Первое из очевидных решений

Под пристальным взглядом лысого я закрыл дверь своим ключом – ключ отдал им – и вместе мы покинули мою квартиру. Никто не хватал меня, не заковывал меня в наручники, оба только мягко придерживали за плечи, да и то, видимо, чтобы я не свалился на землю. Все время я ехал под пристальным взглядом рыжего – я пытался отводить глаза, но все равно снова на него наталкивался. Наблюдая за гестаповцами, я пришел к выводу, что рыжий явно старше по должности, видимо – следователь; а лысый младше – может быть, инспектор или вроде того. Всю дорогу я скорее спал, чем бодрствовал, но через пелену иногда проскакивали мои собственные мысли, все как на подбор трагические. Оба моих спутник молчали. Никакого выхода из своей безнадежной ситуации я придумать не смог, окончательно увяз в бессвязных мыслях про тюрьму и пришел в себя только после остановки. Я ждал оказаться в казенных стенах полицейского управления. Это было само собой разумеющимся и это даже давало мне определенную надежду: все казенные учреждения весьма предсказуемы, все их сотрудники страдают одними и теми же болезнями и пороками, и я надеялся, что там смогу свыкнуться со своей судьбой как можно скорее. Эта надежда не оправдалась: мы остановились возле двухэтажного домика с затейливыми колоннами, напоминающего провинциальный музей. Ничего даже отдаленно не напоминала о полиции: вокруг нас был глухой лес с единственной дорогой. И в самом доме не виделось ничего казенного, это сразу сбило меня с толку и я подумал: теперь моя судьба определена, меня затащат в подвал и там застрелят. Ни в какой в подвал меня не затащили. Вместо этого мы – я и рыжий – очутились в маленькой комнате с низким потолком, заставленной разной ерундой: фарфоровыми зайчиками, сухими цветами и популярными репродукциями низкого качества. Посередине стоял кофейный стол и три стула, в углу закопченная горелка. Кажется, это была какая-то конспиративная квартира – другого объяснения такой странной обстановки у меня в тот момент не находилось. Лысый покинул нас и остался стоять за дверью. Видимо, до допросов он еще не дорос. Рыжий протянул мне руку. – Следователь политической полиции Дитрих Роланд. Я обрадовался своей догадливости. Действительно следователь. Он начал издалека: – Знаете, с кем обычно сталкиваются сотрудники политической полиции? Психически неполноценные люди, одним словом дегенераты: наркоманы, гомосексуалисты, коммунисты. Евреи без совести и чувства долга перед родиной. Конечно, видеть приличного человека среди всех этих мерзких лиц удивительно. Меня это не обрадовало. Кажется, сейчас так называемая приличность могла только ухудшить мое положение. Следователь придвинулся ко мне и уставился мне прямо в глаза – внутрь глаз, точно хотел заглянуть в мозг. – Вы ведь старый боец, правильно? – Да, с двадцать пятого года – Если память мне не изменяет, вы были ранены. Я кивнул – со стороны следователя это было, конечно, кокетство: наверняка он только что сам писал досье на меня. Меня ранили в столкновении с полицией после партийного съезда. Это было довольно ироническое обстоятельство, но сил указывать на это у меня уже не было. Следователь в очередной раз внимательно меня осмотрел и сделал довольно умозрительный вывод: – У вас совершенно чистая биография, обычно такие люди не становятся преступниками. Я почувствовал себя пойманном на греховном деле монашкой. Стоило запятнать свою биографию гораздо раньше. – А я стал? До сих пор я не знал, на чем я попался. Следователь постучал пальцами по столу, как будто сам не знал ответа на этот вопрос. – Возможно, вы просто оступились. Его лицо вдруг приняло мрачный вид и он соизволил дать мне объяснения: – Вы виновны в совершении саботажа работы государственного аппарата, а так же в хранении и распространении иностранной пропаганды. То есть, вашу вину, конечно, должен признать суд, но полиция собрала достаточный объем доказательств против вас В моей голове эти обвинения, естественно, раздулись до колоссальных размеров: спрашивать, какую пропаганду я хранил и каким образом умудрился ее распространить, я не додумался. – Собранные полицией доказательства готовы для передачи в суд. Ваши деяния подсудны народному суду Германии. Если он получит ваше дело, тогда... За этим последовала многозначительная пауза. Упоминание народного суда меня встрепенуло – следователь, должно быть, именно этого и ожидал, в заготовленном жесте он улыбнулся и сочувственно поднял брови. Это учреждение, по недоразумению называемое “суд”, я знал: мой знакомый адвокат обзывал его “машинка приговоров”, иностранная пресса была с ним солидарна – дальше мне представились муки ожидания в каменном мешке тюремной камеры, быстрый приговор и казнь. Я все еще был в теплой квартире, пускай и конспиративной, не подсудимый, но мне казалось, что моя жизнь висит на ниточке: и ножницы к этой ниточке были у следователя. Он осторожно рассматривал меня, выжидая ответ на свое “если”. – Что же вы от меня хотите? Задавать сакраментальный вопрос “сколько” я побоялся. Возможно, что и “нисколько” – цель следователя была мне слишком непонятна. – Некоторые обстоятельства могут помешать передаче материалов. Они могут быть, например, опровергнуты на стадии полицейского расследования. Окажется, что вы никакой не злостный саботажник и не шпион, а совсем наоборот. Добропорядочный гражданин, готовы сотрудничать с полицией. В таком случае доказательства против вас можно и переоценить, может быть, они вообще к делу не относятся и признаков преступления не содержат – зачем в таком случае беспокоить ими суд? За этой ужасной полицейской мешаниной я с трудом разглядел суть предложения. Не дожидаясь ответа, следователь положил передо мной заранее заготовленный машинописный лист. На нем был отпечатан текст от первого лица: я, Вернер Тройзен, настоящей подписью удостоверяю, что даю свое согласие и на участие в оперативных мероприятиях полиции в любом качестве. – Если вы захотите нас обмануть, это станет отягчающим обстоятельством для вас. Он придвинул ко мне ручку. Стены сжались вокруг меня – со всех сторон на меня давила невидимая сила, мне стало тяжело дышать. В мыслях я встал в полный рост и принялся душить проклятого рыжего, но мое тело оставалось парализованным: это было слишком страшно и нелепо-безрассудно. Но и ручку поднять я тоже не мог. Я сам привел себя в безвыходное положение. Никогда я не представлял, что попаду сюда. Я не боялся полиции, потому что мне было нечего от нее скрывать – особенно от политической. Они были частью моего мира, да не было никаких “их”, были только “мы”, мы – новая власть. Мы вместе орали “зиг хайль – зиг хайль” в такт идиотским речам в Дворце спорта и Конференцхолле, мы с карандашом читали “Фелькише” , разыскивая там серьезные прогнозы, мы в поте лица писали очередные указы о мерах борьбы в еврейским интернационалом. Поэтому я не боялся нацистской власти – иначе мне пришлось бы бояться самого себя. Уже решив сотрудничать со своим швейцарским другом, я уверил себя, что если столкнусь с полицией, если они не испугаются меня арестовать, то мне удастся кулуарно договориться, откупиться. Ничего не удалось. Передо мной все еще лежал треклятый лист. – Я подпишу. Я согласен. Это был позор. Если я бы сейчас встал посереди толпы абсолютно голый, мне было бы так стыдно. – Что мне придется делать? – Это вы узнаете завтра. Я думаю, пока вам стоит поспать. Вы свободны. Все кончилось так же быстро как и началось. Лысый вывел меня из здания, завел в машину, как-то очень быстро мы снова оказались у моего дома. Я остался один – посреди разгромленной квартиры. Никакого наблюдения за мной не было заметно и даже ключи мне вернули. Я не верил. Я был счастлив – отчасти – но от чувства стыда мне отделаться не удавалось. Знать, что будет завтра, совсем не хотелось. Всю ночь я провел в бредовом полусне. Меня бросало то в жар, то в холод и я по уши накрывался простыней, любая поза доставляла мне неудобство, как будто я лежал в заколоченном гробу. Сердце неровно билось, не давая успокоиться, в голове была какая-то вязкая каша, иногда она сменялась на недолгий сон, но я просыпался и все начиналось сначала. Проснулся я уже днем – оттого, что мне позвонили в дверь. За порогом стоял следователь. Я подумал, что он наверняка успел сделать копию ключей, а звонок – это жест вежливости ко мне. – Добрый день. Готовы выйти на работу сегодня? Весьма неуместная обходительность – выбора у меня не было. – Что я буду делать? – Вам нужно будет поехать к своему коллеге и попробовать его разговорить. Просто зададите ему вопросы из списка, аккуратно и ненавязчиво. – Сейчас он находится в тюрьме, мы отвезем туда вас, вы представитесь посетителем, скажете, что уговорили пропустить себя, допустим, за взятку. Про какого именно коллегу идет речь, я понял сразу, но на всякий случай удостоверился: в машинописном списке действительно была карандашом выведена его фамилия. Параноик был прав, а я дурак. – Прочитайте. Все понятно? Я честно внимательно ознакомился: все было понятно. Вопросов было штук десять, все они несли довольно невинный характер: как тебе обстановка в тюрьме, как ты планируешь защищаться, кто может помочь тебе в тюрьме. Мрачная подоплека этих вопросов была мне совершенно ясна. Конечно, они совершенно не праздные, и ответы на них обязательно используют как очередное доказательство преступления – реального или мнимого, и виноват в этом буду я. Но все равно я поехал в тюрьму.