Смерть приходит на двадцатый день

Хëнджин не знал о Ли Со Ëн ничего кроме имени и возраста. И одновременно знал о ней вообще всë. Из вороха сладостей Ли всегда выбирала ириски и нугу с орешками, оставаясь равнодушной к остальному. Со Ëн была жëсткой, будто шероховатой, потрескавшейся, высушенной. Но с самым живым и преувеличенно восторженным нутром. Символ человеческой безжалостности и слепоты, всех простивший и ни с кем не простившийся. Она полёт тысячи птиц над пшеничными полями на фоне тяжёлых грозовых туч - завораживающий ужас. Ли притащила патефон в сосновый лес, чтобы повеситься под музыку, что так любила еë мама. Дикая яблоня словно росла там для неё. Бессмысленная красота в осмысленном уродливом ребёнке. У Со Ëн не получалось убить себя девятнадцать раз - она находила причины отложить задуманное. То длина верёвки оказывалась неподходящей, то табуретка шаталась, то платье забывала погладить, то день был слишком пасмурным, то чересчур жарким. Подростки провели вместе девятнадцать дней. Целая жизнь, если подумать. Для Хван Хëнджина так точно. А на двадцатый Ли Со Ëн повесилась, не дожидаясь подростка. У её белых ног валялась табуретка, а рассветные лучи растеряно бегали по ней, пытались согреть остывающее тело. У Хëнджина в рюкзаке ириски и нуга с орешками, в скетчбуке яблоня в акварели, а на сердце гнетущая пустота и одиночество. Весна кончилась через день и наступило лето. Лес ожил и загудел, наполняя всë внутри себя жизнью, но юноша туда больше ни разу не возвращался.

* * *

И снова мама сжимает безжизненно-холодную ладонь Хвана, сидя на приёме у врача. Мужчина смотрит на подростка через очки в толстой оправе. Вряд ли он его видит. Хëнджин для него безликий будущий труп. "Мы будем следить за состоянием Вашего сына." "Новая тактика лечения имеет большой успех." "Шанс на выздоровление есть всегда." "Не опускайте руки, Вы должны быть сильными." "Медицина в наше время творит чудеса." Юноша умер в сентябре. Наверное, в самом глупом на свете месяце. Задыхаясь в предрассветных сумерках в гнусной больничной палате Хëнджин представлял будто вместо мягкого матраса под ним пахучий, мокрый от росы мох, писк аппаратов - сонное пение просыпающихся полевых жаворонков, а кислородная маска, залитая его же кровью, прощальный поцелую Со Ëн, оставленный ею на закате девятнадцатого дня.