Привет вам, тюрьмы короля, Где жизнь влачат рабы! Меня сегодня ждёт петля И гладкие столбы. Так весело, Отчаянно Шёл к виселице он. В последний час В последний пляс Пустился Крошка Джон…
Прости, мой край! Весь мир, прощай! Меня поймали в сеть. Но жалок тот, кто смерти ждет, Не смея умереть! Разбейте сталь моих оков, Верните мой доспех. Пусть выйдет десять смельчаков, Я одолею всех. Так весело, Отчаянно Шел к виселице он. В последний час В последний пляс Пустился Крошка Джон…
Песня Маленького Джона.
На основе изменённого текста баллады Роберта Бёрнса, «Макферсон перед казнью»
Уильям де Венденваль служил шерифом целых девять лет, покуда король Ричард Львиное Сердце занимался делом божественной важности и отправился летом 1190 года в Иерусалим, походом на Святую Землю, объединив силы во имя Господа и трона с германским императором Фридрихом I Барбароссой, императором Франции Филиппом II Августом и австрийским герцогом Леопольдом V. После смерти Ричарда, когда короновали его брата, Иоанна Безземельного, на десятый год службы барон Роже де Лизур назначил Уильяма верховным шерифом в графствах Дербиршир и Ноттингемшир. И шериф справно служил короне и отчизне что при одном короле, что при другом, и выполнял всё, что должно — а ведь обязанностей ему вменили множество! Не говоря о том, что рив графства был представителем незыблемой короны там, куда не мог дотянуться перст короля и где не могло увидеть его царственное око, проще говоря — он являл собою волю короля, мог судить, давать и отбирать, считаясь самым непредвзятым и мудрым человеком среди баронства и простого люда, того, кто действует лишь во благо английского народа. Так ли это было? Ну… мы немало слукавим, если это подтвердим, но и солжём, если скажем, что это неправда. Недостойного человека вряд ли назначили бы на такое важное место, но другое дело — что время и власть портят даже лучших из нас, а усталость и пренебрежение своей работой расхолаживает. Сперва и очень долго честолюбивый шериф действительно делал во благо — сначала себя и затем уже короны, но помыслы короны сей были далеки от общего благосостояния, как далёк был сам король от простых англичан. Уильяму в этом году готовилось исполниться тридцать пять, и это был малоэнергичный, флегматично относящийся к своей должности, уставший от неё и вменённых с ней обязанностей мужчина, но, как всякий властолюбец, он не желал с ней расставаться и наслаждался ею, как данностью. Он проснулся глубокой ночью в собственном кабинете за дубовым письменным столом, потому что снаружи люди закричали: «Едут!» и зажгли факелы. В небольшое по сравнению с баронскими родовыми замками поместье де Венденваля прибыла карета с девицей, которая в ближайшем будущем и составит его личное счастье. Не сказать, чтобы шериф полагал, что станет непременно счастлив женатым. Но покойная матушка тем фактом, что он был холост в свои почти тридцать пять лет, не осталась бы довольна. Уильям накинул поверх рубашки тусклый оранжевый халат с широкими рукавами, выправил волнистые каштановые волосы из-под воротника и широким шагом направился к входным дверям в поместье, притом полы его халата красиво развевались за спиной. Он слышал, как фыркали лошади и переговаривались с его слугами женские голоса. Быстро отперев двери и толкнув их в обе стороны, шериф резко спросил: — Что за шум, у нас гости? — притом прекрасно знал, что к нему должны приехать, но специально о том умолчал. Поцарапанные дверцы кареты, неважный вид кучера и в щепы расколотые ставни многое могли бы ему сказать, но шериф был человеком внимательным, однако не склонным делать логичные выводы. А потому он только лишь нахмурил брови, сдвинувшиеся над яркими глазами, точно подведёнными восточной сурьмой, и спросил: — Что за ерунда? Кто на вас напал? Из кареты первой вышла, покачиваясь, вся в расстроенных чувствах, Дарлинг. Она спрятала лицо в платке с монограммой и, заливаясь плачем, сообщила: — Милорд, мы рады, что доехали до вас целыми и невредимыми, но трёх наших человек мы, увы, потеряли в Шервудском лесу. У шерифа поползли на лоб глаза. Признаться, он испугался, что именно с Дарлинг должен был обвенчаться — ведь барон Сегрейв утверждал, что его невеста была молода и красива, а эта девица пролетала сразу по двум пунктам! — И всё из-за проклятых бандитов, которые свирепствуют на ваших землях и чувствуют себя здесь, как дома! — грозно высморкавшись, добавила Дарлинг. Не успел шериф пойти на попятную и перепугаться окончательно, как из кареты вслед за сестрой выбралась усталая девушка с чёрными кудрями, спускающимися на грудь из-под простого чепца. Она вздохнула и сказала плакальщице, остановив её изящной тонкой рукой: — Не говори глупостей, Дарлинг. Ни один из тех людей не причинил нам толком вреда, разве что они сломали переборку у кареты, да разбили одному сопровождающему нос, ну и обобрали нас до нитки, конечно, украв даже моё помолвочное кольцо. Однако, если так посудить, больше пострадало наше самолюбие, чем мы сами, да? И она с трепетом посмотрела вокруг себя, чтобы отыскать взглядом фигуру будущего супруга. Этот миг — он должен быть всем или ничем, показать, как сложится её дальнейшая жизнь, и какой он, шериф Уильям де Венденваль, с которым она разделит чувства, мысли, ложе, жизнь и род. Но то ли в свете факелов обещанного красавца не наблюдалось, то ли этого света было недостаточно, чтобы отразить его очарование. Дженни немного смешалась в чувствах, потому что никто из тех, кто стоял перед нею, не подходил под описание на шерифа — но тут к ней шагнул среднего роста, с копной сырых от ночного воздуха кудрей, с бородкой и усами на французский манер мужчина в халате. Зябко поёжился, глядя на Дженни то ли надменно, то ли устало, и сказал: — Предлагаю скорее войти в дом. — Затем неприязненно осмотрелся и добавил. — В это время кругом и впрямь бродит много проходимцев. Ни тёплого приветствия, ни ласкового слова! Дженни растерялась и кивнула. С точки зрения же Дарлинг первая встреча прошла как надо — а самое главное, их пригласили в поместье, и значит, не придётся ехать столько же дней пути обратно! В большой прихожей полы были покрыты свежей соломой; в высокую арку шёл с потолка, с круглой люстры, больше похожей на деревянное тележное колесо, свечной свет. Мальчик в коричневой курточке и таких же гамашах подал своему хозяину плошку с оплывшей свечкой, и тот раздражённо выхватил её и широким шагом прошёл сразу в большую гостиную с тлеющим очагом. Ночи стояли уже холодные, и поместье приходилось отапливать с наступлением темноты. — Вы, верно, голодны? — спросил шериф, хмуро оглядываясь на женщин. Они спешили за ним, подобрав подолы. У камина развалились несколько его собак, они подняли головы на незнакомок и заворчали. — Тихо! Тихо! Лежать! У Дженни сложилось странное чувство, что шериф, прикрикнувший на своих же псов, их малость побаивался. Но чем чёрт не шутит и мало ли что ей почудилось? Тем временем, Дарлинг любезно ответила ему: — Голод терпится, милорд. Мы уже сыты теми ночными происшествиями. — У нас здесь такое случается, увы, часто, — бросил шериф снова и развернулся к ним лицом возле камина. Свет оттуда озарял его фигуру, заткав в оранжево-пламенный силуэт, и так подпалённый ярким халатом. Дженни немного присмотрелась. А может, первое впечатление было обманчиво? Вот сейчас он очень даже, кажется, ничего… — Что же делают местные власти, неужели не могут осадить горстку бандитов?! — гневно вопросил Дарлинг, но тут же осеклась — а у шерифа на лице появилось ироничное выражение. — Увы, моя дорогая гостья, — развёл он холёными небольшими руками. Сразу видно, человек благородный, не то что все эти лесные мужланы с огромными лапищами. — Местные власти — ну, то есть, я, и люди в моём подчинении — мы не всегда можем поймать этих бездельников и проходимцев. Ибо, первое — их плодится как вшей, и ты ловишь одних, а они разводятся всё в большем количестве! А второе — они тоже, милочка, не дают себя поймать просто так. Вы же видели! — и он моргнул своими круглыми печальными глазами. — У них также есть луки, копья… — И даже топоры и секиры, — зачем-то добавила Дженни и покраснела. — Топоры? — переспросил шериф. — И секиры?! Бог ты мой, бедняжки, сколько же вы натерпелись! — Сущий ад, шериф! Бесконечно много издевательств и страданий! — сказала Дарлинг и снова заплакала, прячась в платок. Но жалость шерифа на неё, наверное, не распространялась — Дарлинг он принимал пока только как вынужденное дополнение к своей молодой невесте, и всё внимание сейчас обратил на неё. Как любая молодость красива, так красива была и Дженни. С тонкой талией и изящными запястьями, с высокой пышной грудью и упругими, крутыми широкими бёдрами, она породой пошла не в свою бестелесную, призрачно-прекрасную покойную мать — а, скорее, в весёлую, плотски-прекрасную тётушку, её ныне здравствующую сестрицу, которая была замужем за шотландцем и жила среди заливных лугов счастливой и всё ещё улыбчивой. Во всяком случае, такой Дженни помнила её пять лет назад. Даже волосы её были не как у матушки, каштаново-золотистыми и светящимися изнутри, а чёрными с серебряным отливом. И, как бы ни была она юна и хороша собой, но шериф Уильям всё же с разочарованием поглядел на свою невесту. «Ну вот, — подумал он уныло, — едва она родит, как недолог будет тот час, когда это аппетитное тело оплывёт и подурнеет. Такие брюнетки, как она, с кудрями чёрными, как у самого, чёрт возьми, принца Джона, к тому же, выглядят грубее, чем хотелось бы! Да и очень уж она юная: что такая сделает с мужчиной? Верно, ничего. Она будет шарахаться меня, как чумы, со своим дрянным правильным воспитанием! Вон как складывает ручки на животе. Может, надо было выбирать себе девушку из другой семьи? То ли дело чёртова упрямица Марионн!» Признаться, он давно мечтал о ней. Смотрел на стройные ножки её — чудеснейшие во всём Ноттингеме: бывало, мелькнут под подолом платья, когда она вскочит на лошадь или, задумавшись, сядет делать свою работу в поместье наравне с крестьянскими девушками. Их Уильям не променял бы ни на один взгляд такой девушки, как Дженнифер. А осиная талия Марионн, а аккуратные, высокие груди? Всем эта девица была хороша: и каштаном золотящихся волос, и нежностью выразительных, насмешливых глаз. Пожалуй, приди она к нему сейчас — и он бы выгнал не раздумывая уже надоевших гостий, с которыми возиться никак не хочется! Поэтому шериф быстро свернул и знакомство, и разговор, и сказал: — Ну вот что, милочки; уж очень поздно на дворе. Вы устали с дороги, и я, как хороший хозяин, не могу утомлять вас ещё больше. Томас! Том! К ним подошёл высокий худой мальчик, который мог бы уже через два-три года стать рослым молодым мужчиной. — Отведи в свои спальни этих леди, да распорядись, чтобы им туда принесли их поклажу. — Сей момент, сэр, — кивнул Том, держа в руках простой подсвечник. — Пойдёмте, леди! — и поманил их. Низко поклонившись хозяину дома, Дарлинг и Дженнифер последовали за мальчишкой, сказав шерифу «покойной ночи». Обернуться на него было бы очень некрасиво, но всё же, сделай Дженни это, и увидела бы пренебрежение на его лице и маленьких пухлых губах, и насмешку, с которой он смотрел ею в спину и очерчивал взглядом. «Ну, ничего, — сказал себе шериф. — Искать кого-то ещё будет уже очень накладно, да и времени займёт немало. Сойдёт и эта мадам, благо всё же молода и недурна. А воспитать её под свои вкусы и желания мне всегда успеется…»***
Дженни попрощалась на ночь с сестрой и первой вошла в комнату, которую ей любезно отвёл будущий супруг. Очевидно, не навсегда — ведь после замужества (подумать только!) она будет делить с ним ложе и спальню, а пока, будущие дни до венчания в церкви, она проведёт здесь. Спальня была простой, но совсем не такой уютной, как её собственная, в Сегрейве. Здесь была неширокая деревянная кровать, скромно притулившаяся у стены и прикрытая пыльным поникшим пологом, затем — большой дубовый шкаф размером под высокий потолок, следом — небольшой очаг с кочергой близ неё, и деревянный табурет с латунной чашей и кувшином рядом. Вот и вся обстановка. Единственное, что несказанно обрадовало Дженни — так это большие окна, зарешечённые на французский манер и увитые плетистым диким хмелем и розой (что только доказывало — в этом крыле за домом ухаживали не так тщательно), и дверь, которая вела на небольшой балкон с каменными перилами. Дженни воодушевлённо, не мешкая, сразу вышла туда и осмотрела свой новый дом и земли, которые станут ей родными, и край чёрного леса, который взял поместье и Ноттингем в каре. С волнением опершись руками о перила, Дженни подумала, как много всего случилось с ней за сегодня. Столько приключений у неё, верно, не было за целую жизнь! И путешествие, и прибытие в свой новый дом, и знакомство с женихом, и даже встреча с разбойниками! Сама того не желая, она коснулась кончиками пальцев губ и прикрыла их ладонью. В груди поднялась неясная тревога, переросшая в смущение. Даже вспоминать, что было в том лесу, стыдно. Но приятно. Дженни тряхнула головой и быстро откинула эту мысль, но она не взялась из ниоткуда — два мужских образа перед внутренним взором поневоле стали рядом как бы для сравнения, и хотя у первого она не видела лица, а второго не знала близко, но Дженни совестилась, что мысли занимает пока не тот, кто должен бы занять. «Всё это — только потому, что ты ещё очень глупа, — вспыхнув, сказала она себе и угрюмо посмотрела на лес, где кроны перебирал холодными руками ветер. — Ведь только неумной женщине достаточно будет лёгкого, унизительного поцелуя, чтобы надолго завладеть её вниманием. Чего он больно сделал, грубый мужлан? Одно только — собой хорош, и то, я не заглядывала ему под платок…» А хотела бы? — ехидно спросил внутренний голос, и Дженни сердито осеклась. Но что было бы, встреть она в лице шерифа мужчину, который ей пришёлся бы по нраву? Конечно, она бы грезила о нём. Что сказать, Дженни не лукавила и себе не лгала — шериф ей не понравился. Но ведь это только на первый взгляд! А он порой бывает очень обманчив. Дженни обычно делала выводы о человеке сразу, едва увидев его — как гипсовый слепок с руки, самый правдивый и точный, на уровне сверхчувствования. Вот так, за мечтами, она покинула трепещущий на ветрах балкон и плотно замкнула за собой дверь, а затем не без труда сняла бархатное платье и в исподнем, так и не дождавшись сундука с вещами, легла в холодную постель. Она не знала ещё, что ждёт её здесь — в этих суровых северных землях, и не знала, какой он, её будущий муж, но надеялась, что как можно скорее свыкнется с новым местом и новыми обстоятельствами, а его компания будет ей не менее приятна, чем собственная семья.***
Шервуд, о, Шервуд! Кружевная перевитая листва, резные дубы, старая ольха и бук, густые, колючие кусты тёрна и орешника, а ещё — целое море дикой крапивы, притаившейся там, где её ждёшь меньше всего. Шервуд! Ты даже не назван был никем, и так повелось величать тебя графским лесом, хотя ты огромен и могуч, и занимаешь целую треть от графства Ноттингемшир. Весь ты, Шервуд, столь прекрасен, что сам король повелел сделать тебя лишь собственными охотничьими угодьями, девственными и нетронутыми человеческой рукой. Чья стрела пронзит здешнего оленя, чей топор опустится на крепкий череп шервудского кабана, тот при самом добром раскладе лишился пальца, а в худшем случае будет вздёрнут на виселице. Весело насвистывая, Робин из Локсли затачивал свой серебряный ножик в лунном свете: нож тот был подарен девицей Марионн в знак любви и внимания. Пуще всех ценностей он был для Робина — маленький, но острый, как осиное жало. А может, и как жала вредных пчёл братца Тука, к которым ему одному был ведом особый подход. Роб посиживал на бревне, на старом поваленном мшистом дереве, и свистел не что-нибудь, а песенку про короля Джона, которая, конечно, во всех красках расписывала, как он смешон и ничтожен. Но слов пока Робин-непоседа не выучил, так что помнил лишь весёленький мотив. Шервуд был тих и, кажется, обманчиво пуст. Но вот из-за высоких дубов послышался ответный свист, затейливый, но задумчивый, и Робин поднял голову и снял с неё капюшон. — Кто это идёт там, за рощей? — крикнул он в темноту и подбросил в руке ножик. — Что за свистун? — Успокойся, Роб, — мгновенно ответили ему. — Это я. И, Бога ради, опусти свою зубочистку! Тебе она дорога, как память, а я и погнуть ненароком могу! Улыбнувшись, Робин подкинул ножик ещё раз и убрал его в саксонский сапог, перевязанный ремнями. Он сразу по голосу узнал своего товарища, Малыша Джона, который возвращался с очередного грабежа, а может, с охоты — но не с попойки точно, потому что с попойки и от женщин с такими кривыми лицами не идут. У Джона было как раз такое лицо. Он спустил на грудь свой платок и, хоть шёл бодро, но был невесел. Даже его опрятная острая бородка — и та поникла. Даже серые задорные глаза смотрели без прежней искорки. — Чего это случилось, Малыш Джон? — спросил Робин с прежней усмешкой. — Выглядишь так, будто у тебя нынче кто-то умер. — Умер, — грубо откликнулся тот и со вздохом сел на бревно рядом с Робином. — Свободный человек во мне. — Что так? Ты решил сдаться шерифу? Или сразу королю? — и Робин улыбнулся. Вместо ответа Джон положил ему в руки суму из грубой ткани, завязанную тесёмками. Гуд с любопытством сунул туда нос и присвистнул. — Неплохой улов, братец! И это за нынешний вечер? — Именно так, — кивнул Джон и опустил глаза. — Попалась нам одна дамочка. Дело было плёвое: без сопровождения, с тремя только всадниками, да с какой-то старой невзрачной калошей в карете. — Стало быть, та, кого грабили, была молодой калошей? — уточнил Робин. Джон гневно зыркнул на него и распрямил плечи. — Красивейшая женщина! — с вызовом сказал он. — Вдобавок, с чрезвычайно добрым сердцем. Как она со мной говорила, Робин. Как упрашивала их отпустить! Взамен же отдала всё. — И, верно, больше, чем простые камушки, — смекнул Гуд и толкнул друга. — Признайся, она наверняка строила тебе глазки? — Хуже, — вздохнул Джон и сцепил свои огромные руки в замок. — Скажу честно, Роб. Хотел бы я, чтоб сегодня ты грабил с нами, и чтоб я не пугал так эту милую барышню. — Да что ты? — Ну… — Джон хмыкнул. — С другой же стороны, тогда не урвал бы поцелуй. Робин подскочил и с интересом и улыбкой воззрился на товарища, опершись локтем о ветку на сучковатом бревне. — Ну-ка, Джон, ну-ка! Я слушаю внимательно. И Джонни как на духу всё выболтал. Он рассказал, какую добычу сперва хотели забрать разбойники, на что Гуд посмеялся от души. Затем очень подробно описал свою даму. — Она даже назвала мне имя, — сказал он и поморщился. — Дженнифер… Сегрейв, кажется. — Сегрейв? — удивился Робин и почесал затылок. — Хм, отчего оно мне так знакомо. — Только вот не надо утверждать, что это твоя подруга детства или около того! — сказал, тут же нахмурившись, Джон. — Нет! — отмахнулся Робин. — Тут что-то другое. И путаю я либо нет, но я слышал о ней от Марионн. Тут Джон щёлкнул пальцами: — Она твердила что-то о твоей девице! Мол, её дальняя родственница и едет к ней надолго погостить. — Так это всё упрощает, малютка Джонни! — расплылся в улыбке Робин и встал с насиженного места. — Пойдём! — Куда? — К Марионн, конечно! — К Марионн?! Это зачем? — испугался Джон, который обычно никого и ничего не боялся. Он был пусть старше Робина и шагнул уже на третий десяток, и алый крест на гамбезоне носил дольше него, но Роб всё же — аристократ и целый граф, чёрт подери! Он во многих вопросах был больше искушён, хотя каждый, кто знавал эту неугомонную парочку друзей, знали также, что Джон Робину во многих вещах не уступал хитростью и быстротой ума. Ещё потому, что Робин над ним был, как ни крути, главным, Джон очень заволновался. — Во-первых, мне скучно. — Само собой, это уже повод. Робин не заметил иронии и короткой лесной дорогой побежал к замку своей драгоценной девицы. Джон порысил за ним. — Во-вторых, ты так расписал свою голубоглазую красавицу, что мне тоже теперь охота взглянуть на неё. — Она не моя, Роб! — Ну так давай сделаем твоей! — горячо воскликнул Робин и, запыхавшись, остановился на миг. Длинноногий дылда Джон даже не покраснел от бега, меланхолично переведя на друга взгляд. — Ты сам посуди, как было бы славно! — Робин потёр руки. — Мы с тобой — и эти две милые девицы! Я хочу, чтобы кто-то составил твоё личное счастье. — Да ну? — И ты перестал таскаться с разбитым сердцем и пустым кошельком по женщинам, которым от тебя только и нужно, что денег… — Которых, твоими стараниями, у меня не водится, — проворчал Джон, явно намекая, что Робин своими авантюрами и соблазном перекинуться с ним в карты или кости оставляет друга на мели. — … или развлечений, — закончил Гуд и прищурился, снова убыстрив шаг. — А тут — сам подумай! Благородная девица, родственница Марионн. — Как предлагаешь показаться порядочной женщине на глаза, после того, что натворил? — пробурчал Джон. — У меня таких проблем никогда не было, — развёл руками Робин. — Я показывался, и отказать мне не хотели. — Ну так ты на себя взгляни! — в сердцах воскликнул тот. — Собой хорош, чёртов графский сынок, прямо сам как женщина, разве что бывают женщины со щетиной и телом такие крепкие. — Не прибедняйся, барышням ты всегда нравился! — Простым, как я, — заявил Джон. — А к таким важным не совался. — Вот и пришла пора сунуться. Они знали Шервудский лес как свои пять пальцев, и очень скоро добрались до Найтон-Холла. Они также знали: отец её, благородный сэр Эдвард, не препятствует дочери в том, чтобы та зналась с лесными бандитами, поскольку, сам бывший шериф, понимал, что это за разбойники такие — и что в их сердцах и мыслях, всех, вместе взятых, разбойного и грязного было меньше, чем в уме хотя бы одного английского властолюбца. К тому же, Робин и Марионн дружили сызмальства — как можно прервать эти священные узы? Робин знал все тайные ходы и лазы за высокие стены Найтон-Холла, а потому беспрепятственно прошёл в брешь в стене, поросшую диким хмелем, и поманил за собой Джона. Тот просочился вслед за другом, осматриваясь и замечая, что с другого конца сада к ним мчат что есть сил здоровенные косматые собаки сэра Эдварда. — Бога ради, Робин, я не хотел бы калечить несчастных животных, — сказал он, но сжал кулаки. Роб легкомысленно заявил — хотя и заозирался, чтобы разглядеть какое-нибудь дерево или выступ на стене: — Не бойся! Эти псы меня хорошо знают. Но те, словно противореча словам Гуда, громко забрехали и ускорили бег. Джон с иронией взглянул на друга: — На вкус, я думаю? Мужчины встали плечом к плечу. Джон был готов отбиваться и кулаками, а Робин взял с земли показавшуюся крепкой палку. Вдруг из темноты псов громко свистнули. Оба разбойника изумлённо поглядели в сторону, откуда был свист, и к ним ближе, в лунный свет, вышла та, кого они не ожидали увидеть так скоро, и кто был Робину дороже всех на свете. — Марионн! — обрадовался он. Девица же холодно скрестила руки на груди. — Ну что же, мой дорогой Робин, — сказала она, и сердечности в её голосе было мало. — Давненько ты здесь не бывал. Даже мои собаки тебя успели забыть. Верно, парни? И псы громко, хрипло залаяли, выпуская в воздух белый пар из пастей. — Право слово, Марионн, я не случай… в смысле, не специально! — Оговорился очень в кон, — пробормотал Малыш Джон. Роб толкнул его локтем в ребро. — Что же задерживало тебя, раз ты добрался до моего дома через месяц после нашей последней встречи? — спросила Марионн и вскинула тонкие изящные брови. Робин замешкался. И правда, что сказать? Всё, что угодно, но только не правду! — У меня много дел, Мэри, — сказал он возмущённым голосом. Такое уж это правило: всегда будь оскорблён, когда неправ! Быть может, сумеешь обдурить разгневанного собеседника. — Неужели думаешь, я был бы не рад вместо всех этих занятий… — Каких — этих? — с вежливой змеиной холодностью переспросила Марионн. Робин сделал вид, что не заметил вопроса. — …побыть с тобой? — закончил он и с укором посмотрел на девицу. Та закатила глаза. — А между прочим, я и сейчас пришёл к тебе по важному вопросу. Настолько занят. — Любопытно, какому же? Тут уже смутился Малыш Джон. Переступив с ноги на ногу, он покаянно сказал: — Леди Марионн, прошу меня простить. Но в этом деле я замешан. И прекрасной девушке не оставалось ничего другого, как выслушать друзей. Правда, ту часть — описательную, где Джонни расхваливал на все лады свою незнакомку, Робин быстро опустил: при одной женщине не годится долго хвалить другую. Тем более, он был уверен — никто не сравнится с его Мэри в красоте, и был прав. Нежная, как рассвет, светлая, как солнечный лик, но с характером норовистым и трудным, она была совсем как английский ветер, как всё, что напоминало ему о земле, о доме — и потому так дорога его сердцу. В конце истории Марионн поправила плащ, скреплённый у горла большой заколкой в виде голубки, и с иронией сказал: — Вы, друзья, верно, шутите? Нет и не было у меня никогда такой родственницы. Дженнифер Сегрейв… да и по описанию она ни на кого не похожа. — Так значит, обманула? — неуверенно спросил Джон. Марионн усомнилась. — К чему ей? Разве что напугалась вас, а сама, как леди более знатных кровей, назвалась другим именем. — Либо ехала она не в Найтон-Холл, а куда-то ещё, — добавил Робин и нахмурился. — Вот только куда? Ох и задал ты загадку, Малыш. — Теперь и мне любопытно узнать, в чём здесь подвох, — сказала Марионн и спохватилась. — А что за дело у Джона к этой таинственной незнакомке? Робин широко улыбнулся, подошёл к своей возлюбленной, пытаясь её обнять — но Мэри легко выскользнула из этих рук. — Видишь ли… — Хоть слово скажи, Робин, — пригрозил Джон. — И, Богом клянусь, я тебе так врежу… — …наш мальчишка, кажется, заинтересован этой особой, — продолжил тот, даже не моргнув. Марионн удивлённо хмыкнула. — Так что не ради меня, но ради вашей светлой дружбы… — Господи Иисусе, — пробормотал Джон. — …прошу, Мэри. Постарайся с утра узнать что-нибудь о той леди, если будет такая возможность.