Кавараме… Ему там, наверное, одному в палате совсем печально, особенно после того как… После чего? А где он вообще? Тобирама попытался нащупать его чакру уже более осознанно, но в миг по голове будто шарахнули со всей дури увесистой дубиной. Он, стиснув зубы, забрался под одеяло и болезненно прикрыл глаза, как раз когда увидел белый халат. В следующий раз он уже проснулся от звука до боли знакомых тяжелых шагов. Отец… Тобирама хотел было привстать на руках, но Буцуме поднял ладонь, безмолвно призывая сына остановиться. Мальчик напряжённо кивнул и лёг обратно на подушки и сцепил руки так, что побелели костяшки на и без того светлой коже. Мальчик не хотел начинать разговор, не знал куда смотреть, потому его глаза бегали почти повсюду. Своим одним только присутствием Буцуме мог сильно давить на человека, даже того не подозревая, и это хорошо в политике, но не при общении с семьёй. Тобирама знал, что разговор предстоит неприятный. Чувствовал. Буцуме опустился в кресло рядом с ним, посмотрел на сына довольно сурово и опёрся виском на руку,— Ну, чего молчишь как рыба? Расскажешь, может, как всё прошло?— отец метнул в него стальной взгляд. Тобирама сглотнул напряжённо,— Пап, я плохо себя чувствую, мы… Мы можем отложить это на потом?— мальчик боялся смотреть ему в глаза, руки побелели, казалось, еще сильнее. В ответ ему было брошено холодное,— Не можем. Я, конечно, понимал, что слишком много на тебя возложил, когда отправил туда, но чтоб всё было настолько плачевно… Зачастил ты по больницам шарахаться, Тобирама, не думаешь? Мне уже стыдно даже сказать кому-то, что с тобой. В чём проблема, объясни мне? Ты занимаешься с лучшими представителями нашего клана, но результат..! Вот он,— Буцуме грубо ткнул мальчика под рёбра, где и находилась рана, отчего тот болезненно скривился. Мальчик, промычав что-то нечленораздельное, быстро закусил губу, чтоб ничего лишнего не сказать и отвлечься от занывшего бока. Он согнул ноги в коленях и судорожно выдохнул. Ни слова про Кавараму. Вообще ничего. Почему ему не говорят? Он прям перед ним подорвался, а они молчат. Кровь потихоньку начала вскипать, Тобирама вспыльчиво прошипел—Ты старый идиот, от моих рук легло как минимум трое, а твоего сына, по всей видимости, отскребают сейчас от земли. Зачем ты всё это мне говоришь вообще?— Тобирама перевёл сочившийся гневом взгляд на отца, чьё лицо в ту же секунду изуродовал мерзкий недовольный прищур и оскорблено вздёрнутый подбородок. Отец, замахнувшись, отвесил Тобираме звонкую пощёчину, отчего мальчик тут же закрыл начавшее пылать место ладонью, но Буцуме грубо схватил его за запястье, поднимая и встряхивая мальчишку, дабы тот посмотрел ему в глаза,— Да как ты посмел, щенок! Я тебе ещё покажу как с отцом разговаривать! Аяме тебя явно манерам научить тебя не смогла, слишком была своевольна, идиотка, за то головой своей и расплатилась, сбросив вас на меня, и поверь мне, я тебе таким же вырасти не позволю,— глаза Буцуме были застланы яростью, которая лишь сильнее разжигала страх во взгляде Тобирамы.— Ещё раз ты посмеешь мне хоть что-то подобное сказать, я тебе обещаю, мало тебе не покажется,— мужчина откинул от себя руку Тобирамы с таким видом, будто то и не его сын вовсе. Тобирама же сидел и задыхался, держась за бок, на котором начала обильно проступать кровь. Мальчик скривился от боли, чувствуя, как разошлись совсем ещё свежие швы. Невыносимо захотелось увидеть Хашираму. В следующий раз он открыл глаза только на другой день и увидел перед собой рассеяно читавшего какую-то книжку тренера. Тобирама заёрзал, пытаясь аккуратно приподнятая, что не скрылось от глаз Нобу. Тот спешно качнулся в сторону ученика и поставил тому подушку, из-за чего мальчишка слегка покраснел, говоря еле слышно,— Спасибо, но не стоило, я бы,— Тобирама на секунду замер и покачал слегка головой. Я бы что? Сам справился бы? Нет. Он вновь стал прощупывать окружающую чакру, в поисках Каварамы, но вот его пробила крупная дрожь, он поспешил забраться обратно под одеяло и свернуться под ним: те жалкие остатки его энергии, что ещё можно было уловить, находились аккурат с стороне отделения морга. Нобу ничего не говорил, лишь приложил аккуратно здоровую руку мальчику на плечо, слегка потрёпывая. Из под одеяла послышалось тихое,— Где Хаширама? Я его остатки здесь почувствовал… Он заходил ведь, да?— в голосе смутная надежда, мужчина неосознанно весь сжался,— Всю ночь здесь просидел, потом его вызвали. Я думаю, он к тебе зайдёт ещё. Очень злился на Буцуме, но больше злился на себя, что уберечь не смог,— Нобу убрал руку и тяжело вздохнул.— Много на себя берёт паренёк. Сам-то как? Принести тебе может чего-нибудь? Фруктов там, я не знаю…— он посмотрел на мальчишку сочувственно, но потом лишь покачал головой недовольно: он явно не о фруктах размышлял. Тобирама, немного помолчав сказал,— Я… Те минуты, что я был в сознании, я всё думал, что же он чувствовал, когда…— он откинулся на подушку, глядя в потолок,— адская, должно быть, боль или… Я надеюсь он ничего не успел почувствовать, но, знаете, он ведь понимал за пару секунд до смерти, что это конец, я по глазам его это увидел. Вот это страшнее всего,— Тобирама был готов вот-вот расплакаться, но сдерживался как мог. Мужчина, посмотрев на него печально, лишь прикрыл глаза и приобнял мальчика за плечи,— Да уж, ситуация не из простых. Даже я со всем своим боевым опытом видел смертников всего пару раз. И оба эти раза у меня до сих пор иногда перед глазами так отчётливо встают, что я просто…— мужчина притих.— Учихи не любят жертвовать собой, если ещё не отомстили, а мстят они за всех и сразу, потому-то это всё и не прекращается. То что ты видел, Тобирама, должно тебя плавно вывести к выводу о том, что надо что-то менять. Я правда надеюсь, что вы с Хаширамой сможете обеспечить будущим поколениям лучший мир, какой мы не смогли обеспечить вам,— мужчина захлопнул небольшую книжку и спрятал её в своём хаори.— Эти жернова перемолят всех до единого, и нас, и Учих, и может даже ещё кого-нибудь, но в любом случае… Нам не выйти победителями. И им тоже. Взгляд у него потускнел, Нобу задумался о чем-то своём,— Если честно, Тобирама, я так и не понял полностью за что же конкретно мы боремся. Знаешь, вроде всё кажется очевидным и лежит на поверхности, мол, как же можно не понять: Учихи ублюдки убивают наших братьев и сестёр, матерей и отцов, а вы, как настоящие герои, должны брать и обороняться. Должны мстить. И они мстят. Но только мы это всё делаем за дело, потому хорошие, а они мстят, потому что плохие. И этот замкнутый круг не прервать, но самое страшное, что в основе его ничего нет. Абсолютная пустота. Сражаться несколько веков, вытягивая все силы и ресурсы из клана и всё ради чего?— мужчина умолк и облокотился на спинку кресла, в котором сидел. Расслабленно вздохнув, он продолжил, мягко уводя тему,— Я слышал, как ты сражался. Говорили, что отважно, что, несмотря на полученное ранение, в тебе кроется огромный потенциал. Я им верю, твои навыки и на тренировке меня впечатляли, твой уровень владения стихией воды уже многим лучше, чем у некоторых парней, которые явно будут постарше тебя. Я обещаю тебе, Тобирама, что ты научишься всему, что требуется. Я обещаю тебе, что не позволю тебе снова попасть в такую ситуацию и передам тебе всё, что знаю,— мужчина отсутствующе притих, Тобирама рассеяно кивнул. Он Нобу почти не слушал. Он понял, что этой ночью он отчаянно не хочет оставаться один, но попросить кого-то…? Не мог. Где же Хаширама, когда он так нужен? Тренер посмотрел на него тяжёлым взглядом, вздохнул: про себя молился, чтобы мальчишка просто не свихнулся. Задача клана —защита детей во имя дальнейшего процветания, разве нет? Тогда зачем же этих самых детей так упорно ломают? Выудив из штанов нехитрый потрёпанный портсигар, он прихватил зубами сигарету, тем самым доставая её. За столько лет уже привык. Встав с места, он бросил тихо,— Отдыхай, малец. Брата я твоего найду и приведу,— мужчина скрылся так быстро и бесшумно, что Тобирама на секунду подумал, что тот растворился. Поглядев ещё пару секунд ему вслед, он забрался под одеяло и накрылся им с головой. Свет слепил. Слишком сильно слепил. Когда уже вечер? Ему хотелось выйти на улицу, но не в этот яркий, знойный, чертовски солнечный день. Почему-то он почувствовал злость. Такая погода шла вразрез с его настроением, это бесило. В миг показалось, будто весь мир лицемерен. На смену злости пришло опустошение, мальчик обессилено закрыл глаза. Проснулся он уже когда оранжевый закатный свет заливал его больничную палату. Что-то он сюда зачастил. Открыв глаза, он чуть не подскочил на месте от радости: его брат стоял в дверях, что-то спрашивая у вымотанной медсестры. Хаширама решил остаться с ним и был очень твёрд в своём намерении, Тобирама особо и не возникал, он бы этого хотел. Ему не столько было важно взаимодействие, сколько присутствие брата рядом. Странное, однако, чувство. Слова были не нужны, хотя обычно все советовали выговариваться, но сейчас не хотелось… Хаширама суетливо то открывал форточку, то закрывал, когда, как ему казалось, становилось слишком холодно, ходил по комнате тревожно взад-вперёд, размышляя над чем-то, рассматривал внимательно книжные полки, ища там на что-то ответ. Тобирама, не выдержав всё же этой неловкой тишины, спросил тихо,— Тебе, может, посоветовать что-то почитать?— он испытывающе посмотрел на старшего брата, который, находился в полнейшей прострации. Хаширама испугано повернулся: вопрос прозвучал резко и неожиданно, пусть и мягко. Он посмотрел на Тобираму сочувствующе, в тёмных ореховых глазах таилась огромная печаль, тот выпалил неожиданно,— Я не хочу тебя потерять,— он глядел на него в упор, будто пытаясь получить подтверждение того, что Тобирама никогда не умрёт, но тот лишь удивлённо на него смотрел, тихо и немного неловко лепеча,— Не бойся за меня, это того не стоит. Я… Не могу тебе обещать, что точно останусь жив, но,— Тобирама слегка улыбнулся,— я могу пообещать, что всегда буду рядом,— он отвёл взгляд и поглядел в окно отчего-то печально: он знал, что сможет когда-то увидеть брата в любом случае, но почему-то мать к нему не приходила даже во снах, несмотря на его способность остро ощущать потустороннее. Он до сих пор периодически брал в руки её ежедневник, лишь бы ещё раз почувствовать эту чакру, пытался запомнить каждое ощущение, чтобы воспроизвести его в голове, даже иногда взывал к ней, но она всё не приходила. Теперь Каварама вместе с ней, за него можно более не переживать. Как бы цинично это не звучало, Тобирама даже за него был рад: его любимому младшему брату больше не придётся видеть всю эту грязь. Вновь посмотрев на Хашираму, мальчик полушёпотом попросил его приоткрыть форточку. Старший ему кивнул, отошёл к окну. Тобирама всё ещё чувствовал себя немного не в своей тарелке, находясь рядом с ним: они редко разговаривали, редко виделись, но всё же… Мальчик еле-еле похлопал по кровати рядом с собой, смотря на Хашираму испытующе. Тот кивнул, впустил в комнату прохладный вечерний воздух и сел немного неуверенно на край больничной койки, будто испытывая вину за что-то. Хаширама хотел было что-то неловко сказать, но Тобирама упёрся ему в плечо головой, тяжело вздыхая и пытаясь сдержать слёзы. Дрожащим голосом он прошептал,— Я так устал, Хаширама…— от всхлипов всё разу заболело, он прижал руку к боку,— Я просто не успел, честно, я… Почему я не такой сильный, как ты? Может тогда бы я его спас, н-но…— Тобирама зажмурился и выдохнул, пытаясь утихомирить свои эмоции,—Я не успел, а он, он… Я физически чувствую что что-то внутри с треском ломится,— он закусил палец, широко распахнутые глаза смотрели в никуда,— Слушай, я схожу с ума? Или может сойду? Я не понимаю куда себя девать и что делать, я не понимаю как он мог умереть,— лепет переливался в жаркий шёпот.— Его ведь на части на моих глазах разнесло, понимаешь? Нашего с тобой брата сейчас доклёвывают птицы, а его костями хищники когти точат, если, конечно, от костей хоть что-то осталось. Его ведь даже не похоронить по-человечески…— Мальчик сжал кофту брата сам того не осознавая,—Откуда эта страшная жестокость? Почему они так рьяно бросаются на детей? Чем он это заслужил?— в голове роились мысли, глухой болью отдавая по вискам, шёпот перетекал в натуральный бред,— Я так соскучился, я- я- верну их, я- я не знаю как, н-но я их верну, я- это несправедливо, это не должно быть так. Я хочу их назад, я- верну,— слёзы хлынули у мальчика из глаз неконтролируемым потоком. Хаширама стиснул брата в объятиях в ответ, ничего не говоря: иначе он просто бы разревелся бы прям на этом месте вместе с ним, тогда разревелся бы пуще прежнего и Тобирама, а ему нужно сейчас плечо, на которое можно опереться. Белокурая голова обессилено упала ему на плечо, которое успешно заглушило болезненный стон. Хаширама лишь тихо прошептал,—Их не вернуть, но… Мы всё исправим, Тобирама. Мы всё силы бросим на то, чтоб такого больше не повторилось, и у нас получится, обещаю, я— мальчик слегка запнулся,— я такого больше не допущу, честно,—он провёл мягко по его шелковистым волосам пальцами и потом аккуратно отстранился, укладывая того в кровать. Тобирама даже не сопротивлялся: обессилено рухнул на койку. Хаширама накрыл его одеялом, потрепав по плечу, сел ближе к изголовью и аккуратно приобнял мальчика. Тобирама периодически всхлипывал, тогда старший брат тут же помогал утереть слёзы. Тёплые руки успокаивали настолько, насколько это было возможно. Только через час, всё ещё изредка вздрагивая, Тобирама, казалось, смог забыться в сне. Губы у Хаширамы всё равно предательски дрогнули, он тяжело вздохнул и прикрыл глаза: он понимал, что нужно хоть чуточку поспать, но слова Тобирамы страшным, гулким эхом всё ещё отражались в его голове, сознание само рисовало страшные картины, душа была не на месте. В голову полезли мысли об Итаме: если того пустить на поле боя, ему можно сразу смертный приговор подписывать, он не выживет, это факт. Слишком мягкий, слишком добрый, он никогда не будет для этого предназначен, но всем глубоко плевать. Отцу глубоко плевать. Он как выгонял их всех, не считаясь ни с чем, кроме сухих данных, так и продолжит, пока не перебьёт окончательно. Эта июньская тёплая ночь… Тобирама то и дело вздрагивал во сне, тяжело дышал и бормотал что-то невнятное. Приходилось его успокаивать, поглаживать, чтобы он успокоился. Тёплый. Даже горячий… Наверное, поднялась температура из-за травмы. Чёрт, только этого не хватало. Хаширама тревожно и обессилено сгрёб его в руках, будто его брата сейчас заберут, будто он вот-вот потеряет ещё и его. Только прижав его к себе Хаширама успокоился: вот он здесь, живой, дышит. Всё ещё не верится. Судорожно выпустив воздух из лёгких, Хаширама расплакался. —Буцуме, я не знаю, что ей ответить, понимаешь? Я сама не понимаю, зачем это всё нужно, твои аргументы неубедительны. Я правда хочу тебя поддержать, но мне всё сложнее,— уставший взгляд карих глаз был прикован к чашке с горячим чаем, она не могла посмотреть ему в глаза.—Ты сам-то помнишь, почему мы сражаемся? Почему бы всё это, я не знаю…— тётя говорила приглушённо, подняла на него почти ничего не выражающий взгляд,— не закончить?— женщина моментально зажмурилась и съёжилась, когда кулак Буцуме с грохотом опустился на стол. Она закрыла лицо дрожащими руками. Холодный, как сталь, голос старшего её брата проникал иглами под кожу,— Да ты хоть понимаешь, что говоришь? Если мы сейчас отступим, то это будет значить, что все прошлые жертвы были бессмысленны, значит, что жертвы Аяме и Каварамы были бессмысленны. Знаешь, что со мной сделают, если я хоть заикнусь об этом перед остальными?— по тону его было ясно, что отвечать сейчас было опасно для жизни, но тётя, сжавшись от страха, всё же убрала от лица руки и почти плача прошептала,— Их жертва не была бессмысленной, но… Но… Думаешь, они бы не хотели скорейшего мира?— женщина опустила голову, явно сдерживая готовые вот-вот хлынуть слёзы.— Эта война никогда не закончится, она будет продолжать высасывать из нас все соки, забирать наших близких и…—она посмотрела на Буцуме и тихо остановилась: продолжать было бессмысленно. Хмурое лицо мужчины не сулило ей ничего хорошего. Он сел за стол напротив неё и заговорил негромко, но уверено,— Хоть мы и продолжаем терять людей, но у нас есть определённые продвижения. Скорее всего, я смогу положить конец этой войне, мне лишь нужно немного времени. Если мы не изничтожим Учих, эта напасть обязательно всадит нам нож меж лопаток. С ними невозможны никакие переговоры: их подлость не знает границ. Ты с ними не сражались сотнями раз, я же их видел и уже полностью понял их гнилую натуру. Их фиксация на погибших товарищах никогда не позволит мыслить им адекватно. Сразу после появления шарингана им натурально сносит голову,— Буцуме всё говорил и говорил, но она перестала слушать его ещё где-то на середине. Ей было, что сказать, но она лишь плотно сжала губы и смотрела сквозь него: она уже слышала что-то подобное лет 20 назад. И про успехи, и про продвижения, и про скорую победу. В этот миг ей стало всё понятно. Это война не имеет начала, ей не будет и конца. Всё началось так давно, что уже никто и не помнит даже, зачем сражается и для чего, когда это началось и почему. Никто не задаёт вопросов. Никто. Сенджу — клан любви. Так се говорят. Сенджу — клан любви? Женщина хмыкнула еле заметно. Если любовь значит посылать своих любимых на верную смерть, то, в принципе, определение довольно чёткое. Так и не дослушав его речь, она поднялась с места, пошатнувшись, и безмолвно вышла из дома, в который когда-то приходила с большой радостью. Медленным шагом она направилась вниз по брусчатке. У неё ещё есть дела, всё же похороны племянника сами себя не организуют.