О привычке любить

      Сонхва, на самом деле, не понимает, что страшнее — вдруг перестать любить или превратить это в привычку. Назойливую, проникающую по венам в кровь и не успокоишься, пока галочку в голове не поставишь-выполнил норму по чувствам. Пак на Хонджуна смотрит и кажется, что не испытывает больше того, от чего задыхался когда-то. Перемены щелкают в голове, заставляют испытывать страх. Ведь здесь все до боли знакомо — смех заливистый, мягкие волосы сквозь тонкие пальцы — он это знает, глубоко в нем живет: в памяти, мыслях, ощущениях. Сонхва ведь попугай на его плече — аксиома. — Кто-то должен заботиться о тебе, пока ты заботишься о нас.       Должен. Необходимость сжимается вокруг изящной шеи петлей — из нее не выбраться. Сонхва ловит себя на мысли, что просто устал. От хаоса вокруг, шумящих голосов. От Хонджуна, пожалуй, тоже устал. Он все также любит его. Любит ли? Где тот самый канат, что перетягивается от ответственности до любви? Любить по привычке звучит как наказание, если задуматься. И вы обречены лететь вниз с обрыва, пока кто-то не разрежет красную нить, переплетающую исхудавшие запястья. Исхудавшую душу, если точнее.       Привычки в наш разум проникают постепенно. Как будто пытаются упростить эту бешеную жизнь, сделать ее чуть более спокойной. Пак Сонхва себе сам врет по нескольку раз за сутки — он заставляет мое сердце биться быстрее, как и раньше. Врет, потому что это глупое «как раньше» не происходит никогда. Когда год назад, кажется, все было иначе. Хонджун год назад в его глазах отражался самой яркой звездой — Сириус, кажется, потому что Солнце слишком обжигающее. До дикого желания закрыть ладонью глаза и спрятаться. Его влюбленность теперь напоминает солнце — прожигает до костей и уже, думается ему, не греет. Сонхва хочет перестать врать хотя бы чудесному мальчику со звонким смехом. Но он к нему привязан, словно больной к постели. — Люблю тебя.       Ким тонкую талию сжимает и в спину утыкается. В голове настырно горят лампочки, кричат о том, что любовь куда-то уходит. Он холод замечает давно, сердце пропускает удар за ударом. Сквозь тонкую футболку слышит глубокий вдох — как перед падением с долбанной скалы. Когда от тебя скрывают что-то, но вы оба знаете, что правда когда-то обязана вырваться на свободу. — И я тебя.       На суффикс «л» правда, но это вслух не произнесется. Потому что столбы они разрушить боятся. Те самые, на которых дома строятся. Которые формируют ту наивную ложь, что все хорошо. Никто никуда не уйдет, что любишь ты раз и навсегда — без всяких подтверждений, бьющейся посуды во время ссоры и громких примирений. Они привыкли любить тихо. Это ведь похоже на единственную истину, на один неизменно верный вариант. Так правильно, мы об этом знаем все и точно не ошибемся. Сонхва трет уставшую после работы шею — все чаще ловит себя на мыслях о петле. Временной? Ведь в этом уже знакомом порядке он себя потерял. Словно проживает один и тот же день раз за разом — улыбнуться ему, поцеловать и прошептать «будь в порядке». Пожалуйста, давай дадим друг другу уверенность, что все хорошо. Я ведь тебя почти разлюбил люблю до безумного желания защитить.       Пак Сонхва перманентно чувствует ответственность на своих плечах. Это почти что болезненно. Создать иллюзию контроля в мелочах — в уборке, доведенной до идеала, в движениях кошачьих. Как будто этот контроль помогает продолжать плыть в этом хаосе. Одна незамеченная пылинка и карточный домик рухнет, сметая все на своем пути. Ему просто необходимо думать, что хотя бы что-то в его руках — пачка салфеток и ладонь Хонджуна. Контроль. Порядок. И забыться. Повторить по новой, если мир опять начнет давить, если ложь самому себе снова выстрелом в голову убивать соберется. — Хочешь уйти?       Голос Хонджуна, мягкий и понимающий, раздается над ухом дождливым воскресеньем. Они ведь друг друга знают лучше, чем текста песен и любимые цитаты. Все мысли, жесты и страхи — это как смотреть сквозь, но видеть больше, чем все вокруг. Киму даже не нужно произносить это болезненно-убивающее от меня, потому что они оба понимают. И превратить любовь в привычку оказывается, в итоге, хуже, чем просто разлюбить. У них ведь останутся сердце и душа, бьются теперь в разных ритмах. Есть миллиарды и сотни шансов влюбиться вновь, опять привыкнуть, но уже навсегда. Чувства ведь похожи на чертовы американские горки, и это пугает. Сонхва перемены ненавидит, но иногда это единственное, что остается. Просто на секунду потерять контроль, позволить красной нити оборваться и лететь. — Должен.       Петля рвется дрожью в голосе. Пальцами, цепляющимися за любимую футболку, тихим выдохом. Прощание застывает на пухлых губах сотней фраз — ни одна не сможет выразить всю благодарность, привязанность и боль. Отрезвляющую. — Но я всегда буду рядом.       Та дежурная фраза, что в полутемной комнате кажется громом. Дождь продолжает беситься где-то за окном, в мире, куда каждый поодиночке вернется. Сонхва целует в лоб, прикрыв глаза. — Будь в порядке, пожалуйста, просто будь, — шепчет сбивчиво.       Они не хотят говорить о прощании, потому что это выглядит так естественно. Целовать, волноваться. И слушать настойчивый стук за окном. Постарайся обо мне не забывать. Ложиться спать до двух ночи хотя бы иногда и любить. Не превращать это чувство в стереотип и глупую, неправдоподобную имитацию. Они ведь непременно влюбятся в чужие глаза и в новые манеры — иной смех и незнакомый запах. В чью-то еще улыбку и в других объятиях найдут покой. И новое правильно.       Дождь в себе прячет шумные шаги и чужое «прощай». Сонхва на темные волосы накидывает капюшон, ежится под холодными каплями — в конце концов, эта любовь всегда воспоминаниями гореть в его мыслях будет. Но иногда нужно нырнуть в хаос с головой.