Сопутствующие потери

Тухнет свет во всех домах. Слава зажигает свечи. На земле медленно тлеют старые бумаги, от горящей кучи в тёмное глубокое небо поднимается дым. Смешивается с тучами. Закрывает собой звезды. Заслоняет от мира вокруг. Славянску кажется, что жизнь не имеет смысла. Что борьба ни к чему не приведёт. Война страшна. Она смотрит на неё по ночам. Вглядывается в окно, скребется в дверь, стучит в стекло. Она ждёт её, чтобы забрать к себе. Обхватить своими холодными костлявыми руками, утянуть в окопные болота глинистых почв, в бездну отчаяния и смерти. Там рушатся дома от залпов артиллерии, там простреливают насквозь машины, там воздух сотрясают взрывы и не бывает тишины. Там люди ненавидят друг друга, пожирают друг друга, хоронят заживо в своей земле. В донецком плодородном чернозёме, который даёт им жизнь, хлеб, растит талантливых и трудолюбивых жителей, терпит заводы и фабрики. Люди поливают его кровью взамен, разрывают окопами, ранят осколками снарядов и минируют вокруг. Война лицемерна и обманчива, она врёт, всегда врёт, чтобы ты расслабился, чтобы поддался её речам и стал зверем. «Убей... Убей... Не покоряйся, борись...» - лукаво шепчет Война. Улыбается своими гниющими чёрными зубами в отражении и ходит, ходит под крыльцом. Мирослава смотрит, но не видит её. В дряхлой грязной одежде с тёмными разводами засохшей крови ей мерещится чёрный дым с Донецкого аэропорта. Недвижимые разорванные тела мирных граждан лежат недалеко от поблескивающих на солнце дорогих металлоконструкций новейшего терминала, а в ярко-голубом летнем небе над ними разворачивается вражеская авиация. «Они... Враги... Пришли в ваш дом, опять...» Мирослава слушает, но не слышит её. Через тихий могильный шёпот прорываются крики Снежного. Она срывает голос, бьётся головой об асфальт, царапает руки Шахтёрска и плачет, плачет, плачет от боли. Проклинает свою страну. Проклинает Киев. Глухой гул самолёта стихает вдали. Панелька складывается как карточный домик. Плиты ломаются, крошатся, давя под собой заспанных жильцов. Взрыв оглушает округу. «Спасайся... Спасай... Бери в руки оружие... Не дай себя покорить...» Мирослава помнит. Помнит всё, но ей страшно. И сил бороться больше нет. Её одолели. Её победили. Стоя на коленях перед Дмитрием Олеговичом, она с чёткостью чеканила слова раскаяния. Она опускала голову и говорила, что ошиблась. Ничего на самом деле не было и быть не могло. Никто никого не убивал, никто никому не угрожал. Нет гражданской войны. Не было. «Ты слышишь, Мира, её не было! Повтори. Повтори ещё раз. И ещё. Пока эта дурь не выбьется с твоей тупой башки». «Ничего не было». С Карачуна поднимался дым. «Ничего не было». На руках у доктора висело поломанное маленькое тельце. Он бежал в больницу, крича всем и наивно полагая, что её ещё можно спасти. «Ничего не было». Мир замирает, затихают недовольные разговоры на кухнях многоэтажек, а строки сгорают, и правда превращается в горячий пепел. Её звали Полина. И ей было шесть. Она - первая в списке. Первая из детей, погибших в этой войне. Славянск помнит, но вслух не говорит, ведь в спину дышат зловонным гнильным смрадом, а холодный ветер пронизывает до костей. Ведь если сказать - Война зайдёт в дом и заберёт его. Превратит поля в кладбища, а улицы - в руины. И сломает всё, сломает жизнь. Не будет тишины, не будет радости, не будет счастья, лишь боль, тупая боль и сожаление. - Давай ты будешь рассказывать, а я слушать, - говорит Константиновка, - тебе станет легче, поверь. Славянск смеётся, глядя на костёр из старых писем. Нет, не станет. Никогда больше не будет солнце столь ярким и трава столь зелёной, как когда они гуляли вместе по Соборной площади или высаживали рядом с его домом розы. А теперь Виктор погиб. И всё разом кончилось. В далёком прошлом она полюбила человека, чтобы спустя века его похоронить. Без тела, без гроба, лишь письма, тлеющие на влажной земле. Мира держит свечу за упокой, читает молитвы, а в темноте за костром под кронами согнувшись ветхих деревьев ей видится Горловка, собирающая своего брата по частям. Она держит в руках оторванную почерневшую ступню и прижимает к себе, словно любимую игрушку в детстве. Славянск тогда не узнает в ней ту маленькую ладную девочку, что жила вместе с ними в одном доме и помогала ей в полях да по хозяйству. Её лицо неестественно и страшно улыбается, а глаза смотрят вперёд, не моргая. Она словно те ребята, что Торецкая провожала на фронт в Великую войну, смотрит вдаль и ничего не видит, сузившиеся зрачки дрожат, и она не то плачет, не то смеётся, не то задыхается. Серые жирные пряди волос свисают на широкий лоб, а тело покрыто бинтами. Это не Вика, нет, это её труп, почему то двигающийся и перегоняющий воздух через лёгкие. Они с Донецком собрали всё до единого кусочка и унесли с собой, оставив после себя лишь флаг на крыше разбитого дома. Временами Славе кажется, что все они сошли с ума. Кто-то больше, кто-то меньше. Война, словно дурно пахнущая зараза, коричневая чума, заполоняющая чужие умы, избивающая мышление. И задыхающийся голос разума пытается остановить, пытается спасти, но пальцы всё равно тянутся к оружию. Лицо Богдана искажается от злости, а руки сжимают чужую шею до посинения. Мира пыталась оттащить его от Краматорска, кричала, что они не виноваты, что это не их воля, что Никита не собирался отбирать его место, но измученный и побитый Донецк словно в трансе шептал слова ненависти и обвинения, а из помутневших янтарных глаз капали на покрасневшее от асфиксии лицо новой столицы горькие слëзы. Торецкая прижималась к широкой дрожащей спине, плакала вместе с ним и аккуратно, слегка касаясь, гладила напряжённые горячие плечи, пока тот не разжал ладони, приходя в себя. Война стояла от них поодаль и хрипло хохотала, прикрывая челюсти костлявой ладонью. «Как хочется конца», - думает Славянск, а едкий дым въедается дурным ароматом в её светлые, как лучи степного солнца, волосы, тонкую ночную сорочку и сильное от полевых и заводских работ, облитое липким потом тело. «Как хочется не видеть похорон. Как хочется, чтобы брат по ночам не трясся от страха, вспоминая гнев Донецка. Как хочется, чтобы мои чудесные девочки улыбались. Как хочется, чтобы ненависть и непонимание исчезло. Как хочется быть со всеми вместе... Как хочется вернуть тебя, родной». Она маленький забытый городок на севере Донецкой области. Обкраденный и слегка побитый. Она любящая сестра, что мягкой рукой прижимает голову младших к своей груди во время обстрелов. Она скорбящая мать, душа которой рвётся на части и кровит посреди могил своих людей. Она безутешная вдова, верящая в чудо и не снимающая обручального кольца. Пламя догорает, искрами взлетая в звёздное небо. Как много они с Виктором пережили. Этот чудесный родной сердцу край строился на её глазах, возрождался каждый раз после бедствий и смертей. Огромный степной океан ковыля и разнотравья, сверкающие в солнечном свете меловые отвалы, дымящиеся чёрные терриконы и трубы заводов, маленькие речушки и зеркальная гладь соленых озёр, вечнозелёный Донецкий кряж и берега Северского Донца, питающего своими водами все города. Она лишь хотела всё это защитить. Не отдавать снова. Хотела спасти их всех от неверного пути. Её запястья обхватывают чужие кости рук. В полной темноте и тишине Война как никогда близко. Маленький непокоренный город. Она символ смелости и безрассудства. Она первый очаг сопротивления. Предвестник войны. Их надежда на светлое будущее и их чаяния о мире. Она - семья, которую порвали в клочья. Здесь всё началось и здесь всё закончится. «Никаких обстрелов и никаких смертей. Ничего не было в 2014 году». - Было, - немым криком про себя, чтоб не услышали. - Было, - на клочке бумаги в сжатой ладони, чтобы не донесли. - Было, - глядя в пустые зияющие глазницы. Мира верит в чудо. Мира верит в спасение. Мира знает, рано или поздно они будут вместе. С того самого дня и до конца веков они будут счастливы. ******** «...Ча́ю воскресе́ния мертвых. И жизни будущаго века. Аминь»