***
После падения Волдеморта жизнь Драко разделилась на до и после. Снова. В первый раз это произошло, когда Хвост возродил ублюдка. Делить поместье, пусть и большое, с десятками убийц и обезумевшим магом было ему, пятнадцатилетнему мальчишке, откровенно нелегко. Над ним насмехались: из-за худобы, слащавой внешности, трусости. Словом, из-за всего, что досталось ему от папеньки. Порой, забавы ради, его били. Обездвиживали заклинанием, ударяли под дых, пинали ногами. Кричали: «Дерись! Что, не можешь, сопляк?!» Люциус, знавший об этом, молчал. К его чести, он пытался вмешаться, и не раз, но Тёмный Лорд запретил. «Мальчик должен справляться с трудностями сам». А перечить ему всё равно что подписать семье смертный приговор. Это понимали все — но каждый раз, возвращаясь в комнату, Драко садился у стены и спрашивал: «Почему?» Почему ты молчишь, отец? Второй раз случился, когда Волдеморт решил взять его под своё крыло. Пустить на мясо, если точнее. Нарцисса, услышав о метке, заплакала — но не при Лорде, нет-нет, иначе бы метка досталась и ей. Драко случайно увидел, как она дрожит от злости и клянётся Люциусу, что ненавидит. Ненавидит, что когда-то он был глупцом. Ненавидит, что теперь их сын вынужден расплачиваться за ошибки прошлого. И бьёт. Впервые на его памяти. Он хотел, чтобы всё закончилось. Чтобы кто-то — да хоть Уизли! — узнал и помог. Да, он никогда не скажет этого вслух. Но он хотел. Его ломало и выворачивало. Вымещать злобу на себе стало обыденным делом. Он бросил квиддич, потому что тело больше не слушалось его: руки отказывались держать древко ровно. Он думал о Задании каждую минуту, и лишь сон, навеянный зельем, позволял ему забыться. Третий раз — не война. После, когда Визенгамот объявил о своём решении. Хотя суд и оказался благосклонным, они лишились всего: чести, денег и свободы. Многие счета заморозили, выезд за пределы Англии был им заказан. На улицах их всюду сопровождали тычки и косые взгляды. Малфои больше не внушали ни страха, ни уважения. Драко мог бы с этим смириться, не потеряй он друзей. Дети Пожирателей добровольно покинули Британию, а те немногие, что остались, старались не являться на глаза. Школьные приятели, не входящие в бесов круг, вообразили себя выше, «чище», и на любые попытки завести разговор реагировали либо сухо, либо с пренебрежением. Однако Люциус не мог свыкнуться с новым положением. В первый год после войны Драко с отвращением наблюдал, как отец пытается выстроить репутацию по крупицам: высылает деньги пострадавшим, пополняет благотворительные фонды, организовывает мероприятия инкогнито. Даже так он пытался решить всё средствами. Ха. Иногда, слоняясь по поместью, он думал, что суд оказался слишком мягок. Что его и Нарциссу следовало сослать на другой конец света, а Люциуса упечь в Азкабан. Но показания святого Золотого Трио имели абсурдный вес в этом деле. На втором году в тайне от семьи Драко согласился сотрудничать с Министерством. Уйма Пожирателей осталась на свободе, и он помогал отловить их всех. Сливал информацию, как крыса, но, признаться, ему доставляло удовольствие лицезреть, как обидчики лишаются душ. Он бы сделал это и раньше, не заупрямься отец. Вспомнил, наконец, кем является! Тем смешнее казалась его пощёчина в порыве гнева. Мир — серый. И становился цветным лишь при поимке врагов. Эти полубезумные соображения привели Драко в Академию мракоборцев, куда его приняли со скрипом, ссылаясь на работу с Министерством, деньги и выкрутасы отца. Он осваивал материал быстро и много тренировался, потому что ничего, кроме тренировок, больше не будоражило его. Так и отличился — получил медаль. И место подле Поттера. Его хохот после прочтения распоряжения сотряс мэнор похлеще Бомбарды. Они начали работать вместе, и поначалу это давалось нелегко: Поттер вечно ждал от него подлянки, а Драко терпеть не мог выслуживаться перед другими. Они спорили обо всём, о чём можно было спорить, и полгода почти не оставались друг с другом наедине. Всё решил случай. Череда магловских смертей, расследование, задержание. Целый наряд авроров на поимку одного, мать его, преступника. Поттер, кичась своей неубиваемостью, едва не попал под Непростительное, но Драко вовремя отпихнул его в сторону. Заклятие скользнуло в считанных дюймах от тела. Вовсе не тёплые чувства, а банальная реакция позволила им наладить контакт. Они не обсуждали случившееся, как и не возвращались к прошлому, — просто плыли по течению, мало-помалу открывая друг в друге новые стороны. «Это стало бы началом чудесного романа», — пошутил как-то Забини. Драко нашёл в этом нечто ироничное. Как бы повернулась его судьба, не откажи Поттер в дружбе? Что бы стало с Волдемортом и теми, кто ныне забыт? Эти вопросы, подстёгнутые алкоголем после следующего успешного задержания, посыпались из него как из рога изобилия. Поттер с готовностью подхватил тему, будто сам предавался схожим мыслям. Сошлись на том, что настоящее не так уж и плохо, — и, опрокинув по стопке, разошлись. Наступило затишье. Они не стали приятелями. Так, зависали иногда в пабе и по случаю обедали вместе. Но каждый раз в их диалоге проскакивало что-то иное. Например, то, что известность бесила Гарри до дрожи в пальцах. Или то, что рыжая Уизли очень своевольная жена. Что порой им обоим хотелось сбежать, скрыться от чужих глаз. Стать достойными отцами. Эти мелочи невольно сближали их, укрепляя зародившиеся нити доверия. Драко не знал, что будет ждать его через несколько лет: погибнет ли он, уйдёт из Министерства или унаследует бизнес отца. Он привык жить настоящим. Но один разговор — в целом бессмысленный, как ни крути, — почему-то зацепил его. И вы, читатель, поймёте почему. Оставались последние дни до Рождества. В Министерстве царила суматоха: традиционная сдача документации который год оборачивалась крахом. Драко, спрятавшись в углу кабинета, перебирал отчёты: часть папок отходила на стол Поттера, другая — в макулатуру. Он не вчитывался в содержание и действовал по большей части интуитивно, и неясно, почему он вдруг задержал внимание на одной папке: тонкой и маленькой, словно не предназначенной для офисной работы. Пальцы сами потянулись открыть её. Внутри, к его удивлению, лежала открытка. Встрепенувшись, она рванула вверх, облетела весь кабинет и, застыв аккурат перед его лицом, трансформировалась в письмо с картинкой. Обессилев, упала. Картинка двинулась. Снимали исподтишка. Объектом съёмки выступала девушка, одетая в белый больничный халат: она смеялась с несуразного парнишки на фоне, что бился с фазаном, и, казалось, не замечала слежки. Когда парень отобрал у птицы украденную шапку, девушка показала ему два больших пальца. Обернулась. Наткнувшись на камеру, на миг смутилась — и расплылась в широкой, красивой улыбке. Драко с опозданием узнал в незнакомке Грейнджер. Красивая улыбка сменилась неестественным оскалом. Медленно, не тревожа изображение, вверху колдографии вырисовалась надпись «Южная Америка». Стоило завернуться последней завитушке, как изображение застыло — и чуть погодя возобновилось. «Вот, значит, куда ты исчезла, Грейнджер». Не поддаваясь желанию прочесть прилагающееся письмо, Драко отложил открытку. Он знал, что Грейнджер ушла из Министерства. Видел её пару раз до, и каждый она выглядела потерянной, словно не понимала, куда движется и зачем. Увидеть её таким образом — загоревшую, расслабленную, счастливую — оказалось весьма неожиданно. Поттер объявился спустя полчаса. Робардс заметно помял его, будто лупил без остановки: очки перекосились, лицо исказила страдальческая гримаса. Она буквально кричала: «Ну почему, почему я ещё жив?» Драко, не сдержавшись, хмыкнул. — Заткнись, Малфой. — Молчу-молчу-молчу. Скинув мантию на диван, Поттер сел за стол. Малфой с барской руки оформил перед ним стопку из папок и плюхнулся в кресло напротив. Гарри скривился, как если бы съел лимон, и взял первую. Почти сразу он обнаружил открытку, о чём сообщили взметнувшиеся вверх брови. — Вот и я о том же. Как ты мог забыть про письмо? Твоя подружка явно заждалась ответа. — Ты хочешь об этом поговорить? Если так, то лучше помоги мне разобраться с этим хламом, а не дури голову. — Обойдёшься, Поттер. Я и так потратил два хренова часа, пока ты беседовал с Робардсом, — он поскрёб щёку. Трёхдневная щетина задела слух. — О чём шла речь? — О праздниках. Я с трудом выбил нам выходные, — Гарри потёр глаза. — Робардс считает, что, раз мы хорошая команда, то должны уделять Аврорату всё свободное время. И плевать, что у меня жена. — Лучше такая жена, чем орава бездарей и нахлебников. Они усмехнулись: Аврорат далеко не райское местечко — и Драко продолжил: — Мне казалось, Грейнджер завоюет мир ещё до окончания Хогвартса. Насколько же её помотала жизнь? — Мы все так думали, Малфой. Как видишь, судьба повернулась иначе. И не говори плохого о Гермионе, не то получишь по зубам. — Я и не собирался. Так кто она? Целитель? Исследователь? Путешественница? Ставлю на то, что исследователь. — С чего вдруг интерес? — Обычное любопытство, Поттер, — Драко закатил глаза. — О тебе я знаю едва ли не больше, чем о себе самом. Почему я не могу узнать о твоей подруге?.. В самом деле, почему я оправдываюсь перед тобой? Захотел и спросил. — И правда, — согласился тот. — Гермиона целитель. Заканчивает практику в Венесуэле. Лучшая из группы, если хочешь знать. — Даже не сомневаюсь. — Что ещё? — Гарри вздохнул и, расписавшись на титульном листе, закрыл папку. — Она заметно счастливее, чем мы с тобой. Ей нравится лечить — это главное, — он замялся, словно сомневался, стоит ли озвучивать мысль. — Кто знает, может, когда-нибудь её пациентами станем и мы?.. А теперь не сочти за грубость, Малфой, но садись-ка ты за работу. Я не хочу провести Рождество с тобой, страдая от боли в заднице. Если ты понимаешь, о чём я. Их диалог, внешне похожий на бесполезный обмен репликами, содержал в себе куда больше, чем просто слова. Драко солгал бы, если бы сказал, что его не встревожила перспектива оказаться пациентом Грейнджер. И дело вовсе не в том, что она маглорождённая. Он, как бы ни отрицал очевидное, чертовски боялся смерти. Вот только смерть не боялась его в ответ.Глава 2. Холод и упорство
12 ноября 2022 г. в 13:00
Решение стать колдомедиком пришло к ней спонтанно.
Стажировка в Министерстве не приносила ожидаемого счастья. Попытки изменить мир, покорёженный войной, разбились о суровую реальность: чтобы привнести в общество что-то новое, нужно потратить по меньшей мере годы. Вынужденное подчинение, лесть, притворство — она больше не владела собственной жизнью и превратилась в человека, зависящего от чужого настроения и обстоятельств. Внутри поселилась пустота, которую она тщетно заполняла работой. Проекты создавались строго по шаблону, а те идеи, что вынашивались годами, руководство безбожно отвергало: считало наивными, как когда-то Г.А.В.Н.Э.
Пока мальчики, окончив курсы, постигали аврорскую стезю, Гермиона искала своё место в жизни. Она пробовала писать, но художественная литература оказалась ей неподвластна; ходила на лекции мракоборцев, надеясь загореться тем же энтузиазмом, что и друзья; даже заглядывала на курсы профподготовки, думая, что преподавание — её удел. Ничто не приносило ей того же удовольствия, что и учёба, а тем временем бумажной волокиты становилось больше. Требования росли. Она задыхалась.
Ночи ассоциировались со сбитыми у ног простынями.
Встреча с Невиллом произошла случайно на вокзале Паддингтон. Она возвращалась с конференции и буквально летела по платформе, желая поскорее добраться домой; он прогуливался вдоль перрона и потягивал кофе. Они столкнулись, чуть не повалив друг друга, и это стало самым ярким событием за год: за ним последовала чехарда из событий, изменивших её судьбу.
При больнице святой Марии, находящейся неподалёку от Паддингтона, проходили курсы целителей. Невилл посещал их, чтобы понять, кем он хочет быть: целителем или, повинуясь давней мечте, преподавателем. В тот день он поставил точку в этом вопросе. Хогвартс был для него домом, освобождением от звания неудачника. Он любил его всем сердцем. Целительство же воспринималось как шанс. Шанс на спасение семьи.
«Но я не могу их спасти. Как бы ни хотел. Я не могу».
Именно он посоветовал Гермионе пройти курсы. Воспользоваться его пропуском и постичь новые высоты. Он — некогда глупый, неуклюжий мальчик — понимал её как никто. И она послушалась.
Совмещать работу и курсы было тяжело. Недосып сказывался на её эффективности и здоровье, слабость переросла в константу, но она упорно выдерживала все тяготы, потому что наконец чувствовала, что её душа жива. Чтобы добиться успеха, ей не приходилось разбираться с законами, бумагами, подписями, а просто включить голову и двигать кистью так, как показывает инструктор. Она учила медицинские термины с таким рвением, как когда-то Нумерологию, и не испытывала скуки, когда мешала очередное зелье. С тех пор её перестали мучить вопросы: «Кто я?» — потому что теперь она знала ответ.
Беспокойные сновидения сменились блаженным ничто.
Её тяга не осталась незамеченной. Дэвид Эммерих Берроуз, один из организаторов курсов и почётный член Магического здравоохранения, оценил её усилия. Он стал кем-то вроде МакГонагалл — идеала, к которому хотелось быть ближе. И, когда курсы подошли к концу, он предложил ей практику со словами: «Одарённые студенты — наше будущее».
Вы — будущее, мисс Грейнджер.
Она боялась уйти с привычного места и потерять всё, над чем старалась годами. Боялась потерять друзей, с которыми не расставалась со школы. Боялась показать, что ошиблась, позволила себе пойти по иному пути. Но в тот момент, смотря на Дэвида и слыша ликование других, она ощутила, как затягивается последний шов, отделяющий пустоту от её маленького внутреннего мира. Он расцветал с каждым ударом сердца и вселял уверенность, позабытую из-за неудач. Всё будет хорошо.
Следующий день — заявление на увольнение. Её не осудили. Рон восхитился. И через несколько месяцев ушёл с поста аврора.
— Мне надоело терпеть. Я думал, что свыкнусь, но нет.
Вечная троица разделилась. Гермиона уехала, поставив перед собой цель закончить практику, Рон присоединился к бизнесу Джорджа, а Гарри… А Гарри взял на себя непосильную ношу — Малфоя, внезапно решившего измениться.