Kumiho

– Значит так, я принёс тебе еду, но клянусь, если ты сделаешь хоть одно неверное движение в мою сторону, пока я буду тебе ее отдавать, и порезом плеча ты уже не отделаешься. Чонгук уже минуту пытается достучаться до кумихо, лежащего спиной к нему в углу клетки. Видно, что он не спит, но настолько слабый и опустивший руки, что у него нет сил, чтобы подняться и забрать принесенную охотником еду. Его глаза закрыты, а ресницы подрагивают, словно тусклые ночные бабочки, прилетевшие отдохнуть на нездорово бледный фарфор лица. Рыжие волосы потеряли свою шелковистость и блеск, который был при их первой встрече. – Эй! – более настойчиво зовёт Чонгук, постукивая костяшками пальцев по железным прутьям, тем самым извлекая достаточно громкий, раздражающий звук. – Поднимайся, живо! Лисьи уши слегка напрягаются, разворачиваясь в сторону источника шума, а через минуту и сам кумихо с огромным трудом поднимается на руках. Чон с неким любопытством, перемешанным с привычным отвращением, рассматривает изможденное тело с ног до головы. И когда их взгляды пересекаются, у Чонгука замирает сердце. Он охотник, и за свою жизнь видел немало молящих о пощаде, напуганных, или наоборот храбрых глаз своих жертв. Он не раз читал в чужом взгляде и боль, и страх, и злость, и откровенную тоску. Но такой жгучей смеси чувств, как та, что поблескивала слезами в глазах напротив, он не встречал никогда. Она гремела извержениями непонимания и опадала вниз холодными водопадами усталости, взлетала ввысь яркими струями невыплаканных слёз разлуки с чем-то дорогим сердцу и вновь устремлялась в глубокие озера отрицания всего происходящего вокруг. Сияющие кристаллы замёрзшей гордости лесного демона, кровавыми разводами оставленной на полу клетки, отчётливо складывались в простые слова, стрелами летящие в сердце застывшего охотника. Я хочу домой. Отпусти меня. Почему... Почему именно я, а не кто-то другой? Немая мольба, подгибающиеся от слабости руки оборотня и засохшая кровь на тонких худых пальцах. Чонгуку кажется, что он околдован, зачарован ужасными чарами дьявольского создания. Чонгуку кажется, что он перестает контролировать себя. Чонгуку кажется, что он совсем тронулся умом, ибо следующее, что он делает — открывает засов на двери клетки и залезает внутрь. Не он один в шоке, на лице кумихо тоже написано удивление и паника. Оно и понятно, ведь неизвестно, зачем охотнику понадобилось внутрь клетки, быть может, он убьет лису прямо сейчас. Забыв про слабость, он забивается в угол, сжимаясь в комок. Но Чонгук, вроде, не собирается его трогать, лишь придвигает миску с едой почти к самому лицу, другой рукой сжимая, на всякий случай, кинжал. – Тебе нужно поесть. Оборотень молча смотрит ему в глаза, не двигаясь и почти не моргая, словно пойманная мышка, а затем медленно переводит взгляд на пол. Его скованные руки-палочки замирают на полпути к миске, не решаясь взять принесенную охотником еду, и тогда Чон понимает, что лис не будет есть, пока он не уйдет. Он встаёт и собирается уйти, но прежде чем развернуться к выходу из клетки, он на пару секунд кладет широкую ладонь на рыжую голову, несильно нажимая и будто бы тыкая кумихо носом в миску, и с жалостью выдавливает: – Жри, чудовище... Зал он покидает с полным чувством опустошения и разочарования в самом себе. Оказывается, прославленному охотнику Чон Чонгуку не хватает смелости даже на то, чтобы заставить ослабевшего, почти безобидного от недостатка сил кумихо нормально поесть в его присутствии. Он встряхивает головой и решительными шагами уходит дальше от злополучной двери. Это была первая и последняя поблажка в сторону кумихо. Разовая акция. *** «Разовая акция, ага, как же» — думает Чонгук, в очередной раз подходя к дверце клетки, с доверху набитой едой миской в руке. Кумихо спит в дальнем углу клетки, свернувшись клубочком. За две недели, что Чонгук кормит его сытной горячей пищей, он слегка набрал в весе, и ему уже не грозила смерть от истощения или проблем с пищеварением. Он совсем привык к нахождению в клетке, и, видимо, смирился с цепями, круглые сутки звенящими на его запястьях и лодыжках, до того худых, что даже несмотря на набранный вес, Чон мог обхватить их одной ладонью, и пальцы его сомкнутся без всяких проблем. Лис уже не так сильно шугается его, и даже ест в его присутствии, почти перестав каждую минуту оглядываться в его сторону. Теперь он спит в одном углу, выбранном им через пару дней после первого приема пищи в этих стенах. Он больше не рычит на него каждый раз, когда видит его с утра, и не рыдает по ночам, раздирая отчаянным плачем свое горло и сердце охотника. Он не бросается на него через железные прутья, не пытается укусить. Если бы не полное молчание и не по-прежнему дикий взгляд, когда Чон пытался притронуться к нему, Чонгук бы даже не поверил, что именно это создание совсем недавно пыталось его убить. Словом, кумихо привык. Привык к теплу, к еде, к постоянным визитам человека. Привык к Чонгуку. А вот Чонгук... По изначальным планам эксперименты и исследования должны были начаться ещё в первую неделю пребывания кумихо в его доме. Но время шло, а он даже не начал подготовку к работе с лисом. И он даже не мог дать точный ответ, почему это происходит. Почему-то мысль о страшных опытах с участием этого хрупкого бледного создания приводила его в необъяснимый ужас. Что делать дальше? Он не знает. Просто продолжает носить лису еду и пытаться заговорить с ним, в надежде, что однажды правильные мысли сами настигнут его. Тем временем его начала обуревать ненависть к себе за слабость и неумение доводить дела до конца. Это чувство, подобное огромному шквалу морской воды, несущейся с ужасной скоростью, сбивало его с толку, порождая все больше и больше злости, которая копилась в нем все больше и больше, пока в один из вечеров он не приходит к мысли о том, что пора всё-таки сделать то, ради чего была затеяна его годовая охота. *** Когда он заходит в зал, кумихо сидит перед дверцей в клетку и ровно, будто выжидающе смотрит на него своими звериными глазами. Сердце екает при виде мурашек от холода на коже оборотня, но он сжимает зубы и твердо подходит к прутьям. Кожа оборотня почти посинела от холода, а зубы громко стучат друг об друга. Лис дёргается в его сторону, но в этом движении нет угрозы, лишь интерес и, кажется, голод, о котором он уже успел позабыть. – Сегодня у меня нет для тебя еды. И больше не будет. Чонгук вдыхает побольше воздуха и договаривает, стараясь не смотреть в напуганные глаза лиса. – Завтра я начну исследования. Готовься, будет больно. И добивает окончательно, внутри умирая от тоски и переживаний. – Очень больно. Он ждёт, что кумихо бросится на него, попробует напасть, в крайнем случае, заплачет или забьется в угол, не даваясь в руки, но тот молчит. Не в силах больше смотреть на этот смиренный образ готового на мучения оборотня, Чонгук резко разворачивается и быстрым шагом направляется к двери, чувствуя, как что-то внутри дрожит, будто струна натягивается донельзя, готовясь лопнуть с звонким хлопком. Уже когда его рука ложится на металлическую ручку двери, он слышит его. Тихий голос, который он слышал лишь однажды, когда кумихо кричал на него в самый первый день, пытаясь защититься. Но тогда он звучал надорванно и отчаянно, а сейчас - совсем неуверенно и будто бы... доверчиво? – Я не доживу до утра. Чонгук замирает, не в силах поверить в то, что кумихо наконец-то заговорил с ним. – Даже мои кости замёрзли. – продолжает лис, обращаясь к стоящему у двери Чонгуку. Тот не может даже пошевелиться. Ночная тьма сгущается за решётчатым окном, из которого веет ледяными сквозняками. Он упирается лбом в холод железной двери и прикрыв глаза, тяжело дышит. Нужно держаться. Не поддаться лесной твари. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Не- – Помоги мне. Струны его души лопаются разом, обрывая импульс гнева и надежды на собственные силы. Чонгук сдаётся. Он выходит из зала, закрывая за собой дверь, и последнее, что он слышит — звук капающих на каменный ледяной пол горячих слёз лиса. Чонгук уходит совсем ненадолго. Буквально через полчаса он возвращается с теплым одеялом, звенит ключами от двери в клетку, сразу же укрывая трясущиеся от страшного холода костлявые плечи кумихо. Он почти не осознает, что делает, когда начинает легко поглаживать по спине дрожащее существо, после касаясь и его головы, и прижатых к рыжим волосам ушей. В ответ на последнее прикосновение лис вздрагивает и делает рывок в сторону незащищённой шеи охотника, но тут же оказывается прижатым лицом к полу. Чонгук больно заламывает его руки, так, чтобы не мог пошевелиться, и вжимает щекой в шершавый ледяной бетон. – Даже не смей. Одеяло упало на пол рядом с трясущимся телом кумихо, что жалобно скулит от боли и вновь охватившего его холода. Чонгук не спешит поднять его, он ждёт, пока оборотень успокоится, чтобы поговорить с ним. Всё-таки он жаждет узнать очень многое об этом создании. Постепенно лис перестает брыкаться и расслабляется, обмякая в руках у Чона. Ему по-прежнему жутко холодно, но от рук охотника идёт слишком заветное тепло, поэтому он старается прижаться посильнее к большим крепким ладоням, закрывая глаза и стараясь дышать ровно. Его звериные уши нервно подрагивают на каждый шорох вокруг, а с обнаженных клыков на пухлые губы, а затем на пол, капает слюна. Он хмурится, чувствуя, как ледяные струи воздуха, сочащегося из-под оконной решетки, бегут вдоль позвоночника, отчётливо видного сквозь тонкую кожу. Через пару минут, убедившись, что кумихо полностью успокоился, Чонгук отпускает его, после вновь укутывая в одеяло. – Как тебя зовут? У тебя же есть имя? Лис молчит долгие две минуты, отводя взгляд в сторону, ясно давая понять, что не собирается разговаривать с человеком, пока Чонгук не достаёт нож, прикладывая его к бьющейся жилке на шее кумихо. – Отвечай немедленно. Тот отворачивает голову ещё сильнее и тут же вскрикивает, когда лезвие сильнее впивается в его кожу, грозясь разорвать ее вовсе. Он ещё сильнее хмурит брови и едва различимо шепчет: – Чимин. Чонгук делает глубокий вдох и так же медленно выдыхает через нос. Хватка на плече кумихо не ослабевает, а лезвие все ещё крепко прижато к чужой шее. Он назвал ему свое имя. Пусть даже под давлением. Прогресс есть. Чон не собирается на этом останавливаться и продолжает задавать общие вопросы по поводу личности кумихо по имени Чимин. Тот нехотя, будто через силу, с огромными усилиями отвечает ему, почти выплевывая информацию вместе с собственной кровью. Видно, что ему абсолютно неприятно и тяжело говорить охотнику что-либо о себе, а тем более имя, но нож у горла заставляет его выдавливать из себя слово за словом. Таким образом Чонгук узнает, что Чимину совсем скоро исполнится восемнадцать лет по человеческим меркам, что он не из тех мест, но последние два года он жил совсем один в лесах этих гор. На вопросы о семье Чимин продолжал упорно молчать, даже когда острие ножа впивалось в его шею настолько, что тонкие струйки крови начинали течь по его груди, а собственные крики резали воздух в темном зале. Однако Чонгук уже вошёл в азарт и его желание узнать максимум готово было сражаться с желанием кумихо сохранить свои тайны до самого утра. *** За окном уже брезжет рассвет, когда Чонгук наконец оставляет в покое измученного вопросами и подобием пытки лиса, позже возвращаясь, чтобы вытереть кровь с его груди и принести еды. Чимин лежит на полу, кутаясь в одеяло, и завороженно водит тонкими пальцами по трещинам на полу. Лисий взгляд внимательно следит за видимыми только ему узорами, и он даже не замечает охотника, что с тихим стуком ставит миску на пол и залезает внутрь. – Ты опять пришел мучить меня, да, человек?! Оборотень наконец поднимает на него глаза, полные слёз и страха, и обнимает себя руками, видимо, надеясь, что это поможет против жестокого охотника. – Ты можешь звать меня Чонгук, – Чон подходит к нему и снимает с худых плеч одеяло, – И я просто пришел вытереть тебя от крови и грязи. Он слабо улыбается, пытаясь завоевать доверие кумихо. Удивительно, но Чимин, пару секунд посмотрев на неуверенную, но искреннюю улыбку человека, полностью снимает с себя одеяло и поворачивается лицом, позволяя водить смоченной в горячей воде тряпкой по своей груди и шее. Уже второй раз он вот так безобидно расслабляется перед Чонгуком, совершенно не боясь и не сопротивляясь. Он вновь прикрывает веки и мерно дышит, успокоившись от приятного тепла человека. Мягкая ткань проходится по впалым щекам, острой линии подбородка, выпирающим ключицам и рёбрам, которые можно пересчитать; спускается ниже по плоскому животу, обводя плавными кругами тазовые косточки, а затем приподнимая худенькое бедро, осторожно обтирая промежность, внутреннюю часть бедра и напоследок, колени и икры, тощие настолько, что состоят буквально из кости, да обтягивающей ее кожи. Закончив, Чон вдруг обнаруживает, что кумихо... заснул? Да, он определенно спит. Грудная клетка поднимается вверх и вниз с тихим сопением, пальцы на руках, до этого сжимавшие край одеяла, лежащего рядом, разжаты. Он выглядит настолько умиротворённым и очаровательным, как будто бы они снова вернулись в первый день их знакомства — на лесную поляну, где Чон и подстрелил его. Чонгук откладывает тряпку в сторону и кладет ладонь на чужую щеку, почти невесомо поглаживая хрупкую кожу большим пальцем. Он полностью зачарован, погружен в созерцание этой запретной красоты, которая досталась ему трофеем. Какой же он дурак. Какая безвольная сволочь, не сумевшая не пойти на поводу у непонятной искры в сердце, которой быть не должно ни при каких условиях. Горький ком разочарования застывает в горле, не давая нормально вздохнуть. Чонгук убирает руку с лица кумихо и отворачивается, чтобы поднять таз с водой и тряпку. – Мне холодно... Голос Чимина плавно выводит Чона из тумана собственных размышлений. Оборотень смотрит на него сонным взглядом непозволительно открыто, будто бы охотник не таит в себе опасности. Он опять мелко дрожит, но теперь Чонгук почти сразу же укрывает его одеялом, заворачивая в него, будто в кокон. Слишком поздно он осознаёт, что происходит. Кумихо прижат к его груди, и он вдыхает теплый лесной запах, исходящий от оборотня. Его руки крепко держат лиса, не давая вырваться или упасть, но тот даже не пытается сопротивляться. Напротив, Чимин льнет к теплу, к человеку, похоже, напрочь позабыв о том, кто он, и кто Чонгук. Апофеозом всего этого кошмара, происходящего на ледяном полу клетки, становятся мягкие губы на шершавой щеке охотника. Он замирает, чувствуя едва ощутимое касание кумихо, и ещё крепче прижимает к себе дикое животное, осмелившееся довериться человеку. Как же бешено колотиться сердце, словно пытаясь выпрыгнуть из груди. Они сидят так, пока Чимин вновь не засыпает, тихо сопя Чону в шею. Чонгук заглядывает в лицо оборотню, и удостоверившись, что тот спит, укладывает его обратно на пол, поправляя огненные пряди волос кумихо, растрепавшиеся по лицу. Он отстраняется, подтягивает одеяло до самых плеч, и четко понимает, что пора положить этому конец. Конец этой неосознанной нежности. Конец жалости и сострадания. Конец неправильному чувству, что плотно засело в груди огромным комом, не давая дышать. Кумихо не должен жить. Ему суждено умереть от рук человеческих, вот только охотник, хотевший это сделать, поддался какому-то неведомому порыву и теперь страдает сам. Значит, это придется сделать кому-то другому. *** Этой же ночью Чонгук седлает коня и едет в город за помощью. А уже утром перед входом в зал стоит целая рота городских стражей, приехавших с одной лишь целью. Забрать Чимина. Сам Чимин об этом даже не подозревает, спокойно дожидаясь Чона с порцией еды и новых вопросов касательно оборотней. Солнце светит ярко, его лучи проникают в зал, играясь на бледной коже, любовно обводя каждую веснушку, каждый шрам на теле лиса. Он сидит у самой решетки, уже даже не пытаясь забиваться в угол или прижиматься к полу. Одеяло сползло с плеч, придавая оборотню до неправильного уютный и милый вид. Будто бы это не тварь, достойная лишь смерти. Чимин встречает охотника — подумать только! — тенью улыбки, и сразу же подползает поближе, совершенно не боясь. В каждом его жесте читается некое ощущение безопасности и комфорта, будто бы он здесь не для того, чтобы в конце концов умереть. Чонгук же чувствует себя так паршиво, как будто его закинули на корабль, трясущийся в страшном шторме: палубы раскачивает в разные стороны, а пол будто бы исчезает из-под ног. Именно это и происходит в его душе. Часть его, более разумная, считает, что все происходит так, как должно быть. Но сердце... Сердце его заходится в таком бешеном ритме, а руки дрожат от горя. Сердце чувствует, что он совершает огромную ошибку, отдавая кумихо на растерзание страже. Лис, почувствовав его тревогу, настораживается и тянется вперёд. – Ч-чонгук? – в первый раз произносит кумихо его имя. Для Чонгука это и становится концом. Он сжимает кулаки и поворачивается к двери. – Заходите! – кричит громко, так, чтобы не осталось сомнений у самого себя. Чтобы не было пути назад. Ложного, кривого, неправильного пути. Только душа захлёбывается кровью от потери, когда чужие грубые руки хватают оборотня за тонкие запястья и утаскивают за дверь. Тот брыкается, кусается, царапает глаза, превращается то в лиса, то в человека. Пятеро человек с трудом заковывают отчаянно воющего кумихо в ещё большее количество цепей, чем было раньше, и тяжело выдыхают. Чонгук справился с ним один. Гораздо быстрее. Вот только с сердцем своим глупым справиться не смог. Связанного лиса запихивают в железный фургон, ударяя по лицу, когда тот продолжает попытки сопротивления. Чимин рыдает в голос, рычит и скалит зубы, но он уже абсолютно бессилен против людей. Он и сам это понимает, вот только не оставляет бесполезной надежды. – Чонгук! Надрывный вопль о помощи слетает с его губ мгновением прежде, чем двери фургона захлопываются перед его лицом. Наверное, это лицо Чимина: искаженное страхом и болью, обращённое к нему, останется навсегда в его памяти запечатанным образом, являясь во снах и заставляя просыпаться в ледяном поту, как после самых жутких кошмаров. Повозка уезжает в течение минуты. Когда фургон уже едва виднеется где-то вдали, Чонгук осознаёт, что по его щекам катятся слёзы. Горячие слезы утраты.