***
Казуха учится в музыкальном колледже, мёрзнет на улицах с гитарой, собирая скромные подаяния прохожих в грязный футляр, и вдохновлённо пишет стихи по ночам. В одну из таких он уходит на кухню, потому что через стенку музыка гремит на полную, и чужие стоны смущают его до невозможного. Он искал новое жилье — правда. Каждый день срывал маленькие клочки объявлений и обзванивал арендодателей, но каждый второй отказывал ему, даже не дослушав. Никто не хочет сдавать жильё обнищавшим студентам-музыкантам — и Казуха относился к этому с пониманием. Иногда, когда жить в таких условиях становилось невмоготу, ему чертовски хотелось домой — к строгому отцу, мечтавшему впечатать его в кожаное кресло их семейного бизнеса; к маме, бесконечно разочарованной его побегом и утратившей веру в собственного сына. Вначале побег кажется ему глотком свежего воздуха — Казуха с интересом смотрит на внешний мир дольше, чем ему когда-либо удавалось. По дороге в частную школу для отпрысков богатейших кланов Японии многого не разглядишь, а за коваными решётками их поместья — и подавно. Отсутствие свободы душило и рвало на части: отец контролировал всё, к чему юный Каэдэхара имел отношение: оценки, клуб по интересам и даже разговоры с теми, кого принято было называть «друзьями». А Казуха прилизанный, социально-одобряемый мальчишка из богатой семьи с золотой ложкой во рту и собственным мнением наперевес. Ему хочется просто выблевать из себя эту напускную мишуру и перебирать жёсткие струны, пока кожа на пальцах не порвётся — самозабвенно, одухотворённо и, самое главное, свободно. Теперь у него этой свободы хоть отбавляй — с утра до ночи, с понедельника по воскресенье — и Каэдэхара абсолютно не знает, что с ней делать. Он со скандалом забирает документы из престижной тюрьмы-школы и чудом впихивает их в первый попавшийся на пути колледж искусств — здесь его встречают улыбками, лёгкими беседами ни о чём и первым в жизни пониманием. Творческие люди, молодые, горящие — Казуха плавает в этой атмосфере счастья, но продолжает исправно вваливаться в своё угнетённое пристанище. Пьяные соседи, от которых ждёшь самого худшего. Убогая атмосфера алкоголиков и наркоманов. А Казуха всё ещё прилизанный, социально-одобряемый мальчишка, пусть и богатая семья осталась где-то далеко позади. Секундная стрелка чеканит шаги в полумраке. Дурацкие настенные часы с рыбкой-маятником, похожая на засушенную рыбёшку, пронзённую гарпуном. Рёко вваливается на кухню, раздражённая и матерящаяся, но заметно стихает, когда замечает смущённого Казуху за столом. Ему отчего-то стыдно, что она застаёт его в таком виде: ссутулившегося и взъерошенного, да ещё и чахнувшего над высокопарными рифмами Почему-то думается, будто серьёзная чернильная девушка, сгинувшая на подработках, обязательно посмотрит на него с презрением — таким, как у строгого отца, и матери, заботившейся о престиже их громогласной фамилии. «Ну и на какую херню ты тратишь время?». Но Рёко молчаливо приветствует его зажжённой сигаретой (хотя ей уже тысячу раз сказали не курить в помещении, но ей плевать на всё с высоты Эвереста, даже если эта грязная халупа взлетит на воздух вместе с ней) и заинтересованно оглядывает аккуратную стопку бумаги. — Что это? — Рёко развязно приземляется рядом, без разрешения выхватывая лист прямо из-под карандаша, отчего тот оставляет кривую линию и теряется где-то на крае облупившейся столешницы. — Вау, да ты, оказывается, поэт. — Это просто черновики… — Казуха стыдливо отводит взгляд, пока девушка скачет со строчки на строчки, а после разочарованно фыркает. — Они ещё совсем сырые. — Ну и слог у тебя конечно… Слишком сложно, аж спать захотелось, — Рёко устало растекается на столе, заламывая руку под голову, и задумчиво вглядывается в трещинки на потолке. — Но потенциал у тебя есть. И не надо смотреть на меня, как на идиотку. Может, по мне и не скажешь, но я весьма образована. Могу прочитать тебе «Ромео и Джульетту». На трёх языках, между прочим. — Я вовсе не… — Казуху прерывают снова. Это уже входит в традицию, когда Рёко властно вскидывает руку, призывая к молчанию. Ещё одна её вредная привычка наряду с бесконечными пачками сигарет и замызганной зажигалкой — никогда не дослушивать до конца. — Забей, парень. Лучше послушай-ка вот что… Ночи на кухне в коммуналке и сырые стихи сближают.***
Казухе даже не верится, но с Рёко, оказывается, очень приятно общаться — особенно, когда она не пытается выставить себя хуже, чем есть на самом деле. Каэдэхара по-прежнему не знал о ней практически ничего, кроме имени и её дурного нрава. То ли журналистка по образованию, то ли переводчик — он так и не понял. А, может, и всё сразу, потому что его уважаемая Рёко-сан очень похожа на тех людей, кого обычно называют «человек-оркестр». Казухе и правда нравится коротать с ней ночи — в самом целомудренном смысле — и встречать рассветы во время разговоров о жизни, любви и предательстве. Рёко выглядит так, будто древний пророк облачился в тело молодой женщины и нёс нашептанную его богом мудрость. Не помогай всем подряд. Думай о себе. Беги. Рёко смотрит на него с затравленной ею же самой нежностью и видом уставшего покровителя — и улыбается так обречённо, отчего у Казухи сводит сердце и болезненно крошится в грудине. — Ты хороший парень, Казуха. Лучший из всех, кого я встречала. Выбирайся из этой дыры, пока не поздно. Каэдэхара с юношеским максимализмом клянется, что если они и выберутся, то только вместе — он игнорирует все её «не помогай всем подряд» и «думай о себе». По крайней мере, сейчас Казуха хочет думать только о ней. В волосах у них путается заглянувшее в окно солнце, и отражения солнечных зайчиков танцуют на дне опустевших глазниц — Рёко душит своим молчанием, когда смотрит на него, но парень не слышит воцарившейся между ними тишины. Потому что сердце в груди накачивается кровью и волной заливает уши. Казуха замирает в одно из таких мгновений, щурится до белых звезд, и в пролётах между ними всё равно видит её застывшее лицо. Губы Рёко напротив наливаются спелой краснотой — она кусает их, взволнованно и нервно, не замечая, как кожа лопается под ребристой поверхностью зубов. Губы Рёко едва заметно улыбаются в оставшихся сгустках сумрака — и Казуха прямо сейчас готов посвятить им добрую пару своих стихов. — Очень мило с твоей стороны, — фраза звучит на выдохе и почти обнадёживает. Каэдэхара социально одобрен всеми, а у таких принято спасать сирых и убогих.***
Его щёки расцветают спелой вишней — парень млеет от жары в чужих объятиях, хотя голые ступни обдаёт леденящим холодом. Близость с чернильной девушкой и сама кажется таковой — тягучая, немного неловкая и угловатая, но Казуха растворяется в ней, наивный в своей влюблённости. Рёко размазывает поцелуи на выступающих линиях скул и наспех ищет первую пуговицу форменной рубашки — целомудрие в этом месте дохнет также быстро, как рыба с часов, насаженная на гарпун, но Каэдэхара отчаянно пытается спасти то, что от него осталось. — Стой, подожди… — Казуха перехватывает её ладони, с трепетом поглаживая пальцами просвечивающиеся вены Рёко. Та смотрит на него, не моргая, совсем по-совиному, и пугающе равнодушно, будто готовилась к этому с самого начала. — Нам не стоит пока… — Я тебе не нравлюсь? Казуха пружинисто качает головой — ему хочется кричать от любви, которая пускает в нём корни, и вытесняет внутренности. Он не верит ни во что «вечное», но ради своей Рёко-сан готов сделать одно большое исключение. — Дело не в этом… Где-то на кухне их коммуналки рыбка захлёбывается водой и кровью — и Казуха вместе с ней. — Я люблю тебя. Рёко усмехается и раскалывается надвое. Каэдэхара не понимает — ни сейчас, ни после. Только отчаивается, когда чернильные пальцы путаются в его волосах и ласково треплют, будто для успокоения. — Все так говорят, — робкая улыбка отдаёт терпкой горечью на губах. — Только это никогда не было правдой. Вишня на щеках вянет быстро.***
Казуха работает на износ, как никогда в жизни — усердно учится в колледже, участвует в фестивалях и конкурсах, где его могут заметить, а после находит серьёзную подработку, приносящую какие-никакие, но деньги. Его Рёко-сан поправляет ему манжеты и заправляет выбившиеся из низкого хвоста волосы, потому что «важные люди всегда смотрят на то, как ты выглядишь». Она даже приносит ему несколько презентабельных костюмов — недорогих, но не менее ценных для Казухи, ведь это буквально всё, что у него есть. Рёко говорит, что у него всё получится. Что у него врождённое обаяние и собственная удача, помноженная на её собственную — хотя той, конечно же, не было. Но Каэдэхара верит каждому её слову — и даже если она встанет перед мировым сообществом и начнёт доказывать, что Земля плоская, Казуха будет стоять рядом с ней. Не потому, что он щенок на привязи — просто благодарность в нём кипит и вливается в чернильные пятна. Всё так, как и должно быть. Всё правильно — и ему действительно не хочется ничего менять. Но приходится. Чёрная полоса в его жизни заканчивается также внезапно, как и обрывы, с которых летят и разбиваются насмерть. Он преодолевает пробки из центра, плюют на грозу и ливень и расталкивает локтями нерасторопных прохожих — матушка обязательно бы сделала ему выговор за недостойное поведение, но Казуха, в самом деле, уже позабыл о том, что то «достойное» у него вообще когда-то было. — Казуха, что случилось? — Рёко улыбается ему в плечо, когда парень на эмоциях подлетает к ней и стискивает в пылких объятиях. — Ты сломаешь меня. — Я выиграл грант на обучение в Королевском колледже искусств. В это так трудно поверить… Рёко замирает каменным изваянием и не двигается, пока её плечи — вместе с действительностью — не содрогаются. Стены трясутся, качаются, падают — всё летит и крошится, и только они вдвоём остаются нетронутыми в этом пугающем хаосе. — Это где-то в Америке? — Рёко не узнает свой внезапно севший, хрипящий голос. Казуха счастливо смеётся ей в ухо, принимая эту нелепицу за шутку. — Почти. В Англии. Можешь себе представить? Не верю. Всё ещё не верю… Чернильные руки трясутся и исходятся пятнами — то ли промерзают до костей, то ли горят в адском пламени. Рёко чувствует себя мразью — хотя, почему чувствует — потому что в таких ситуациях нужно радоваться, но она не может. Будущее социально одобряет Казуху, но кого-то вроде неё — никогда. Она чувствует, насколько далеки они друг от друга — были, будут и есть, сколько бы разговоров навылет ни прошло между ними. Сколько бы поцелуев она ни размазывала на его скулах. Сколько бы раз Казуха ни говорил ей о том, что любит — Рёко-то знала на своём горьком опыте, что это никогда не оказывалось правдой. — Я… — девушка запинается и проклинает себя за это, ведь язык её всегда был подвешен лучше, чем у дядек с федеральных каналов. — Я очень рада за тебя. Нет, я счастлива. Каэдэхара поддаётся вперёд, и его дыхание оседает на щеках и губах — от проскочившего поцелуя тепло и уютно, так, когда обещают любить не мимолётно и скоро, а клянутся прожить вместе не одно десятилетие. — Я буду счастлив сильнее, если ты поедешь со мной, — Казуха шепчет тихо, на грани слышимого, но Рёко жадно ловит каждое его слово и действие. Отстраняется, не веря, что это всё происходит с ней здесь и сейчас. Порушенные стены собираются по кирпичам.