Смерть приходит на двадцатый день

Шестое чувство подсказало Хëнджину сегодня утром прямо перед выходом захватить с собой плед. За это юноша получил вознаграждение. Со Ëн в тëмно-синем платье с рукавами по локоть и белых гольфах заплела ему неаккуратную косичку, украсила голову венком из яблоневых листьев. Ли завела Хвана в самую чащу, где высокие ели стерегли покой невидимого сердца. Они поднимались из земли величественными, молчаливыми стражами. Меж их тяжёлых лап едва можно было протиснуться, а жёсткий мох не смягчал корни, бросающиеся под ноги. Подросток ощущал на влажной коже тяжёлое, холодное, мерное дыхание леса, чувствовал, как сквозь тело проходит пульсация его нематериального сердца. В этом первозданном и тёмном месте истлевшим мертвецам вроде Хëнджина не место. Со Ëн словно понимала это, а потому не выпускала его ладони. Иногда она оглядывалась, с тревогой бросая взгляд на нездорово-бледного юношу, будто боялась, что ели заберут его. Но, похоже, лес лелеял дарившую любовь и жизнь бескрылую птичку, а потому пропускал её и спутника всë дальше и дальше. Они расстелили плед прямо под низкими еловыми ветвями, склонившимися и переплетавшимися почти над самой землёй. В этом кармашке леса можно было только лежать, но даже так иголки хватали волосы Хвана. В попытке сохранить оставленное пальцами девушки тепло, подросток опустил голову на скрещённые руки и сам не заметил, как уснул. Ему снилось детство. Своë и чужое. Как он выпил жидкость для пускания мыльных пузырей, чтобы стать перламутрово-невесомым и достать до облаков. Снилась россыпь изумрудных бутылочных осколков и капающий кран, зажимающие рот пальцы, давящая темнота. Хëнджина сковал, заколотил в гробу страх и холод. Круговорот переменчатых образов сломанным, выцветшим калейдоскопом пытал сознание юноши. Хван понимал, что спит, но как проснуться не знал. Он заблудился, стал очень маленьким и прозрачно-хрупким. Где-то в его (или чужой) памяти цвело поле одуванчиков, обвивали заборы вьюнки. Откуда-то из чужих (или его) воспоминаний нежный голос умолял ни о чëм не беспокоиться и прятал в шкафчике под протекающей раковиной. Подросток смертельно болен. Он ползëт сквозь цветочные поля, стерильные палаты под взглядами миллиона гниющих от сочувствия глаз в заполненную до краев чернотой кухню по грязному ледяному кафелю к шкафчику под раковиной. От смрада перехватывает горло и слезятся глаза. Хлипкие дверцы поскрипывают, а через щëлочку меж ними рыжий и мягкий, словно шерсть лисички глаз. Ребёнок внутри безнадёжно напуган. Если бы только Хëнджину хватило сил до него доползти. Но юноша блюёт мыльными пузырями и солнечными одуванчиками на разбитый чёрно-белый кафель. Он смертельно болен. Ему невыносимо страшно умирать, а спрятанный под протекающей раковиной ребёнок слишком испуган, чтобы жить. Неожиданно агония прекращается. Рядом с Хваном загорается свеча, ещё одна и ещё. Он чувствует горячий воск на своей ладони. Подросток больше не заложник чужой памяти. Ему снится, как Со Ëн на пятый день их знакомства весь вечер переговаривалась с птицами, подражая их голосам. Снится, что он понимает язык молочно-зелëной листвы, что невидимые насекомые отстраивают его лёгкие заново из ткани неба, ветра, ручейков и мха. Хëнджина душит счастье и свобода. Он будто может абсолютно всë сейчас, в этот краткий миг до тех пор, пока не откроет глаза. Проснулся юноша так же, как уснул. Не ясно сколько времени прошло, с того момента, как небо из еловых лап с вкраплениями солнца и шелест переворачиваемых страниц не напомнил дремлющему разуму Хвана, что он уже не спит. Подросток медленно приподнялся, соображая в какой момент успел перевернуться на спину. Рядом на животе лежала Со Ëн, листая скетчбук. Свободной рукой она сжимала его ледяную ладонь. - Ты перестал рисовать красками, - заметила Ли, не отрывая взгляд от страниц. Она словно знала, что за сны концентрируются под еловыми ветвями и потому давала Хëнджину время прийти в себя. - В больнице с ними туго, - хрипло произнёс юноша, ложась обратно и поворачиваясь на бок, лицом к Со Ëн. - Глупая отговорка, - наморщила нос Ли, разглядывая грифельно-серое, взбиваемое ветром море. Хван улыбнулся, крепче сжимая тёплую ладонь девушки. Теперь он понимал Со Ëн. Когда кто-то держит за руку, смерть кажется не такой страшной. Вот только руки подростка едва не покрываются инеем. Такими страх не отгонишь. - Видишь меня насквозь, - Хëнджин притягивает к губам тыльную сторону восковой ладони, мягко касается её - ты права. Я просто больше не хочу. Ли наконец поворачивается и пристально смотрит на юношу. От её взгляда где-то в груди о рëбра бьётся стая крошечных дроздов-рябинников. Он выпустит их на волю однажды. - Ты почти честен сейчас, - серьёзно произнесла Со Ëн; её ладонь выскользнула из пальцев Хвана и легла на его щеку. Подросток хотел бы ответной честности от неё. У девушки в непроницаемо-синем платье и белых гольфах разбита губа и колени. Сине-багровые гематомы на её тёплой коже настолько неуместны и чужеродных, что похожи на застывших бабочек, которые вот-вот улетят, стоит Ли двинуть плечом. - Боже, это что жалость? - изумленно вспыхнула Со Ëн - Я думала, что ею мы оба пресытились до краев. Хëнджин долго смотрел в обезображенные анизокорией и увиденной жестокостью ржаво-металлические глаза. Он искал в них то же, что и множество раз до этого - затаенную, самую несмелую и робкую просьбу её спасти, отговорить. Но сколько юноша не царапал взгляд о шершавую радужку, так ничего и не находил. - Нет, я не жалею тебя, - ложь и клевета, самая беспардонная и очевидная, мешается с самой чистой и несомненной искренностью - просто, может быть, мне бы тоже хотелось, чтобы кто-нибудь держал меня за руку, когда я буду умирать. От этой болезненной, жестокой смеси забытая на щеке Хвана ладонь Со Ëн, скользит вниз и падает на плед. Она хмурит брови, вычленяет правду, выкидывает враньё, раскладывает для себя всë по полочкам. - Знаешь, - Ли кажется изумленной - мне тоже жаль. Подросток непонимающе смотрит на девушку, отчего та закусывает губу и не глядя сжимает холодные пальцы. - Но это только сейчас, - выпаливает Со Ëн, морщась от сжимающей грудь боли - жаль, что ты умрёшь, что я не могу жить, что мы не встретились раньше, что у нас так мало времени. Это давало надежду и Хëнджин чувствовал, как разгораются внутри светлячки. Хоть бы она захотела остаться. - И жаль, что все эти сожаления, - продолжала Ли, всё крепче сжимая его ладонь - запутаются в еловых иголках и останутся тут лишь бессильными словами. Я не изменю решения, это мой безрадостный выбор. У тебя его нет, так что и понять меня ты не сможешь, но я всë равно рада, что мы узнали друг друга... Юноша так долго гадал, что прятала улыбка Со Ëн. Оказалось, что больше смерти девушка боялась оставаться жить. И у Хвана просто не было права её останавливать. Подросток никак не мог помочь Ли. Он умирал, гнил в мыльных пузырях и одуванчиках, не в силах дотянуться и открыть шаткие дверцы шкафчика. - Я действительно ничего не могу сделать? - тускло спрашивает Хëнджин. Со Ëн улыбается, впервые ничего за улыбкой не пряча. Всë говорят подернутые слезами глаза. - Ты можешь меня не забывать, - голос, напоминающий шелест трав, дрожит - не забывать до самого конца. - Об этом ты могла не просить. Грампластинка с трагичной предысторией не забудет ни одного аккорда Ференца Листа, как и душа юноши, запечатлевшая в себе каждый миг, проведённый с яблочной самоубийцей.