***
Солнце лениво клонилось к горизонту, унося с собой золотистые лучи и относительно тёплый день. Наконец-то подул свежий ветер, взъерошивший сонные деревья и шуршавший сухими ветками по пыльной дороге. Во дворце на Ипподроме во всю готовились к приезду заседателей благотворительного фонда: проветривали помещение зала, расставляли напитки и фрукты, обсуждали рассадку гостей. Шах-султан долго думала над последним пунктом и решила поместить в этом зале только сановников и посадить их за большой стол, что был подарен Ибрагиму-паше, а женщин усадить за столиками в отдельном помещении и прикрыть дверьми, отделяя от мужчин. Когда всё было сделано, Шах отдала пару распоряжений служанкам и музыкантшам, а потом отдельно поговорила с Лютфи-пашой, который последние два дня ходил мрачный и неразговорчивый. Он что-то пробурчал в ответ на просьбы жены и удалился к себе, в ожидании всех гостей. Султанша же осталась в зале, постоянно спрашивая: «Не прибыли ли гости? Не приехала ли Элиф?». Самой первой добралась до дворца Хюррем-султан, как основательница фонда и организатор всего этого вечера. Хасеки с натянутой улыбкой поприветствовала Шах-султан, которая сегодня играла роль гостеприимной хозяйки, что будет восседать рядом с женой Султана, стараясь не быть мраморной статуей. Переступив порог залы, Хюррем оценила убранство дворца и рассыпалась в комплиментах хозяйственности султанши, а та отвечала ей наигранной улыбкой. Дальше приехали мелкие чиновники со своими жёнами, которые стройными рядами кланялись сначала Шах, а потом и Хюррем. За ними ко дворцу прибыла карета, из которой сошёл Касым-паша со своей супругой Диланур-хатун — молоденькой хорошенькой девушкой, скромно, но со вкусом одетой. Вместе с ними приехал Второй Визирь Мустафа-паша со своей женой Ханым-хатун — молодой женщиной, которую не назовёшь красавицей, но что-то цепляющее в ней определённо было. Две четы поочерёдно поприветствовали султанш и разошлись к своим местам. К тому времени уже спустился Лютфи-паша, который сегодня был за хозяина и уселся во главе стола, где когда-то восседал Ибрагим-паша. По мере заполнения зала он наполнился шуршанием одежд и голосами прибывших гостей. — Повелителя сегодня не будет? — спросил кто-то из чиновников, оглядывая столь важных гостей. — Говорят, что он занят, поэтому главой вечера будет его жена Хюррем-султан, — ответил другой советник. Элиф-хатун выехала поздно, ведь подготовка своего вечернего образа заняла определённое время. Девушка подгоняла кучера, а тот хлестал лошадей по крупам, дабы они прибавили ходу. Колёса кареты стучали в унисон с лошадиными копытами, создавая один большой гул, от которого закладывало уши. Элиф ерзала на сиденье, мяла пальцы рук, взволнованно вздыхала и смотрела в окно, стараясь отвлечься от навязчивых мыслей. «Чему я волнуюсь? Это же обычный вечер, — искренне недоумевала девушка. — Да, будет чуть больше гостей, но это ничего не меняет». Гречанка прикрыла глаза и глубоко вдохнула, успокаивая трепещущее сердце. Она внушала себе, что всё будет хорошо, ей всего лишь нужно сыграть на арфе, а потом уйти в дальние покои и не высовываться. С этими мыслями Элиф приехала ко дворцу на Ипподроме, откуда её пару дней назад с позором выгнали, а сейчас пригласили в качестве украшения вечера. Девушка вышла из кареты и оглянулась. На площади стоял десяток карет, возле которых сновали кучера и слуги господ, переговариваясь между собой. Когда гречанка ступила на землю, ко двору подъехали ещё несколько гостей, которые явно ехали издалека. Элиф, не снимая капюшона голубого плаща, просеменила внутрь дворца и прошла в свою комнату. С отъезда тут ничего не трогали, поэтому на столике оказалось несколько шкатулочек, в спешке забытых девушкой. Она попросила слуг оповестить о своём приезде госпожу, а сама села на край кровати и прикрыла глаза. Ей нужно было ещё раз настроиться перед своим выступлением. Айяс-паша вместе со своей супругой приехал в числе последних из-за долгой дороги. На протяжении всего пути они ни словом не обмолвились между собой. Айше всё порывалась что-то сказать, намекнуть, напрашиваясь на комплимент своему вечернему образу, так искусно сотворённому Насибе. Но албанец молчал. Он всю дорогу смотрел в окошко, думая о своём, а если и замечал порывы жены, то громко вздыхал, давая понять, что не собирается угождать ей. Спустя пару попыток Айше успокоилась и отвернулась, чтобы Паша ни в коем случае не увидел застывшие в её глазах слёзы, делавшие лицо женщины совершенно дурным. Когда они приехали, то Айяс первым вышел из кареты, подавая руку жене, которая, стесняясь, оперлась о неё. Чета прошла во дворец, где уже собрались все гости и ждали только их. Разумеется, опоздания не приветствуются на таких мероприятиях, но есть ситуации и типы людей, что буквально нуждаются в опоздании, дабы привлечь к себе всеобщее внимание. Многим же приятно, когда публика думает: «Ну всё, все самые роскошные дамы и статные господа здесь, никого прекрасней уже не будет». И тут появляются они… Великий Визирь в своём парадном соболином кафтане персидского зелёного цвета и Айше-хатун в бордовом платье и витой заколкой в заплетённых волосах — красивые, величавые, ослепительные и соответствующие своим статусам в собравшемся обществе. Когда Айяс-паша подошёл к столу, советники поднялись со своих мест и почтительно поклонились второму человеку в государстве. Айше-хатун тоже склонилась перед госпожами и заняла своё место в женском кругу, отделившемся от мужчин в другой комнате. Великий Визирь сел рядом с Лютфи-пашой, который кратко поприветствовал его. Поняв, что все гости в сборе, Хюррем-султан наметила торжественную речь. — Hanımlar, — голос Хасеки был негромким, но тишина в зале делала его звучным и серьёзным. — Я безмерно благодарна вам всем, что вы приехали на этот вечер в честь успехов моего вакфа. Это очень важное событие, ведь уже как три года нашими общими усилиями производится помощь малоимущим, вдовам и сиротам. Ваша поддержка фонда имени Хасеки Хюррем-султан приносит свои плоды: построено уже более сотен общественных бань и кухонь, дети бедняков имеют возможность получать образование, а работа лекарей стала более эффективна. Поэтому, — Хюррем взяла чарку с щербетом, — я бы хотела отметить наши успехи на этом вечере. Пусть Аллах поможет нам в наших благих делах. Прозвучало единогласное «аминь» и вдохновлённые этой простой, но важной для жены Султана речью, гости стали прославлять имя Хасеки, обещая молиться за её здоровье. После этого залы наполнились негромкой музыкой и обыденными разговорами. Мужчины вяло беседовали о предстоящем походе, обсуждали последние политические события, а женщины в соседних покоях сплетничали, болтали о самых бессмысленных вещах, наигранно улыбались друг дружке. Айше сидела в кругу Диланур и Ханым-хатун. И если две молодые женщины, не замолкая, трещали о каких-то украшениях и обсуждали безучастность Шах-султан, то супруга Великого Визиря сидела молча. Глубоко оскорблённая холодностью Айяса-паши, она замкнулась в себе, хмурилась, принимала грустный вид и утыкалась в еду. Это скоро заметили её соседки и стали расспрашивать о причинах её расстройства. Но Айше отмахивалась, жаловалась лишь на головную боль, а сама еле сдерживала подступавшие слёзы уязвлённой женской гордости. Ханым-хатун и Диланур быстро потеряли интерес к вечно скорбящей по чему-то подруге и продолжили обсуждать других заседателей. Сплетни дело грязное, но жутко занимательное, ведь трудно противиться желанию узнать у кого что происходит. Главное, чтобы предметом этих сплетен не стала твоя личная жизнь, а то такое шушуканье значительно понижает репутацию. К сожалению, про семью Великого Визиря слухи разные ходили, просто Айше их по своей наивности не замечала и всецело доверяла мужу. А если бы она прислушалась к соседкам, то узнала бы много всего интересного: их брак, по мнению сплетниц, фиктивен, просто Паше нужно воспитывать своих побочных детей, как законных; что у Визиря якобы имеется целый гарем с невольницами, куда он ездит, когда говорит жене, что задержится допоздна во дворце; или разные грязные подробности его досугов, о которых даже сплетницы тактично умалчивали. Потом пошло обсуждение дворцовых интриг Хюррем-султан. Говорили, будто это она всем заправляет, а султан уже давно отошёл от дел и что это её затея была, казнить Ибрагима-пашу, а на трон она хочет посадить своего старшего сына. Затем разговор сменился на Шах-султан. Сплетницы считали, что Эсмахан-султан не дочь Лютфи-паши, а была рождена султаншей от её верного слуги — Мерджана-аги. А когда Визирь узнал об этом позоре, то оскопил мужчину, а девочку признал, ведь сам детей иметь не может. Дальше перешли на других женщин и советников, вскрывая всё более мерзкие и ложные слухи о них. Тёплые сумерки за окном сменились на прохладную ночь, сверкающую россыпью бриллиантов на небесном полотне. Музыкантши залу покинули ещё пару подносов с едой назад. Общие беседы прекратились, гости больше общались по парам или вовсе молчали, скучая за опустевшими тарелками. Оценив всю эту удручающую картину, Шах-султан посмотрела на Хюррем, которая сидела в ожидании исполнения обещания со стороны султанши. Госпожа ухмыльнулась, подозвала к себе одну из служанок и шепнула ей что-то на ухо. Рабыня поклонилась и вышла из залы. Она направилась в конец коридора и постучалась в двери самых дальних покоев. Этот гулкий стук пробудил от забытья Элиф-хатун, что статуей сидела на краю кровати. Девушка отворила дверь и выглянула в коридор. — Элиф-хатун, — с опущенным взглядом произнесла рабыня. — Шах-султан попросила вас прийти, всё готово. — Хорошо, я скоро буду, — ответила гречанка и закрыла дверь. Элиф как пришла в голубом плаще, так и не снимала его пока сидела всё это время. Теперь же, она подошла к большому зеркалу и развязала верёвочки. Плащ сполз с плеч девушки и с характерным звуком упал на пол. Элиф взглянула на своё отражение и удовлетворённо кивнула. Гречанка ещё раз поправила причёску и складки на платье, а потом вышла из покоев в коридор. Рабыня, что была послана за ней, ждала Элиф у дверей в залу. Когда гречанка пришла, то служанка попросила её остаться здесь на какое-то время, а сама вошла в зал. Рабыня приблизилась к Лютфи-паше и оповестила его приходе Элиф-хатун. Султанша загадочно улыбнулась и отпустила девушку, чтобы та впустила гречанку. — Господа, — обратился ко всем присутствующим чиновникам Лютфи-паша. — В честь сегодняшнего вечера моя жена привезла из дворца одну рабыню, которая, если вы не против, скрасит наш досуг. Советники переглянулись, истолковав каждая по своему слова коллеги, но возражать не стали. Сестра султана попросила двух девушек, прислуживающих сегодня у столиков, приотворить двери, чтобы было слышно выступление в соседней зале. Чиновники, заметив какую-то суету, смотрели по сторонам и друг на друга, недоумённо пожимая плечами. Лютфи-паша первый из всех них обернулся назад, дабы обратить внимание на открывшиеся двери в коридор, откуда вышла она. Простое воздушное платье ослепило своей белизной, ткань струилась и слегка облегала стройный стан юной гречанки. Полупрозрачные рукава словно крылья колыхались от малейшего движения руками. Белый платок, прикреплённый к той самой золотой с аквамаринами диадеме, покрывал туго заплетённые волосы с парой выбившихся прядей и грудь, открывая лишь сияющее мраморное лицо и малую часть лебединой шеи девушки. Казалось, будто свечи потухли и светила только она — Эирин. Девушка парящей походкой скользнула мимо Советников на центр залы, где остановилась и медленно, предоставляя возможность любоваться ей, поклонилась гостям. Это был тот случай, когда позднее появление снова производит подобный эффект. Элиф, не замечая более никого и смотря только перед собой, проплыла к стоявшей в углу арфе. Девушка опустилась на подушку, словно дымка тумана на озёрную гладь и подняла свои искрящиеся карие глаза на Лютфи-пашу. Зять султана снова хитро улыбнулся, упиваясь этой тишиной и заворожёнными взглядами, и сделал жест рукой. Элиф пару раз, не касаясь при этом струн, изобразила характерные для игры на арфе движения пальцами, разминаясь. Глубоко вздохнув и подавшись вперёд, гречанка стала плавно водить маленькими пальчиками по тонким, легко поддающимся её желаниям, струнам, благодаря которым зала наполнилась приятной мелодией. Эта была не просто музыка, это был какой-то определённый мотив, знакомый только ей. В этом положении, когда был виден только профиль её правильного мраморного лица, она являла собой волшебный образ, объятый невесомым облаком белых тканей. Все, без исключений, мужчины не могли оторвать от неё взгляда, что был выражением не чего-то низменного, а безграничного восхищения и любования прекрасным созданием. Их жены же сидели в напряжении в другой комнате, хоть и разделяли восторг своих мужей, наслаждаясь удивительно простой, но чувственной игрой гречанки. И вот казалось, что мелодия кончается, становится всё медленней и тише… Как вдруг! Элиф запела. От этой неожиданной развязки гости стали переглядываться, а кто-то перешёптываться. Хюррем-султан бросила удивлённый взгляд в сторону Шах-и-Хубан, а та ответила изогнутой бровью и загадочной ухмылкой. Гречанка мастерства в пении ещё не достигла, поэтому где-то она фальшивила, пока распевалась, но она нивелировала эти промахи покачиваниями телом, более плавными движениями пальцев по струнам и общей мыслью: «Я играю на арфе лучше, чем кто-либо из присутствующий. Я пою лучше, чем любая из женщин.» Эта внушённая уверенность передавалась и собравшемуся обществу — они ещё больше восхищались незнакомой им доныне рабыней. Распевшись, Элиф впервые за всё время игры подняла взгляд на гостей. Она заметила как ей восхищались государственные деятели, а в особенности он. Гречанка наткнулась на эти искрящиеся, полные нескрываемого наслаждения и нежности серо-голубые глаза Айяса-паши. Албанец не был почитателем искусств, как его предшественник или кто-то из присутствовавших, но он восхищался женщинами и нынешняя ситуация подтолкнула его к духовному поклонению искусству через Элиф, что самозабвенно перебирала пальчиками струны арфы и пела, смотря только на него. Гречанка пела так упоённо, трепетно, с некоторой мольбой в голосе, не отрывая взгляда своих карих глаз от серо-голубых глаз Великого Визиря. В такие моменты перестаёт существовать всё вокруг, кроме тебя и него. Несмотря на столько дней, что они не видели друг друга, казалось, будто только вчера произошёл тот неловкий момент в саду, заставивший их обоих краснеть и стряхивать навязчивые мысли. Пару дней назад Элиф грустила, бесцельно бродила по дворцу, выполняя бессмысленные поручения госпожи, а сейчас она пела душой эти строки, посвящённые ему на своём родном языке. А он, столько времени насупленный и погружённый в себя, скользил завороженным взглядом по её сияющему лицу, услаждаясь звуком её голоса. Но увы, пока они наслаждались друг другом, гости всё также окружали их и могли наблюдать происходящее. Лютфи-паша ухмылялся, глядя на переменившегося в лице Великого Визиря, другие советники перешёптывались между собой, некоторые женщины потеряли интерес к происходящему за дверьми и что-то бурчали, а Айше-хатун стало дурно и жарко от каких-то своих мыслей, поэтому она перестала слушать и уткнулась взглядом в пустую тарелку. Несколько завершающих движений пальцами и отголоски дребезжащих струн арфы сменились тишиной. Элиф неспешно и грациозно, словно кошка, поднялась с подушки и замерла в ожидании, опустив голову. Молчание. Сановники при всём желании не смели похвалить девушку, опасаясь ревности своих жён. Гречанка откланялась и ушла, не смея больше смущать гостей. Гул от закрывшихся дверей стал последним звуком, раздавшимся под сводами дворца. Снова повисла давящая тишина. Мужчины переглядывались и по их лицам было ясно, что им понравилось выступление рабыни. Женщины же хмыкали и нервно перебирали складки платьев. Хюррем-султан тоже безмолвствовала. Она всё выступление думала об этой гречанке, что только недавно сидела с ней за столиком и скромно опускала взгляд. Хасеки начала смутно догадываться о планах Шах-султан на эту робкую лань, и в ответ у неё в голове созрела своя хитра идея, как не допустить порабощения Элиф этой расчётливой султаншей, которая невозмутимо сидела и смотрела куда-то вдаль. Тем временем гречанка, выйдя из залы, направилась в свою комнату и заперлась в ней. Девушка медленно осела у стенки и, обняв коленки и уложив голову на замок из рук, сбивчиво дышала, пытаясь хоть как-то унять стучащее в груди сердце, которое вот-вот выпрыгнет наружу. Элиф вся вспотела, жар окутывал её тело, а руки, наоборот, похолодели. От пения пересохло в горле, поэтому она скоро поднялась и налила себе воды из кувшина. «Боже, что со мной такое, — мысленно вопрошала гречанка. — Это же просто волнение, да? Или же что-то другое? О, нет. Нет! Я же себе сказала, что всё это вздор, неловкость, недоразумение!» Но на эти отрицающие происходящее мысли вспыхивали другие. Серо-голубые глаза, что искрились, смотря на неё. «Да, он смотрел на меня, — от осознания этого, у девушки приятно защекотало в груди, но она сразу же вспыхнула. — Но я тоже посмотрела на него! Это же великая дерзость! Как я посмела в упор смотреть на Великого Визиря! Ах, какая же я бесстыжая». Девушка раскраснелась, ей было трудно дышать от невыносимой духоты и гулкого стука в висках. Элиф взяла с пола голубой плащ и накинула его на плечи. Гречанка просеменила вдоль стен, сливаясь с тусклыми тенями от факелов. Девушка нырнула в проём входных дверей и оказалась в саду, что был особенно прекрасен в это время суток. Тёплые сумерки сменились прохладной и свежей ночью с тысячью новых звуков и запахов. Игривые порывы ветра тут же налетели на гречанку, старались снять с её головы капюшон плаща, трепали выбившиеся пряди волос. Элиф не спеша прошла вглубь сада, где когда-то стояли статуи. Ещё в первый приезд сюда она заметила лишь квадраты сухой земли, где находились эти величественные изваяния, являющиеся воплощением мощи героев её родных земель. Но она искренне не понимала, как они могли оказаться здесь, во дворце османского Визиря? Глубоко в душе задребезжала струна воспоминания, распространяя меланхоличный плач. Волнение пробежало мурашками по коже, заставляя Элиф поёжиться и издать тихий всхлип. Среди зарослей роз в своём развивающемся голубом плаще поверх воздушного белого платья, в золотой диадеме на голове и с умилением на лице, девушка сама походила на статую, которую мягкий лунный свет делал ещё более неотразимой. Послышался чей-то негромкий сипло-гнусавый голос за спиной. Элиф обернулась. Перед ней стояли двое мужчин. Один невысокий в буром кафтане с мехом, с длинной бородой, прямыми ровными бровями, слегка заострённым носом и светлыми зелёными глазами. Он смотрел на девушку с еле заметной улыбкой уголками губ, делавшей его лицо открытым, а образ располагающим к себе. Девушка моментально узнала в мужчине Второго Визиря Мустафу-пашу. Другого же она признала ещё раньше, не успев даже взглянуть, одними только внутренними ощущениями. — Мустафа-паша, Паша Хазрет Лери, — гречанка присела в почтительном поклоне, опустив глаза. — Ты сегодня прекрасно выступила, Элиф-хатун, — молвил Айяс-паша, мягко улыбнувшись покрасневшей гречанке. — Поддерживаю, — кивнул Мустафа-паша. — Я никак не мог представить, что подобный вечер может украсить столь прекрасная девушка. Мы ведь сначала и не поняли, почему началась какая-то суета, а когда услышали вашу игру, а потом и ваш чудесный голос… — Мустафа-паша, — задорно воскликнул Великий Визирь. В его голосе послышались нотки ревностного недоумения. — Не стоит так смущать Элиф-хатун, — Айяс посмотрел на залившуюся краской рабыню, что не могла скрыть улыбки и отвела взгляд в сторону. — Паша, вы мне льстите, — скромно ответила Второму Визирю Элиф. Она коротко посмотрела на него и он в ответ лучезарно улыбнулся, сверкая зелёными глазами. — Что вы, хатун. Ни один комплимент не сможет по достоинству оценить ваш талант, — продолжил Мустафа-паша, несмотря на то, что Айяс всячески старался подобрать слова и давал знаки коллеге, чтобы тот не сильно уж усердствовал. — Мустафа-паша, — снова подал голос албанец, видя как увлёкся в похвале Визирь. — Ты не боишься, что Ханым-хатун будет ревновать? — Нет, — босниец мотнул головой. — А вот Айше-хатун вполне возможно приревнует вас, — Второй Визирь усмехнулся и бросил короткий взгляд на Элиф, что отвернулась, дабы прекратить смущаться. Мустафа-паша явно намекал на те томные взгляды, которыми обменивались албанец с гречанкой во время её выступления. — Не думаю, — сухо ответил Айяс-паша. — Позвольте, Паша Хазрет Лери, — вступила в разговор Элиф. У неё был точно такой же вид, как тогда, при разговоре с братом о публичных женщинах. Казалось, будто эти слова задели её лично. — У каждой женщины есть гордость, и если её задеть, то она будет ревновать. Уязвлённая до глубины души женщина опаснее разъярённого льва. Лев нападает открыто, царапает и кусает, а женщина действует осторожнее и мстит больнее. Элиф проговорила это назидательно с серьёзным и строгим выражением лица, какого ещё никогда не видели Визири. Всё детское очарование испарилось и ему на смену пришла твёрдость взрослой девушки, которую лунный свет сделал величественной. После этой фразы между Элиф и Пашами завелась отстранённая беседа с обыкновенным набором тем. Девушка отвечала скромно, старалась долго не задерживать взгляда на мужчинах, в особенности на Айясе-паше, глаза которого удивительно светились голубым отражением луны. В основном говорил Мустафа-паша, что очень понравился гречанке своей простотой в обращении, тактичностью и общим спокойствием, отражавшимся на его открытом, улыбающемся лице. Айяс же стоял молча, лишь изредка добавляя свои комментарии. Он наслаждался этой минутой, когда Элиф, увлечённая разговором, не смущалась его присутствия и вела себя непринуждённо. Албанцу нравилась её непосредственность, переходящая в строгость и важность, нисколько не нарушавших очарование девушки. Стоит упомянуть, что два советника султана не могли просто так покинуть залу, где проводилось столь торжественное мероприятие. Их скорый уход после выступления Элиф мог насторожить, да и насторожил остальных гостей. И если Лютфи-паша с чиновниками догадались о причине, которая была очень проста — переговоры наедине о политике, то вот жены Визирей небезосновательно напряглись. Ханым-хатун, весь вечер протрещавшая с Диланур, сначала не придала значения уходу мужа, но когда она заметила некоторое переживание на лице у её соседки, то и сама заволновалась, ведь прекрасно понимала, как могла быть реакция мужчин на выступление гречанки. Женщина заёрзала, все старалась найти предлог, дабы проведать супруга, но лишняя суета создавала ещё больше подозрений у других заседателей. В конце концов, сославшись на духоту, Ханым-хатун испросила позволения выйти в сад подышать свежим воздухом и пригласила с собой Айше-хатун, которая с удовольствием согласилась. Они, прикрывшись платками, вышли через коридор на улицу, которая встретила их ясной достаточно холодной ночью. Женщины прошли по боковой тропинке мимо стражи в центр дворика, где сразу же заметили три фигуры, объятые тусклыми тенями от прозрачного лунного света. Признав в силуэтах своих мужей и гречанку, Айше с Ханым переглянулись и твёрдой поступью подошли к ним. На единогласное приветствие своих супруг, Визири ответили легким наклоном головы, ясно выражавшем всё их смятение таким неожиданным окликом. Элиф-хатун, до этого момента раскрепощённо болтавшая с мужчинами, присела в поклоне перед двумя женщинами, которые однозначно стояли выше неё по положению. Жены Визирей никак не отреагировали на эту условность, что предписывалась этикетом по отношению к ним. — Вас долго не было, Паша Хазрет Лери, — первой молвила Айше-хатун. — Мы начали волноваться. — Не стоило, — спокойно, но с заметным отчуждением ответил Айяс-паша, глядя на свою жену. — Мы с Мустафой-пашой всего лишь отошли для важного разговора, — на эти слова Второй Визирь согласно кивнул. — Дела государственной важности не знают отдыхов или праздников, хатун. — Разумеется, Паша Хазрет Лери, — сказала Айше и натянуто улыбнулась, покосив взгляд на Элиф, что отошла немного назад, создавая дистанцию для интимного разговора между супругами. — Но не стоит ли вернуться в зал? — Я так не думаю, — сухо бросил албанец. — А вот тебе лучше вернуться, а то это будет оскорблением для Шах-султан и Хюррем-султан. — А ещё лучше будет вернуться домой, — встрял в разговор Мустафа-паша, до этого лишь наблюдавший вместе с Ханым-хатун за сдержанными выражениями Великого Визиря. — Час поздний, а дорога долгая. — И то верно, — подхватила Ханым-хатун, которой уже надоело это торжество, слишком затянувшееся по времени. — Раифе уже, наверное, соскучилась по нам. Ей и так с утра нездоровилось. — Правда? — воскликнула Айше. На её лице появилось искреннее беспокойство. Она хорошо знала Раифе, эту нежную, тихую девочку, близкую подругу Насибе. — Да, — голос Ханым-хатун принял жалобный тон, который был напускным, ведь она врала. — Пусть Аллах подарит ей долгих лет жизни, — взмолилась Айше-хатун. — Надеюсь, что ничего серьёзного, иншаллах? Она у вас часто хворает. — Нет-нет, всё в порядке, — отмахнулась Ханым-хатун. — Просто недомогание. — Тогда вам стоит ехать сейчас же, — подхватил Айяс-паша, понимая, что это шанс избавиться от лишних глаз. Он ещё никогда не был настолько терпеливым рядом с женой. Его взгляд постоянно устремлялся в сторону Элиф, которая замерла возле беседки и совершенно не слушала разговоры господ, погрузившись в свои мысли. Девушка была прекрасна и албанец невольно улыбнулся. Мустафа-паша заметил эту улыбку и тут же смекнул, что стоит оставить их с супругой и служанкой одних, поэтому вместе с Ханым-хатун откланялся второму человеку в государстве и вернулся во дворец, дабы попрощаться и с другими гостями, которые постепенно разъезжались. Оставшись вдвоём, если не считать гуляющую Элиф, Айяс бросил на жену такой суровый взгляд, что у любого всё внутри похолодело бы. Но Айше-хатун не заметила этого, её мысли были заняты ложью Ханым про нездоровье Раифе. — Ах, как жаль её, бедная девочка, — приговаривала шёпотом Айше, покачивая головой. — За последнее время она уже пятый раз хворает. Пусть Аллах не допустит такого с нашими детьми. — Аминь, — процедил Великий Визирь. Он уже хотел приказать своей жене вернуться в залу, но она перебила его. — Эта та девушка, что пела сегодня? — спросила женщина, вглядываясь в воздушный силуэт Элиф, что парила по тропинкам внутреннего дворика. — Да, — коротко бросил албанец. — Хатун, — Айше, не обращая внимание на состояние супруга, подошла к гречанке, что вздрогнула от неожиданности, вернувшей её из своих мыслей. — Ох, не пугайся ты так, — женщина мягко улыбнулась. — Ты сегодня чудесно спела. Если бы не твоё выступление, то торжество получилось откровенно скучным. — Благодарю вас, — Элиф присела в благодарственном поклоне. — Аллах-Аллах, — протянула Айше. — Я только сейчас приметила, как ты красива, хатун. — Что вы, hanımefendi, — гречанка подняла глаза на женщину. Несмотря на длинный нос, девушке лицо женщины показалось симпатичным, но простым, без какой-то изюминки. — Это Вы сегодня светите ярче луны. — О, благодарю, — в этой фразе чувствовалось искреннее счастье и наслаждение от слов рабыни — единственной, кто сделал ей сегодня комплимент. Айше-хатун стала нахваливать гречанку, которая кротко отвечала ей своим безграничным смущением. Элиф чувствовала себя предельно неуютно рядом с женой Паши, кою представляла совершенно не такой. Думая о супруге Великого Визиря, она представляла себе женщину статуса Хатидже-султан — аристократичную, гордую и красивую. Эта должна быть статная госпожа с безграничной любовью со стороны мужа. Но глядя на Айше-хатун, Элиф не замечала и толики из перечисленного. Перед ней стояла невысокая, немолодая, неутончённая дама, только лишь одетая в соответствующее положению платье. Её сипловатый голос иногда соскакивал с окончания слов, а улыбка лишала лицо хоть какой-то прелести. Но Элиф молча слушала женщину и изредка поглядывала в сторону Айяса-паши, взором умоляя его избавить её от этой пытки. Выходя в сад, гречанка хотела привести мысли в порядок, но напоролась ещё на десяток новых чувств и мыслей, что твердили об одном: «Поскорее бы уехать отсюда». Элиф уже тошнило от этого вечера, от всех этих гостей, что выходя на улицу, подходили к Великому Визирю и прощались с ним, а чиновники ещё и задерживались для каких-то переговоров. Она устала от замужних дам, вереницей следующих за мужьями и галдящих о всяких бессмыслицах, равно как и Айше-хатун, что трещала об одном и том же. Но Элиф не могла прервать её и тем более не смела уйти из сада в свои покои, иначе это была бы высшая дерзость. Поэтому девушка безропотно слушала поток бессвязных глупых мыслей жены Великого Визиря. «Это невыносимо, — тем временем думала она. — Я слышу звук её голоса, но не понимаю что она говорит. Либо я настолько устала, либо она и впрямь говорит какой-то вздор». От свежего ночного воздуха, которым Элиф вдоволь надышалась, пока гуляла, гречанка еле сдерживалась, чтобы не зевнуть. Её так клонило в сон, что аж ноги подкашивались, а веки наливались свинцом, постепенно прикрывая уставшие карие глаза. Но Айше продолжала говорить. Казалось, будто она весь вечер молчала, дабы сейчас выплеснуть на Элиф все свои душевные переживания. Наконец, пара сановников, что заняли Айяса-пашу на какое-то время своими вопросами, отступила и албанец бросил взгляд в сторону греческой рабыни, что безмолвно уставилась в неопределённую точку и спала с открытыми глазами. Её побледневшее от усталости лицо так обеспокоило Великого Визиря, что он незамедлительно вмешался в их одностороннюю беседу. — Айше-хатун, — он негромко, но твёрдо обратился к супруге. — Нам пора возвращаться домой, уже совсем поздно. Дети будут переживать. — Ах, Паша Хазрет Лери, я совершенно увлеклась разговором с Элиф-хатун, — Айше посмотрела на гречанку, которая измученно улыбнулась. Её усталость была так велика, что даже ямочка на щеке еле проявилась. — Да, Элиф приятная собеседница, — поддакнул Айяс-паша и его серо-голубые глаза сверкнули в лунном свете, заставляя девушку очнутся от оцепенения и улыбнуться по-настоящему. — Но тебе не стоит её переутомлять своими рассказами. Лучше иди во дворец и откланяйся перед хозяйкой и Хюррем-султан. — Конечно, — Айше поклонилась и уже повернулась, чтобы уйти, но остановилась и, вспомнив что-то важное, вернулась. — Элиф-хатун, мне было очень приятно послушать вашу игру и я была бы счастлива услышать её вновь. Может, вы приехали бы к нам во дворец? Я познакомила бы вас с моей дочерью Насибе, она тоже любит искусство. — С удовольствием, hanımefendi, но…- гречанка хотела отказаться, однако не нашла подходящих слов, а врать она при такой усталости уже физически не могла, ведь мысли и так путались. — Но Элиф-хатун не может по одному твоему желанию приехать, Айше, — пробубнил Айяс-паша. — Она служит султанше в гареме. — А если я поговорю с госпожой, может она приедет к нам и привезёт с собой Элиф? — всё не унималась Айше. — В другой раз, — цыкнул албанец и сделал жест рукой, как будто стряхивая капли воды с пальцев. — А теперь иди и собирайся, сейчас поедем домой. Айше-хатун хотела ещё что-то добавить, но сверкнувший холодный взгляд Великого Визиря отбил у неё это желание и она поклонилась мужу, а потом ушла, оставив их с служанкой наедине. Как только фигура женщины скрылась за дверьми дворца, Элиф облегчённо выдохнула, словно всё это время стояла с задержанным дыханием. Айяс-паша, увидев эту реакцию, понимающе улыбнулся. — Прошу прощения, Элиф, — тихо и нежно произнёс он. — Моя супруга не улавливает всех тонкостей беседы. Обычно она молчалива в кругу своих подруг, а тут что-то разговорилась. — Ничего страшного, Паша, — вымученно ответила Элиф, сглатывая ком в горле, что вызывал у неё тошноту на фоне истощения. — Я вижу, что ты очень устала, тебе нужно отдохнуть, — в этих простых словах содержалось столько искренней заботы, что девушка не сразу её прочувствовала, а когда осознала, то залилась краской. — С вашего позволения, — Элиф присела в поклоне и уже собралась уходить, но Паша задержал её на мгновение. — Послушай, Элиф, — девушка вздрогнула. — Ты теперь, как мне известно, служишь Эсмахан-султан. Не знаю, насколько это поменяло твой день, но завтра до полудня я буду ждать тебя на туевой аллее. Если не сможешь прийти, то пошли какого-нибудь слугу с запиской, либо ничего не делай, я пойму. — Хорошо, Паша Хазрет Лери. Госпожа как раз гуляет с утра, поэтому проблем не должно быть, — не задумываясь ответила гречанка. После этих слов, албанец отпустил девушку и та, ещё раз поклонившись, скрылась за дверьми дворца, откуда вышла Айше и они с Айясом отправились к себе во дворец.***
Благотворительный вечер по итогу удовлетворил тщеславие Хюррем-султан, которая довольная вернулась во дворец поздно ночью. Как только она вошла в свои покои и поцеловала спящего Джахангира, на неё накатила невыносимая усталость. Всё торжество она провела за разговорами с заседателями, но при этом не спускала глаз с Шах-султан, что сидела статуей и оживилась лишь после выступления Элиф-хатун. Вообще, эта гречанка настораживала Хасеки, ведь её поведение на том обеде было очень скованным и учтивым, а тут девушка вела себя очень открыто и, как показалось Хюррем, она даже позволила себе заигрывать с мужчинами. Такие кардинальные изменения за полторы недели не могли не ввести в заблуждение, поэтому жена Султана немедленно велела позвать Сюмбюля-агу. Евнух в это время уже готовился лечь спать, но бросил эту затею и мигом присеменил к своей госпоже. — Вы приехали, госпожа, — протянул главный евнух гарема, расплываясь в улыбке. — Как прошёл вечер? — Всё как обычно, Сюмбюль, — ответила Хюррем-султан накидывая шёлковый халат поверх сорочки. — Афифе-хатун сказала мне, что вы брали с собой Элиф-хатун, — уточнил ага. — Верно. И её выступление было очень кстати. Развеяло скуку, — сказала Хасеки. — Вот только Шах-султан меня беспокоит ещё больше. — Она вам что-то сказала? — Нет, просто Рустем предупредил меня, что у госпожи есть какие-то планы относительно Элиф-хатун, — Хюррем перешла на шёпот, хоть за закрытыми дверями их и так никто не мог услышать. — Я сначала подумала, что она вместе с сёстрами в очередной раз захочет подложить эту девку Повелителю, но после разговора с ней я засомневалась в этом. Больно уж она тихая и невинная. — Простите, госпожа, но в своё время и Фирузе-хатун вам показалась скромницей, — вдруг вспомнил Сюмбюль, однако, увидев как эти слова разозлили Хюррем-султан, он быстро исправился. — А как выяснилось, эта была самая настоящая гадина, что отравила и вашу жизнь, и жизнь повелителя. — Ты ошибаешься, Сюмбюль, — цыкнула Хюррем. — Я сразу разглядела в ней змеиное начало, просто до последнего отказывалась верить в это. Но здесь иная ситуация. Элиф другая, более искренняя, так скажем. Поэтому если она и замешана в этих грязных играх, то не сможет долго скрывать, — Хасеки помолчала немного, а потом продолжила. — Главное, не терять её из виду. Поручаю это тебе, Сюмбюль. — У вас есть какая-то идея, госпожа? — поинтересовался евнух, глядя в сверкающие зелёные глаза султанши. — Да, — Хюррем-султан улыбнулась. — Если заметишь за ней что-то подозрительное, сразу же сообщи и я устрою ей проверку. Сюмбюль-ага понимающе кивнул, примерно догадавшись чего хочет его госпожа и удалился из покоев, оставляя Хасеки одну.