Первое из очевидных решений

Свою первую инструкцию я получил спустя десять дней. Почему он не мог сразу передать мне ее в руки мне так до сих пор и непонятно. Пришлось ехать в условленное место – иронично, но это было почтовое отделение – там я подходил к окошку и забирал записку у сотрудницы. Получалось, что она – мой связной. Каким образом сообщения поступали к ней, мне неизвестно. Кажется, у нее был радиопередатчик. Может быть, я сам себя в этом убедил – так или иначе, она была единственным способом связи между мной и ним, ни его телефона, ни адреса я не знал – да и в Германии его уже не было. Когда ее не было на месте, я шел проверять тайник: если обойти здание почты по кругу, можно было увидеть пожарную лестницу на второй этаж – она была полая и в ее ступеньке, третьей снизу, было отверстие. Там я и находил записки. Теперь вся эта система кажется мне совсем ненадежной. Что бы я делал, если бы с ней что-нибудь случилось; если бы просто уволили, неизвестно. Но тогда это никакой паники не вызывало, тем более, что я сам бы ничего лучше не придумал. Ту записку я слово в слово помню до сих пор – после расшифровки я, новичок-параноик, заучил все наизусть, потом еще и сжег бумажку. Мне нужно было получить разговоры Турека (номер 5878), Штока (номер 6431) и ван дер Бейла (номер 5550) за неделю и не позднее 18 августа отнести все записи в условленное место – описание места прилагалось. Следующий сеанс связи был 23. Кажется, во мне он и его заказчики обрели самого долгожданного союзника – поэтому решили сразу окучить трех человек моими руками. На следующий день я попробовал подступиться к прослушке телефонной линии. Это оказалось несложно, чего я и ожидал: во-первых, это была моя сфера подчинения, во-вторых, министерство еще давно успело закупить записывающую аппаратуру – на каких-то станциях она стояла постоянно, к каким-то ее подключали только периодически – разумеется, не из-за беспокойства о тайне переговоров, а из-за денег. Записывающие устройства полагалось включать только по требованию полиции – сначала на это была нужна санкция суда, потом в случаях “нарушающих государственную безопасность” разрешили обходиться без нее. Я заверял и перенаправлял каждое такое требование, поэтому для меня не было никакой проблемы составить новое. Впрочем, нужды в этом не было. Без всяких приготовлений я приехал в центр технического обслуживания и поддержки – именно за таким мудреным названием скрывалась служба прослушки. В этом маленьком розовом здании с пятью кабинетами хранились магнитофоны, которые возили по телефонным станциям – и обрабатывались кассетные записи, чтобы к каждой записи можно было приложить расшифровку. Там я на кусочке бумаги записал адрес и номер телефона, который меня интересовал. Ни подписи, ни печати не понадобилось – начальник центра просто послушно взял в руки бумажку и кивнул. Кассеты я попросил отправить к себе в бюро курьером. Я получил их на следующий день – вместе с расшифровкой. Кассеты я не слушал ни тогда, ни после – у меня не было для этого проигрывателя, да и никакого желания я, если честно, тоже не испытывал. А вот самую первую расшифровку я прочитал от начала до конца. Начиналась она с драматической ноты – да и в целом, напоминала пьесу. Вместо имен персонажей были только латинские цифры, один и два – под номером один значился господин Шток, под номером два – некая молодая женщина, как пояснялось там же, примерно 15-25 лет. Ее личность мне предлагалось додумать самостоятельно. Как многие другие драматурги, стенографист в квадратных скобках обозначал паузы, эмоции героев. Она позвонила ему – видимо, сразу в слезах, потому что половину из ее слов было не разобрать. Ей нельзя было пользоваться телефоном, но она все же смогла воспользоваться аппаратом среди ночи: ее мама узнала, что та беременна – и явно слишком молода и не замужем. Собеседнику она объясняла, что ее положение безвыходное, она сломала себе жизнь. Почти через каждое слово повторялся только один безответный вопрос – что мне делать – что же мне делать. Ее собеседник слушал внимательно и не встревая. На какое-то время диалог превратился в монолог плачущей девушки. Потом он заговорил – никаких ответов на вопросы, только туманные намеки. Да, твоя мама хочет, чтобы ты оставила ребенка. Но я как-нибудь смогу ее убедить – я все-таки ее брат, она всегда меня слушала. Не переживай. Все будет прекрасно, тебя никто не бросает. Только не звони мне, пожалуйста. Но она, как будто, не слышала, а повторяла то же, что и раньше, еще добавляя – если мама узнает, она убьет нас обоих. К концу расшифровки история стала мне поразительно понятна. Я вспомнил, что уже слышал ее – или точно такую же, но от третьего лица и о других людях. Тогда было мерзко – но быть невольным очевидцем оказалось куда мерзее. Очень хотелось что-то сделать, что-то существенное – пойти и вмешаться. Но что именно стоит сделать, я совсем не знал. Я вышел из дома и почти час простоял возле телефонного автомата. У меня был номер девушки, я хотел позвонить туда и дозвониться до ее родителей. Но я не решился – точнее, все на что меня хватило, это набрать номер и потом панически сбросить звонок. И я ничего больше не сделал, а как и просила моя самая первая инструкция, завернул кассеты в брезент – чтобы их не испортила ненароком попавшая – и отнес в магазин оптики, а там, избегая взгляда единственного работника, запихал в щель между оконной рамой и стеной. В каком-то смысле я был рад от них избавиться – и я очень надеялся, что благородство сможет проявить кто-нибудь другой. А потом пообещал себе, что в скором времени наведу справки о судьбе бедной девушке и постараюсь ей помочь. Это меня серьезно успокоило. Очень скоро я перестал волноваться вообще, мою голову заняли куда более прозаические мысли, я все обдумывал, почему его выбор пал именно на это место для тайника, но после оказалось что все мои рассуждения бессмысленны – каждая новая инструкция указывала новое место. Одно было хуже другого, какие-то мусорные баки, голубятни, ателье. Таким образом, прослушка особенных усилий мне не стоила. С почтой получилось несколько иначе. Это было уже после второй записки. Там оставался телефон того же Турека, но к нему прибавился почтовый адрес другого человека. Сразу же я позвонил Древицу. Если я возглавлял телефонное бюро министерства по Пруссии, то он почтовое. Мы были хорошо знакомы, не только в профессиональном плане – и я полагал его человеком отзывчивым и ответственным, хотя и нечистым на руку – впрочем, мне так было даже лучше. Если бы я смог заручиться поддержкой Древица, то дела с почтой пошли бы как по-маслу. После общего совещания – а такие каждый день обязательно созывал президент объединенного транспортно-почтового управления и там были все руководители бюро, в том числе и мы с Древицем – я подошел к нему и схватил за руку. Ничего говорить сразу я, разумеется, не стал – не та была обстановка, но заинтриговал и пригласил поговорить. Он согласился. В шесть вечера я зашел в его кабинет. Зашел, постоял посередине комнаты, потом снова подошел к двери и захлопнул ее. Древиц хмыкнул – намек был понят. Я сел на диван для посетителей и начал говорить. – У меня есть к тебе просьба, – я замялся. Такие вещи никогда не давались мне легко. Древиц решил меня подбодрить: – Дорогой гость, я слушаю – Я хочу, чтобы ты помог мне в своем ведомстве. И я помогу тебе Никакого ответа не последовало, потому что он все еще ждал продолжения. Желая поскорее избавиться от мук ожидания, я сказал как есть: – Мне нужно от тебя вскрыть и прочитать переписку отдельных лиц. Он принялся очень демонстративно чесать за ухом, о чем-то раздумывая. Я внимательно рассматривал каждый угол заставленного бесполезной мебелью кабинета. Когда углы кончились, я стал рассматривать стыки паркетных досок, но время все тянулось, а Древиц молчал: был его черед говорить, но он делал вид, что думает. Я уже был готов его проклясть – явно это было не первым таким предложением для него, но вмешиваться в его мыслительные процессы не хотелось и я молчал тоже. Наконец, тишина прервалась. – Вот что, дружище. Мне не в тягость. Но это же меня компрометирует. Вдруг ты на меня разозлишься, а у тебя такой останется удачный крючок. – Не доверяешь? – Почему не доверяю. Просто доверяй, но проверяй. Давай лучше сделаем так. Молча он извлек из ящика линованный листок и стал что-то энергично писать. Потом закончил и развернул листок в мою сторону – но все еще не выпуская его из рук. На листке я увидел ценник. Судя по всему, цены Древиц установил очень давно – все таки не я первый, не я последний. Все цифры подчинялись неумолимым законам рынка – единичная операция дороже, постоянная выемка сообщений у одного адресата дешевле – как-никак оптом. Все это было мне в высшей степени противно, но за много лет работы чиновника мой глаз уже порядком замылился. Можно сравнить коррупцию с червяком, а государство с апельсином, который червяк уничтожает. Это дурацкое сравнение, я бы сказал иначе, как будто коррупция – это корка апельсина. Никто ее не любит, никто ее не ест, но апельсины без корки не растут. Я добежал глазами до последней строчки и остановился – Древиц сразу же это заметил, его рука варварски смяла листок и отправила его в пепельницу. Он сразу щелкнул зажигалкой и от ценника ничего не осталось. Мне оставалось только согласиться – или отказаться, но отказ, во-первых, означал потерю добрососедских отношений с Древицем, а во-вторых, у меня не было ни малейшего желания искать других посредников. Все они были одинаковы, да и если бы на почте нашелся добросовестный человек, он бы не стал со мной сотрудничать. Все-таки и я был хорош. Денег у меня, однако, не было. Конечно, цены у Древица были не драконовские, и я мог бы позволить платить из своей зарплаты. Но это сильно ограничило бы объем получаемых сведений, да и я чувствовал себя в праве затребовать их с моего контрагента – ведь это были деньги не для меня, а для общего дела. – Я могу заплатить постфактум? – Не-е. Когда ты платишь, мы становимся взаимоповязаны. А если ты будешь платить потом, то повязан только я Из этого путанного описания я понял, что писем мне не видать – по крайней мере пока. – Я заплачу завтра – Значит, договор вступит в силу завтра. – А те письма, что придут до этого? Он развел руками, изображая абсолютную беспомощность. – Ну ты же знаешь нашу почту. Сегодня отправили, завтра получили. Никаких задержек. Его дурная игра пробудила во мне средневековое желание вздернуть его на месте – по крайней мере взять что-нибудь тяжелое и запустить ему в голову. Однако, я сдержался – как бы меня не раздражали его заигрывания, такой дикости он не заслуживал. Если мне нужны были письма в тот же день – а я был уверен, что нужны, то у меня оставался единственный выход, самый прозаичный. Я открыл кошелек и отсчитал триста марок. Это была цена за всю текущую корреспонденцию для одного человека. Маска святой наивности сошла с лица Древица и он совершенно серьезно подытожил нашу сделку: – Другое дело, друг. Совершенно другое. Сейчас все будет Он кому-то позвонил и прикрывая рот рукой, чтобы я не слышал, диктовал инструкции – потом, посередине разговора, спросил: – Какое время тебе удобно? Я наугад назвал одиннадцать, он кивнул, еще что-то в приказном тоне продиктовал собеседнику и повесил трубку. В свете моих недавних опытов с прослушкой его поведение казалось несколько беспечным. – Лучше осторожней с телефонией В ответ он только махнул рукой – сам знаю. Видимо ему, как и многим другим казалось, что о мерах предосторожности достаточно знать – а соблюдать уже не стоит. Возможно, он верил, что я его предупрежу. Мы пожали друг другу руки на прощанье и в знак благополучного сотрудничества и я получил от Древица адрес. Места я не знал – это была какая-то дальняя часть Шпандау рядом с аэропортом. По словам Древица мне стоило только приехать туда в назначенное время и ни о чем не беспокоиться – все сделают без меня, я получу уже готовые копии писем. Мое предложение сделать копии с оригинала самостоятельно встретило резкий отказ. Даже, пожалуй, слишком резкий: Древиц зло осклабился и добавил, что и без меня знает как лучше. К назначенному месту я приехал уже ближе к полуночи. Там меня встретил усталый почтовый работник– я узнал по одежде и по характерному виду: как и у многих других ночных служащих, на его лице отражалась печать ненормального образа жизни, он выглядел очень дерганым и разговаривать со мной явно не собирался. Я тоже не стал его беспокоить – мог бы узнать, как связаться с ним самостоятельно, но тогда это не пришло мне в голову. К тому же мне было неловко, что я заставил ждать. Так же молча он вручил мне конверт с рисунком – такие выпускали специально для немецкого книжного общества, в них рассылали разные брошюрки. Молча отдал честь к непокрытой голове и сразу же уехал на припаркованной рядом казенной машине. Я начал вскрывать конверт, когда его уже и след простыл – и сразу обругал себя, все-таки я ожидал от себя какой-то осторожности, а здесь забыл даже проверить. Но содержание конверта соответствовало моим ожиданиям. Там лежали три письма – вернее сказать, три листочка, куда аккуратным почерком было переписано их содержимое – на оборотную сторону каждого переписали адреса с оригинального конверта. По всем трем я быстро пробежался глазами, но заинтересовало меня в итоге только одно. Его автор пропустил стандартное вступление “дорогой – уважаемый господин – милая мама”, то, с чего обычно начинаются письма. Скорее, оно было больше похоже на телеграмму, как будто отправителю приходилось доплачивать за буквы. “Ты все еще можешь ответить сейчас. Но в конце месяца мне должен будет придти ответ от судьи. Успеешь заплакать“ Я повертел письмо в руках – как будто хотел вытряхнуть из него новые слова – перевернул, пытаясь найти отправителя, но его не было – только адрес почтового отделения в Мюнхене. Это принесло определенное разочарование – но важность письма от этого я почувствовал только сильнее. До конца месяца тогда оставалась неделя.