Доля

***

      Обратная дорога от Ипподрома к себе во дворец окончательно вымотала Айяса-пашу, который откровенно дремал в пути, прислонившись к стенке кареты. Айше-хатун же сидела и наблюдала через сетчатое окошко за проплывающими ночными пейзажами. Нельзя было сказать, что женщина осталась довольна этим торжеством, ведь весь вечер просидела уткнувшись в тарелку. Но знакомство с Элиф стало самым приятным впечатлением за день и нежелание супруга приглашать девушку к ним во дворец ещё больше расстроило Айше. Она вообще мало понимала причины сегодняшней несносности Паши. Неужели всё дело в этой гречанке, которую он видел первый раз? Во всяком случае, он ей так сказал, что раньше не встречался с ней. При этой мысли Айше взглянула на супруга. Безмолвный, объятый лёгким сном он был особенно привлекателен в этом умиротворении. Женщине нравилось любоваться им в такие минуты. Вот и сейчас она подалась слегка вперёд и уже потянулась пальцами, чтобы дотронуться до тыльной стороны его ладони, как вдруг Айяс-паша распахнул глаза. — Не стоит, — его голос неестественно булькнул спросонья. Когда Паша произнёс эти слова, то Айше одёрнула руку и села на место. — Паша, я всего лишь хотела, — начала было женщина, но Айяс сделал жест рукой, призывавший её соблюсти тишину. От этого движения у Айше аж дыхание перехватило от возмущения, накопившегося в ней за день. — Да что с вами сегодня, Паша?! Вы весь вечер не даёте мне и слова сказать. Я вас не узнаю.        Но Великий Визирь ничего не ответил на это негодование супруги. Он лишь отвернулся и снова прикрыл глаза, погружаясь в то состояние дремоты, из которого его вывела Айше. Снова воцарилось удручающее молчание, нарушаемое лишь тихими всхлипами оскорблённой женщины. Когда карета подъехала ко дворцу, она первая выскочила наружу и чуть ли не бегом зашла внутрь, где взбежала по лестнице и скрылась за дверьми своих покоев. Айше рухнула на неразобранную постель и стала срывать с себя жемчуга, которые лопнули и с грохотом посыпались на пол, но женщина проигнорировала это и дерганным движением рук расплела свою косу, а потом сняла заколку. Угольно-черная подводка постепенно смывалась из-за бесконтрольно стекающих по щекам слёз, что душили её весь вечер. Негромкие всхлипы превратились в настоящий плач. Ей было плохо, горько, обидно. Она замерла в сгорбленном положении, опустив голову на грудь, и кряхтела, стонала в рыданиях, что до ужаса перекосили её и до того дурное лицо. На этот шум прибежала Насибе. Девочка остановилась в дверях в одной ночной рубашке, с растрепанными волосами и заспанным видом. Первое, что она увидела — жемчуг, рассыпанный по полу. Насибе тут же стала его собирать в ладонь и только во время этого занятия заметила рыдающую мать. — Матушка? Что такое?! — воскликнула девочка, складывая жемчужины горстью на столик и кидаясь к ногам Айше-хатун. — Вы плачете из-за ожерелья? Не нужно. У вас еще много таких. Мы попросим ювелира и он нанижет жемчужины обратно. Ну же, матушка, — Насибе взяла руки женщины в свои и поцеловала их, заискивающе глядя снизу вверх на мать. — Доченька, — просипела Айше, протянув руки к девочке. Насибе села на кровать рядом с матерью и прижалась к её груди. — Не плачьте, матушка. Я обещаю, что попрошу папу и он купит вам ещё десяток таких ожерелий, — прошептала девочка, обвивая шею матери руками. — Не нужно, Насибе. Не тревожь отца попусту, — Айше провела ладонью по спутавшимся каштановым волосам дочки. — Как прошёл вечер? — вдруг спросила девочка, желая перевести тему, но напоролась на истинную причину слёз её родительницы. — Ах, доченька, не будем об этом, — отмахнулась женщина и новый поток слёз хлынул из её глаз. — Неужели никто не сделал вам комплимента? — воскликнула Насибе, отпрянув от груди матери. — Что ты, Насибе! Все оценили волшебство, сотворённое твоими руками, — соврала Айше и грустно улыбнулась. — Ну вот, а вы не хотели одеваться нарядней, — девочка восхищённо засияла и крепко-крепко обняла мать. — Вы у меня самая красивая, матушка. Даже папа не устоял перед вашей красотой, — Насибе хотела рассыпаться комплиментами, но Айше её остановила. — Доченька, я очень устала и хотела бы поспать, — изнеможённо просипела женщина. — И тебе нужно ложиться, час поздний, а ты так разошлась. — Простите, матушка, — девочка виновато улыбнулась. — Тогда я пойду, с вашего позволения. — Нет-нет, постой, — Айше мягко взяла дочь за руку. — Останься со мной сегодня. — А как же папа? — Насибе удивлённо похлопала глазами. — Он лёг внизу, — в голосе женщины прорезалось недовольство затаённой обиды. Насибе открыла рот, чтобы что-то добавить, но Айше вновь её перебила. — Не трогай его. Паша очень устал.       Девочка не стала препираться и помогла матери переодеться в ночную рубашку и умыться, а потом улеглась с ней вместе в постель. Они ещё разговаривали какое-то время полушёпотом, пока Айше не задремала. Дождавшись этого момента, Насибе аккуратно вылезла из-под одеяла и на цыпочках прокралась вниз по лестнице, где её встретил тёмный холодный коридор. По скрипучему полу, извиваясь, ползали размытые неярким лунным отблеском тени. Девочка крадучись прошла до гостиной, дверь в которую была приоткрыта, и пробралась внутрь. Тусклый мерцающий свет от пары догорающих свечей мягкими бликами ложился на сосредоточенное лицо Великого Визиря, просматривающего какие-то бумаги. Либо эти донесения и впрямь занимали его сейчас, либо он прикрывал ими свои настоящие мысли, далёкие отсюда, но мужчина не услышал скрипа двери и не заметил возникшую фигуру его дочери на пороге гостиной. Насибе тихо кашлянула, привлекая внимания отца, но Айяс снова проигнорировал её присутствие. Тогда девочка прошлёпала через всю комнату к небольшому столику. Лишь оформившись в поле зрения албанца, она смогла привлечь к себе внимание. Мужчина поднял на дочь свои уставшие серо-голубые глаза, которые прояснились от мутных мыслей при виде неё. — Насибе, — Айяс-паша встал с тахты, служившей ему постелью на эту ночь, и, обхватив руками лицо дочери, поцеловал её в лоб. — Моя красавица, почему ты до сих пор не спишь? — Я услышала как вы приехали, вот и спустилась вас встретить, — ответила девочка и приложилась губами к руке отца, а потом заглянула в его глаза и очаровательно улыбнулась. Если Айше улыбка портила, то Насибе, наоборот, делалась такой по-детски милой и привлекательной, что невозможно было не улыбнуться в ответ. — Вы сегодня будете спать здесь? — Да, — спокойно и с некоторой отстранённостью сказал албанец, возвращаясь на прежнее место и усаживая рядом с собой дочь. — Матушка приехала расстроенная, — осторожно молвила Насибе, следя за реакцией отца. — А когда я пришла к ней, она плакала. Ожерелье из жемчужин порвалось и весь пол был ими засыпан, — девочка грустно вздохнула, всматриваясь в нахмуренный профиль Великого Визиря. — Я пыталась отвлечь её, а она ещё больше расстроилась. Что-то произошло на вечере? — Не знаю. Я не заметил ничего такого, — сухо ответил Айяс, беря в руки бумаги и читая какое-то донесение. — Я переживаю за матушку. И Махмуд тоже, — продолжила Насибе. — Она в последнее время ходит поникшая, отвечает невпопад. Так и захворать может, упаси Аллах, — девочка подняла глаза к потолку и тихо прошептала молитву. — Вы поссорились? — наконец спросила Насибе. Албанец молчал, но было слышно, как надрывисто он дышал, сдерживая свой внутренний гнев, который в нём разожгла Айше. — Почему вы молчите, папа? — Насибе, — сорвался Айяс, бросив на дочь недовольный взгляд. Его правильной формы брови слегка сдвинулись, образуя морщинку между ними. Но увидев как его дочка испугалась, он расправил хмурящееся лицо и ласково добавил. — Я устал, а мне ещё нужно дочитать донесения. Давай поговорим об этом завтра, хорошо? — мужчина бережно взял руки девочки в свои и несильно сжал их. — Как вы пожелаете, отец, — тихо ответила Насибе, опуская глаза и поджимая губы. — Иди к себе, ложись спать, — Айяс оставил на щеке девочки лёгкий поцелуй и отпустил её.       Насибе приобняла отца, а потом встала с тахты и, поклонившись, покинула гостиную. Как только двери за девочкой захлопнулись, Айяс громко выдохнул и покачал головой. Он любил женщин, но больше них он любил своих дочерей, а в особенности Насибе. Эта светлая и милая девочка не могла его злить, но сейчас из-за всего накопившегося за вечер мужчина выплеснул свой гнев на ни в чём не повинную дочь, за что ему было стыдно. Она любит мать и не виновата в том, что этих же чувств не испытывает он. Были времена, когда Айяс по-настоящему трепетно относился к Айше-хатун. Это период после смерти первой жены, когда он был разбит и встретил эту заботливую и тогда ещё симпатичную женщину. Благодаря ей Великий Визирь смог смириться с утратой и почувствовать наслаждения жизни. Но именно после рождения Насибе албанец охладел к жене, которая переключилась на заботу о детях и утратила прежнюю привлекательность. Из-за этих изменений, трудностей на службе и какой-то непреодолимой тяге к любой мало-мальски цепляющей женщине Айяс стал реже приезжать во дворец, а потом, не желая порождать лишних сплетен при дворе, велел обустроить одно из своих поместий в Фындыклы — недалеко от черноморского побережья, в живописном лесогорном районе, куда постепенно свозились понравившиеся Паше рабыни, купленные на невольничьем рынке из других земель. В этот дворец Айяс ездил по возможности несколько раз в месяц, под видом экспедиций, которые и совершал на самом деле, просто потом задерживался ещё на неделю, дабы отдохнуть, поохотиться, поразвлечься с томно ожидающими его наложницами. Но идея создания своего собственного гарема и обустройства под него целого поместья зрела много лет и смогла реализоваться не так уж и давно. Айяс-паша хорошо помнил тот день, когда его голову впервые посетила такая мысль.       Это было ещё во времена правления покойного Селима Грозного, когда османское войско подчинило себе Египет и заняло Каир. В честь этого успешного завоевания, подчинённые Султана предложили устроить пышное торжество. В просторном полутёмном помещении на разбросанных на полу подушках расселись все сопровождавшие Падишаха государственные мужи. Столы ломились от яств, стены подрагивали от грохота музыки, под которую танцевали лучшие каирские танцовщицы. Но они мало кого интересовали, ведь главной темой для разговоров, после обсуждения плодов победы и будущего Египта, была самая известная женщина всего Мамлюкского султаната. О её красоте слагались легенды. Говорили, будто от её чар все без исключения мужчины сходили с ума и не могли спокойно жить. Она всегда уходит на рассвете, оставляя после себя сладкие сны. Вот и сейчас все с нетерпением ожидали эту загадочную грёзу. Группа танцовщиц в последний раз покружившись в центре комнаты, поклонились Султану и его окружению, а потом исчезла за невесомыми занавесками. На пару мгновений повисла тишина, разбавляемая лишь дерганным потрескиванием настенных факелов. Но не успели мужчины начать негодовать этим затишьем, как глухой и протяжный звук египетской флейты ознаменовал появление самой Царицы Египта. Под быстрый топот пальцев музыканта по поверхности дарбуки в залу вбежала ослепительно-красивая египтянка. Пышные, словно грива арабской скакуньи, смольные волосы ниспадали на её открытые плечи и закрывали спину до лопаток. На голове сверкала золотая диадема с тонкими цепочками по бокам. Тяжёлыми кольцами обвивало шею золотое колье с драгоценными камнями. Чёрный лиф и пояс усыпанные золотыми монетами и нитками бисера звенели от каждого её шага в унисон с дарбукой. Её лицо в отсвете факелов было прекрасно: прямой нос, ровные брови, пухлые алые губы и чёрные глаза с взглядом львицы, бросающей вызов самому Султану — царю-льву Востока. Египтянка замерла на несколько секунд в эффектной позе с двумя золотыми саблями в руках. Под возобновившийся стук дарбуки и глухой свист нея она, совершая ритмичные движениями бёдрами вверх-вниз и параллельно прокручивая в руках сабли, дошла до середины комнаты, где снова замерла, давая лучше себя разглядеть. В такт стуку дарбуки египтянка быстро-быстро затрясла бёдрами, вынуждая золото на поясе зашуметь. В это же время она положила одну саблю на плечо, а второй крутила в руке с обеих сторон своего грациозного тела. Затем она ловко сменила положение сабель. Во время этих движений её взгляд не отрывался от Султана, ради которого её сюда и привели. Судя по ответному взору, прикованному к египтянке, Падишаху очень понравилась эта танцовщица. Айяс, подобно своему господину, сидел не отрывая глаз от грациозной Царицы Египта, которая иногда бросала кошачий взгляд и на него, равно как и на других присутствующих мужчин, чтобы не обделять их вниманием. Снова свист нея, под который женщина одним резким движением скрестила и развела сабли в сторону, заставляя металл заскрежетать. Потом танцовщица слегка отклонилась назад и водрузила себе одну саблю на грудь, а другую на голову, медленно развела руки в сторону и под глухое завывание нея стала совершать повороты на месте, сопровождая каждый поворот ритмичным ударом бедра то с одной, то с другой стороны. Как только она сделала полный круг, то положила на голову и вторую саблю, создав из золотых оружий полумесяц, сверкающий в отблеске факелов. Теперь золото зазвенело уже на лифе от ударных движений плечами, затем этот металлических шум спустился до пояса, где монетки качались от таких же чётких и быстрых движений бёдрами. Весь её танец был похож на единый звон настоящего сокровища фараонов. Египтянка иногда улыбалась, и эта улыбка содержала в себе вызов Султану, который с каждым новым движением танцовщицы, вся больше напрягался. Женщине доставляло удовольствие видеть мужчин в таком состоянии. Под очередной свист нея танцовщица рухнула на пол и положила одну саблю чуть ниже лифа, а вторую оставила на голове. Женщина немного выгнулась, держа вес тела на согнутых коленях, а в это время создавала волны животом. Приподнявшись, египтянка взяла в руки саблю, что была у неё чуть ниже лифа, и начала описывать ей круги вокруг себя, в то время как сама извивалась телом. Из-за пышных чёрных кудрей, в свете огней она была похожа на кобру, что раскрыла капюшон и манила к себе. Её чёрные глаза с длинными стрелками прожигали душу и сердце. Казалось, она вот-вот зашипит и бросится на кого-то из присутствующих, но женщина резким движением вскочила на ноги и, кружась и вращая в руках золотые сабли, вновь оказалась на центре залы. Она замерла и бросила на присутствующих дерзкий взгляд, а потом, зазвенев золотом на поясе и лифе, скрылась за вздымающимися от сквозняка занавесками.       Вспоминая об этой танцовщице, на лице Великого Визиря появилась сладострастная улыбка. Именно после этого выступления, когда щёки загорелись краской, а дыхание совсем сбилось, Пашу впервые посетила мысль о своём гареме. Ведь он понимал, что даже эта неприступная львица не посмеет противиться воле Султана, если он пожелает забрать её в столицу. К сожалению, а может и к счастью, но Айяс-паша больше не видел Зейну — таково настоящее имя этой искусительницы. Однако он успел поддаться её чарам и надолго запомнил египтянку. Впоследствии Великий Визирь увидит ещё немало красивых женщин, но не одна не сравниться с ней. Вдруг Айяс вспомнил про завтрашнее свидание в саду с Элиф-хатун. Стряхнув неоднозначные мысли, Паша отложил в сторону донесения и потушил трепещущие огоньки свеч. Комната тут же помрачнела, освещаясь лишь лёгкой дымкой лунного света, мягко расползающегося по стенам и полу. Айяс-паша улёгся на тахте и завернулся в одеяло, стараясь как можно быстрее расслабиться и заснуть, дабы избавиться от усталости этого дня.