Ушедший

Прошло несколько часов, но Хаус, всё так же оставался один.       После осмотра больницы, его команда предоставила ему информацию, которая, как он надеялся, встряхнет что-то внутри него, но ничего не произошло. Через несколько часов его отпустили.       Итак, теперь он вернулся в свой кабинет, один и в тишине. Погружаясь в свои мысли, диагност начинает поворачивать и кидать свой мячик. Далее он продолжил имитировать бурную деятельность, а команда внимательно смотрела на него. Но Хаусу пришлось признать, что исчезли не только его навыки, но и воспоминания. Профессионально он, вероятно, был максимум на уровне любителя. Он прочитал в разочарованных взглядах команды, что похоже, не может ответить даже на самые простые вопросы, и это действительно беспокоило его. Если он был таким выдающимся врачом, что новое отделение было открыто только из-за него, то его нынешняя работа, должно быть, была более чем рядовое разочарование. Его несколько раз уверяли, что ничего не мог с этим поделать, что он ничего не помнит, ничего не знает и не понимает, но он это знал, неудача грызла диагноста на мелкие щепки. Он чувствовал себя несчастным, совсем один в темноте, слепой и глухой. Грег ценил усилия своей команды, но с каждым заданным вопросом они жестоко напоминали ему о том, что он потерял.       Хаус мрачно повернулся на стуле на 180 градусов, чтобы видеть улицу через большое окно. Заходящее солнце заливало небо красными, оранжевыми и желтыми тонами, а ветер мягко трепал листья деревьев. Когда он завидовал миру там и погрузил свою голову в хаос, он продолжал равномерно растирать поврежденную ногу. Он вспомнил историю Уилсона о его травме и разрушенном браке. Хотя информация и потрясла его, но тронула его гораздо меньше, чем, вероятно, должна была. Врач не мог установить никакой эмоциональной связи с этой ситуацией, не чувствовал, что на самом деле испытал это сам, и хотя это, конечно, было нелегко, но хотелось бы вспомнить и сопереживать чувствам того дня. Потому что на душе было лишь сплошное опустошение.       Его мрачные мысли замедлились, когда он услышал, как позади него открылась дверь его кабинета. Хаус вернул свой стул в исходное положение и посмотрел на Уилсона, который вошел и направлялся к нему. — Как дела? — спросил его лучший друг и сел на стул напротив него. Хаус разочарованно вздохнул. — Насколько это возможно в моей ситуации, — прорычал он в ответ. Он не хотел быть недружелюбным, в конце концов, Уилсон всегда был рядом до сих пор, и он приложил усилия, но Хаус едва мог остановить свое внутреннее беспокойство. Уилсон, казалось, понял и мягко улыбнулся. — Все будет хорошо, — ответил он. К сожалению, Уилсон был паршивым лжецом, язык его тела говорил о чем-то другом, он говорил о сомнениях и страхах, чувствах, которые Хаус мог разделить. Но прежде чем он смог придумать ответ, Уилсон продолжил. — Хочешь пойти что-нибудь съесть?       Хаус на мгновение заколебался, размышляя, не лучше ли ему провести остаток вечера в одиночестве и попытаться собраться с мыслями. Но если диагност был честен с самим собой, то должен был признать, что не хочет оставаться один и что компания друга может пойти ему на пользу. Поэтому он кивнул, схватил трость, прислоненную к его столу, и встал.       Уилсон пошел вперед и повел Хауса в больничный кафетерий. Даже в этот очень поздний час там собралось довольно много сотрудников больницы, которые ели и разговаривали друг с другом. Когда они увидели вошедших двух врачей, несколько пристальных взглядов были направлены на Хауса, которому явно было не по себе. Он прочитал в их глазах, что они знали о его жалобах, и некоторые не могли в это поверить. Однако некоторые смотрели на него так, словно потворствовали его затруднительному положению. — Я должен быть очень сложным человеком, — заключил Грегори, стоя в очереди к прилавку с едой позади Уилсона. Он пытался игнорировать вопросительные взгляды других врачей и с облегчением обнаружил, что некоторые вернулись к своей собственной жизни. — Скажем так, ты немного себе на уме, — последовал ответ Уилсона после минутного колебания, и именно поэтому Хаус сразу понял, что он, вероятно, преуменьшает. Однако Грегори не стал задавать никаких дополнительных вопросов, вместо этого он выбрал что-нибудь поесть и порылся в кармане куртки в поисках денег. Но в карманах оказалось пусто. — Черт… не мог ты одолжить мне немного денег? Я верну позже, — ворчливо спросил он Уилсона и поймал долгий, задумчивый взгляд. Сначала Хаус думал, что его друг холодно откажется от просьбы, потому что Джеймс смотрел на него действительно долго и пристально. В конце концов, однако, он кивнул и заплатил за их два обеда. У Хауса был вопрос, который Уилсон, по-видимому, уже прочитал в нем и немедленно ответил. — Ты никогда не просишь денег, — пробормотал он, когда они нашли стол с двумя стульями и сели напротив друг друга. — Большую часть времени ты просто предполагаешь, что кто-то заплатит за тебя. Хаус распаковал свой сэндвич и хмуро посмотрел на Уилсона. — Звучит не очень приятно, — задумчиво пробормотал Грег и откусил первый кусок. Уилсон не ответил, он просто пожал плечами. Только через некоторое время последовал устный ответ. — Вот такой, какой есть.       Хаус оставил это без комментариев и погрузился в свои мысли во время еды, хотя слова Уилсона эхом отдавались в его ушах. До сих пор, Грегори задавал себе много вопросов о своей прежней жизни, на многие вещи у него не было ответа, но только теперь у него появились серьезные сомнения относительно того, каким человеком он когда-то был.       До сих пор он оценивал Уилсона как очень дружелюбного и любезного, чуткого и постоянно озабоченного. Тот факт, что кто-то вроде него был его другом, должен был что-то сказать о его собственной личности. В глазах Хауса такой добросердечный человек мог дружить только с кем-то, кто также был одним из хороших парней. Но странные взгляды врачей, некоторых из которых он все еще мог чувствовать, не выходили у него из головы. В них диагност мог прочесть презрение и неодобрение, и они предвещали самое глубокое ликование. Что касается другого человека, к тому же коллеги, то, вероятно, что-то подобное можно было бы почувствовать, только если с этим человеком что-то не так. — Ты можешь отвезти меня домой? Уилсон оторвался от еды и слегка нахмурился, затем кивнул. Они закончили в тишине, и не успели они завершить ужин, как Хаус поставил их подносы на тележку и схватил свою трость. Он хотел уйти. Втайне, конечно, он надеялся, что его дом развеет старые воспоминания.       Вместе они вышли из кафетерия и направились к выходу, через большой вестибюль и мимо стеклянной двери скорой помощи. Уилсон рассказывал ему тривиальные мелочи, на которых Хаус с трудом мог сосредоточиться, вместо этого его голубые глаза внимательно осматривали местность и, наконец, застряли в комнате ожидания скорой помощи. Через дверь, Хаус узнал ожидающих, больных пациентов и их родственников, а также врачей и помощников, ходящих вокруг. Было поздно, после семи вечера, и все еще было так оживленно.       Хаус внезапно остановился, несмотря на Уилсона, который только через несколько шагов заметил, что его друг больше не следует за ним. — Хаус? — Грег услышал голос Уилсона на расстоянии, но он звучал глухо, как будто кто-то набил ему уши ватой. Его мысли ускользнули, он потерял ощущение в своем теле, но у него не было головокружения или тошноты. Его широко открытые глаза следили за фигурой, которую диагност мог видеть через только что стеклянную дверь, маленьким мальчиком, скорчившимся на полу в приемной, мешающим врачам, пока он играл и смеялся со своей маленькой игрушечной машинкой. Маленькие детские ручки неловко схватились за модель грузовика-монстра, и Хаусу показалось, что он сейчас упадет в обморок. Но не тьма затуманила его чувства. Внезапно ему показалось, что он в другом месте. Грег выскользнул из своего тела, наконец, он увидел себя сидящим на коричневом кожаном диване, рядом с ним Уилсон, и они вдвоем смотрели в мерцающий телевизор, на экране которого огромные грузовики переезжали друг друга. Они оба смеялись, чокались, ругались или кричали приветствия. А потом, внезапно, он снова оказался в больнице, глядя в скорую помощь. Его друг вернулся к нему, он схватил его за плечи обеими руками и энергично тряс его, пока Хаус, наконец, не повернул голову и не посмотрел на него. — Боже мой, Хаус! , — с упреком произнес Уилсон и отпустил его, вытирая выступивший пот со лба. — Что на тебя нашло?       Хаус открыл рот, но к нему не вернулся голос, поэтому он не издал ни звука. Его оцепеневшие чувства постепенно прояснялись, и он постепенно осознал, что только что пережил то, что обычно называют «флэшбэком». Его сердце колотилось. — Я думал, ты вот-вот свалишься с ног, — отчаянно лепетал Уилсон. Хаус знал, что он его по-настоящему напугал. — Все в порядке? Беззаботный и в хорошем настроении, он прошел мимо Уилсона. — Все в порядке, Джимми.       На этот раз Уилсон остановился и не последовал за ним. И Хаус точно знал почему. На своей короткой памяти он слышал это прозвище из собственных уст, очевидно, ему нравилось так обращаться к своему другу наедине.       Хаус медленно повернулся к нему, в его голубых глазах светился триумф, победа над небольшой частью его провалов в памяти. Он красноречиво улыбнулся «Джимми» и по изменившемуся выражению его лица понял, что тот понял. Радость появилась на обеспокоенном лице друга, он догнал Хауса, и они бок о бок покинули больницу.