* * *
Они по-прежнему много времени проводили вместе, и наедине тоже, но пока совсем глобально ничего не решили. В тот день встречались где-то на природе, Жюли пришла первая и вскоре стала делиться: – А хочешь корку? Пока тебя ждала, прочитала. – Рассказывай. – Наш ходячий мем поперли из кардиналов. – Ничего себе. – Ну и, понятно, совсем не за то, что двадцать лет назад грешил с замужней прихожанкой, и вообще это не я. Его за то запретили в служении, что критиковал Папу, а сам чуть не устроил локальную эпидемию. – Нормально. – Человек же на полном серьезе считает, что микробов не бывает. И что праведник не заболеет и, главное, никого не заразит. Вот мне тут пишут, что его вызывают куда надо, а он лежит пластом. – Нет, ну ничего не скажешь, красиво. – До маразма вроде далеко, сорок шесть, а из масявок давно вырос… Блин. Мой отец умер. И, между прочим, от местной заразы, и, между прочим, от той самой, и, между прочим, из-за него. Я же рассказывала, как мы вообще в Тогенке оказались, или не особо? – Нет, почти нет. – Мама родила меня и умерла. Перед тем сказала папе, что одна из нас не от него. Сказала, от кого, но не сказала, которая. И он всегда думал на Мари, потому что, ну, она была как отрезанный ломоть, говорят, уже в шесть. Маму я знаю только по рассказам, но из сестры она успела сделать фанатичку. Мне было десять, Мари шестнадцать, когда папа в сердцах нам рассказал, что знал и думал. И мы все, по разным причинам, стали учить язык и нацеливаться сюда. Через два года поехали. Сестрица все хотела к нему. Она и сейчас хочет. Папа хотел хоть в глаза ему посмотреть, но не успел. Он… он, возглавляя миссию, не видел нас в упор. – Сочувствую. Это всегда обидно. И незаслуженно. – Ну, мне-то не обидно, мне было выгодно, чтобы он меня не замечал. И всяких наших с твоим тезкой отцом Лоу богословских вольностей, должен же был меня прикрывать кто-то нормальный в этом мракобесном гнезде. К тому же я тогда… не знала. И помнишь, как небрежно я тебе рассказала? Типа, хи-хи, какой прикол… – А потом оказалось, что не прикол? – Джастин, оно и не было никогда приколом. Я просто пыталась оставить это… где-то там. И тебя не грузить этим. Ну к тому же ты бы знал, как я это узнала, может, пока мы были просто друзьями – это было бы проще рассказывать, а может, и нет, конечно, ревность штука пещерная и недостойна мыслящего человека и настоящего мужчины, но все же тебе может быть неприятно. – Слушай, я уж как-нибудь справлюсь, и если это тебя беспокоит – значит, это важно. – Нет, ты мне точно за молитвы… Ну, собственно, как было дело, мне нравился Мирек. Не то что я там прямо сны про него видела, сталкерила или еще что, мы подружились в Сети, я их с Иржи пригласила сюда, думаю – будем дружить еще ближе и вдруг это станет чем-то большим… И тут эта парочка внезапно решает эпатировать весь мир, объявив о своих отношениях. Нет, ну я и вообще и в частности только за, но все-таки разочарование… Не помню, почему сразу не пошла рассказывать отцу Жюстену, а, точно, надо было помочь екайским эмигрантам, прямо на дороге мне встретились. Пока туда-сюда – куда уж в храм идти было, пошла я, значит, домой. А сестрица как раз в этот день наконец решилась открыться Монтанелли. Намекала, что вообще не придет. Но я, значит, захожу, а она там с Санзо. В постели. Это бы их дело, но она мне и говорит – это тебя, дорогуша, нагуляли, мне сам Монтанелли и сказал, как даты сверили! И нет, без шапки в ночь глухую я не побежала, но убежища в церкви просила. И отец Лоу сказал мне успокоиться ну и, может, обратиться к высшим силам. Потом я же с ним Санзо познакомила, и он уговорил Мари, что их свадьба не будет ничем таким. Вот, живут, радуются, ребенка ждут, а я… я буквально очень скоро встретила тебя. – Ну, я надеюсь, что и от меня какая-то польза есть. – Конечно, есть! Я сперва еще такая – ну конечно, как попадается отличный парень, так либо под обетами и они ему имманентны, либо несвободен, либо уже не в мире живых. А тебе удалось вот так вот оттуда выдраться и жить здесь, и все равно я до последнего боялась. – Рад, что не разочаровал. – Извини, если что не так. Я же, получается, молилась, а ты просто не хотел скучать один, хоть бы и в райском саду… – И вышло то, что вышло. – Вот вышло что-то. Я все еще боюсь сказать, что это настоящее и на всю жизнь. А ты? – Мне вообще как-то сложно теперь осознать «на всю жизнь», но, знаешь, даже «сейчас мы договорились, что это настоящее» для начала звучит неплохо. – Очень даже здорово звучит. Главное, если потом мы передумаем, то чтобы не наворотить такого, после чего будет сложно расставаться. – Попробуем. – Я бы вообще хотела… нет, это плохо прозвучит «сходить замуж, чтобы было», я не это имела в виду, я бы хотела, чтобы мы с тобой поженились. Может быть. Когда-нибудь. – Когда захочешь. – Спасибо, главное, чтобы тебе в тягость не было. Может, куда-нибудь поедем и там?.. Подгадаем, чтобы отпуск, каникулы, все совпало… – Давай так. – Как раз окончательно поймем, что не передумаем, и… Пока не знаешь, куда хотел бы? – Пока не знаю. – Ладно, придумаем. Ты самый лучший, – и потянулась поцеловать. Вот уж что всегда вовремя. Поцелуй был прерван писком смартфона. Нет, не у Джастина, да и со службы обычно звонят… Жюли с сожалением отодвинулась от своего парня и потянулась посмотреть. – Что-то серьезное? – спросил он. – Ну так, сестра психует. Хочет выхаживать Монтанелли! Беременная! А ведь она не такая тупая, как он, она медсестра, и хорошая медсестра… – Но это опасно. – Это очень опасно, и я же и говорю – она это должна понимать! А она ноет в меня, что само по себе примечательно, что Санзо ее чуть ли не к батарее привязал! – И все по-своему правы. – Самое ужасное – да. Даже Монтанелли немножечко. Он же каким образом заразился-то – его позвали к умирающему, он просто пошел, точнее, даже не просто, а с гуманитаркой еще, для семьи… – И тут что ни делай… – С кем из них? – Со всеми. – Ну, наверно, сами как-нибудь… Я знаешь чего боюсь? Что она вдруг осознает – по крови-то он ей никто. – И что тогда? – И будет маяться. От желания с ним переспать. У нее ж гормоны шкалят. А Санзо ревнивый ужас до чего. И реально считает, что она самая прекрасная женщина на свете. – Но вряд ли с этим можно что-то сделать. – Если она уже этого не сделала – то, думаю, обойдется. Вот я это говорю беспристрастно, без всяких игр в ревность, но Санзо может сразить одним взглядом, да и осеменить тоже, пожалуй. – Тебе виднее. – Главное, чтобы было виднее ей, и вообще это все мои больные фантазии, потому что Мари, конечно, ужас насколько не подарок, но ее же никто никогда не любил. Ни папа не мог, ни я – я только учусь. А Санзо ее обожает, и это правда. – Тоже повезло… – Да. На самом деле очень. Резко стала похожа на человека, а не на католическую ханжу. Сейчас, извини, напишу ей что-нибудь подходящее. Другой сестры у меня нет. – Конечно. Она какое-то время набирала текст, потом хихикнула: – Ну если только, конечно, наш бывший праведник не успел еще где-то кого-то наплодить. Реакционер хренов, откуда такие только выползают! – Кто знает. – Они там от своего целибата все чокнутые в дрова. Если не брать таких, как твой тезка, вот им хорошо, они с собой в гармонии. А этот… Хоть бы, что ли, если выживет, нашел бы себе кого, или его бы в оборот взяли. – Ну посмотрим. – Ох, милый, самое главное, что ты еще и выдержал испытание моей родней. Потому что, ну, я могу не хотеть общаться с кем-то, но круги-то по воде идут… …Они даже не знали, как скоро сбудутся предсказания Жюли. И то, насколько же тесен мир. Очень скоро Лоренцо Монтанелли и правда взяли в оборот, и не кто-нибудь, а одна из лучших подруг его дочери (правда, до недавнего времени виртуальных), бывшая самая тяжелобольная в мире девочка, на деле жертва безумной бабки, а ныне отчаянная экологическая активистка Инфинити Джексон. И сперва родила Мари, и потом только бывший кардинал с невестой смогли поехать в Италию к его бесчисленной родне (сплетнями по поводу «дождаться родов и стать крестным» полнился мир, но всем героям сплетен было плевать), и, конечно же, Мари побывать на этой скандальной свадьбе не смогла, а вот Жюли с Джастином там оказались. Пофигели. Подумали, что – ну нет, у них было лучше. А еще через год Жюли уже не смогла бы сказать, что другой сестры у нее нет. А Джастин не стал бы делиться, но хотя у малышки Ровены глаза были карие – этот мятежный взгляд он уже встречал. Там, по ту сторону. У того, чье имя узнал только в Италии, из местных сплетен, ставших легендами.* * *
В самом деле, ещё задолго до родов Мари ее сестра и Джастин таки выкроили время для совместного отпуска. И как раз успели выбрать место. Пусть даже и чуть ли не наугад. Жюли какое-то время предлагала Америку, но все больше думалось про Калифорнию, родной штат обеих подруг, а одна из них, как раз Инфинити, внезапно перебралась сюда. Да и ехать к подругам – это не то же самое, что романтический отпуск с любимым человеком. Новый Свет, безусловно, обширен… Но как-то все недостаточно романтично, что ли. И она все хотела знать, что бы грезилось Джастину для такой поездки. А то такое ощущение, что он только и делает, что исполняет ее желания. И вообще – хоть вдвоем наугад в карту тыкай. Тыкать они не стали, просто взялись за руки. – Вот если закрыть глаза… Что видишь? – Не знаю. Море. – И я. Но свое, марсельское. От тутошнего мы далеко, а мало ли их еще всяких… – Много. – Осталось вычислить, где наше. Но ты прав, очень хочется купаться. – Можем выбрать любое. – Наверно, после здешней жары – что-нибудь сравнительно прохладное. Я люблю жару, но не сухую, а большинство никакую не любит. Или для начала я бы тебе Марсель показала. Со дня смерти отца я еще вообще ни разу и во Франции-то не была, не то что в сами родные края заехать… Про Англию она тогда и не заикнулась. Ему же нельзя туда. Может, потом, уже из Франции, соберутся, там рядом… Главное, сначала поговорить. …Посмотреть в родном Провансе было что. Точнее, показать. Не только всем и даже не всем известные достопримечательности, но и всякие памятные для семьи Визон места. И о чем рассказать – тоже. О своих первых двенадцати годах. Самые первые прошли в Марселе с бабушкой, потом уже был Авиньон, да, с сестрицей, зато и с отцом. И Жюли очень хотела бы так же прикоснуться к воспоминаниям Джастина, но предлагать бы не стала. Слишком сложно. Может, сам предложит. Попозже, когда здесь отдохнут. А здесь, конечно, хорошо, и воздух, знакомый с детства, и даже соль волны морской другая. Хорошо. Обоим, кажется. Но пора решать. Даже не про Англию и прочие дальнейшие маршруты. Про будущее в целом. Почему бы и не здесь и не сейчас. – Ну, как ты? Хотел бы… чтобы я стала совсем твоей? – Да. Конечно. – И я. Настолько сильно, насколько этого можно хотеть без опыта. – Ну что тогда? – Можем просто пойти в гостиницу и сделать наши мечты явью… – Это уж тебе решать. – То есть тебе неважно, сколько терпеть и насколько это будет законно, важно только то, чего хочу я? Это… ну, ужасно благородно, если так… – Ну а как еще-то. – Знаешь, по-всякому. Но если уж ты так ставишь вопрос, то, блин, я, конечно, современных взглядов девушка, но одно дело не осуждать других и не лезть в их жизнь, а другое – лишний раз показать, что мы лучше всех вот этих типа-верующих. Они же все нарушают. Ну, кто-то потом прикроет грех венцом, но… А как при этом любят орать, что кто не с ними – сугубо безнравственные люди, которые с кем попало и со всеми подряд. – Звучит как план. – Я больше скажу – как акция. Но ты должен был уже понять, с кем имеешь дело. Тебе это точно тупым не кажется? Потому что если говорить только о тебе и мне – то достаточно дать клятву вот так, между небом и морем… – Точно не кажется. – Спасибо за понимание. Мой отец был атеистом, и он был таким же. – Не за что, правда. – Есть за что, это правда важно. И это делается не назло. Скорее, доказать, что мы есть. – Что ж, значит, докажем. – Никого не позовем, просто распишемся, как будто сбежали, ага? А потом просто я фотки выложу и все. – Договорились.* * *
Организовали они все быстро, даже организовывала в основном Жюли, это ведь были ее родные края, ее, так сказать, «порт приписки». А дальше – где-то договориться, где-то приплатить, где-то пообещать рекламу, чтобы и в дальнейшем туристы мимо не проходили… Так удачно, что даже верится с трудом. – Конечно, – смеялась она, – вообще-то что бы помешало, документы у нас в порядке, страшные тайны если и есть – так тоже не из того разряда, чтобы нам запретили расписаться, а спрашивать кого-то и кому-то докладываться – к счастью, совершенно не нужно. – Вот и здорово же. – А то. Ну, осталось надеть что-то приличное, не пляжное и чтоб плюс-минус соответствовало, и фото-видео заказать. – Ну вперед. И вот в этом случае было делом чести знаменитое французское «сделать наряд из ничего». Может, если бы планировали загодя, Жюли заказала бы платье, но так, наверно, даже лучше. Главное же – настроение. И цветы, и всякие особенные мелочи. Все прошло быстро, еще можно было до темноты гулять и где-нибудь разложиться с угощением. И пока что просто радоваться. Нетерпение, конечно, разгоралось, но перемешанное с волнением и страхом. По крайней мере, у новобрачной. И надо было, может, и это как-то проговорить… или нет? Жюли решила, что надо. – Вот, наверно, смешно. По идее, если свадьба не профанация, нет смысла вот так время тянуть… А с другой стороны, ну разве же нам сейчас плохо. – Да я бы сказал, что вполне хорошо. – Святой человек, терпишь без усилий. – Да чего уж… – Не хочу, чтобы это прозвучало как какая-то претензия, но мне-то естественно бояться, а тебе разве не естественно проявлять нетерпение? – Это вот знаешь, как… Те десять минут до начала чего-то важного, когда одновременно думаешь, что на самом деле вся подготовка пошла не так, мысленно переключаешься на финал, и то ли хочется быстрее перемотать время, чтобы уже, то ли наоборот. – Ой, понимаю. Значит, не только у меня какое-то похожее ощущение. Спасибо. Я, конечно, тебе доверилась не только как доброму и надежному человеку, но и как мужчине с опытом, и все же… да, такой шаг… – Еще бы. – Ну что ж, тогда расслабляемся и будем здесь и сейчас. Пока погода, освещение и еще много вкусного, – но она взяла его за руку, чтобы почувствовал, как она волнуется. – И все впереди. – Да, эта ночь и совместная жизнь. – Да. Так и гуляли до самой темноты. До и после маленького пикника на набережной. Это ведь тоже наедине. А уже потом, когда вернутся в номер, – там она предоставит ему действовать. Теория хорошо, но и устала, и страшновато, проще отвечать, а не самой там что-то… Кажется, Джастин думал о том же самом. Ни о чем не напоминал, ничего не просил и уж тем более не требовал – просто целовал, как уже много раз за этот день, продлевая каждый поцелуй все больше, увлекая все дальше. Во всех смыслах слова. Жюли прежде не думала, что поцелуи могут творить вот такое. Будто заволакивать сладким туманом мысли и вообще все кругом, так что чуть опомниться и перевести дыхание можно лишь уже оказавшись на постели, понимая, что губы Джастина горят, как и ее собственные, а руки аккуратно, но настойчиво избавляют от платья, благо, тот самый «наряд из ничего» действительно не отличался обилием ткани. Жюли в ответ потянулась к теперь уже супругу, высвобождаясь из платья, сдавшегося с тихим шелестом. А настойчивые руки все скользили, прикасались, обрисовывая каждую линию и выпуклость, не просто лаская, но как будто вдумываясь. Запоминая. И давая запомнить себя. И она запоминала, о да, запоминала. Какие нежные, оказывается, у него руки, и касаются не заученно, а вдохновенно – будто рисуя легкими штрихами, каждый из которых разжигал огонь где-то внутри. И за это не только можно, но и нужно поцеловать его самой, с тихим стоном, который, кажется, только рождается на губах, сразу исчезая в поцелуе, разливаясь внутри самого Джастина ни с чем не сравнимым трепетом. Он поймет. Она знала это. Он понимал. И руки его смелели, как и губы, которым уже явно было мало касаться только губ. Жюли почти вскрикнула, когда Джастин приник растревоженными губами к шее. Слишком горячо. И невероятно приятно. Хотелось ощутить этот обжигающий, чуть влажный жар еще и еще – по изгибу шеи и дальше, на самых нежных участках обнажившейся кожи. Будет ли так же или еще жарче, еще острее? Он взглянул в ее затуманенные глаза, усмехнулся почти пьяно. Правда хочешь? – спросил без слов. И без слов понял ответ. И в самом деле – было жарче. Так, что вздохи и стоны срывались сами, и сдерживать их Жюли больше не пыталась. Да и надо ли? Она вдруг поняла – Джастину нравится это. Нравится, как она отзывается на его касания. Нравятся ее стоны. Интересно, а умеет ли он сам стонать так же, мелькнуло в голове. Или мужчины всегда сдерживаются? Но узнать было просто. Он – ее, она имеет на него все права. Она знает, чего хочет, всего-то лишь не знает, как это будет. Она – все, чего ждут от женщин ее народа. А что неопытная – так ему-то, наверно, это и приятнее. Так что она решительно сама к нему потянулась, как бы безмолвно, касаниями спрашивая: дорогой, а ты почему еще одет? – Можно помогу? – вот слова еле нашла, хоть и не пила ни капли. Но язык все-таки не родной. – Спешить не буду, обещаю, а то вдруг… – Можно, – это он тоже еле выдохнул. И теперь уже она, медленно расстегивая пуговицы, скользила губами по всему, что ей открывалось, – и действительно скоро сорвала у молодого супруга стон. И не один, и в какой-то момент Джастин даже слегка ее притормозил. – Что? Что-то не так? – Нет, – выдохнул он. – Как раз наоборот. Так… Даже слишком так. А я не хочу сейчас все испортить или закончить чересчур быстро, что, в общем, одно и то же. Жюли удивленно посмотрела на него. Неужели он и правда терпел все эти месяцы? Наверняка работа помогала, немало сил и мыслей уходило туда, и все же… Как он вытерпел? То ли стальная воля, то ли просто порядочность… И все равно – прекрасно. Уж точно заслуживает награды. А награда… Награда… – Не волнуйся, – шепнула она, подаваясь навстречу его рукам, раскрываясь, доверяясь полностью. – Все будет так, как ты хочешь. Только ты. И, хмелея от этих слов, он сам не знал, как еще держит себя в руках. Она это чувствовала, хотя больше он ничего не говорил. Знала – по вздохам, по дрожи… И все сильнее дрожала сама. От предвкушения, волнения и небольшого, но все же страха. Ведь все медленно, но верно шло к тому, что может стать величайшим разочарованием. По крайней мере, на первый раз. – Я же… – зашептала снова, – ничего не почувствую? Хорошего, в смысле? – Я тебе клянусь, что сразу после… надеюсь, тебе еще будет хотеться, и ты просто скажи мне, где и как приласкать, хорошо, родная? Так будет честно. – О да, более чем. А пока помни – все, как ты хочешь. Она и сама хотела именно так, правда. Хотела, чтобы он наслаждался, – и, может быть, именно это желание помогло ей перенести то самое, слегка болезненное, и с новой силой ощутить, как растущее возбуждение требует разрядки. Волна за волной – в такт движениям Джастина. И Жюли растворялась в этих движениях, пропуская через себя его страсть, его жар… его наслаждение. И так до самого последнего мгновения, когда он, видимо, собрал всю волю, чтобы упасть не на молодую жену, а рядом… А за миг до этого она поняла, что значит радоваться чужой радости… то есть нет, не чужой, единственного и любимого, с которым, кажется, правда стали единым целым. Это не телесное, это что-то более… И этого почти-почти достаточно. Почти. Она обняла его, стала целовать, поймала его руку и положила к себе на грудь. Не могла сказать, чего именно хочет. Лишь слегка направить, почти инстинктивно. Он, однако, понял, его пальцы снова прикасались, гладили, поддразнивали и даже слегка пощипывали. Не больно, но… От остроты ощущений Жюли едва не задохнулась. Выгнулась, прижимаясь телом к телу и понимая – ничего другого не потребуется, лишь пара ее собственных, почти незаметных движений… Как со стороны, сама изумляясь, услышала свой собственный не стон даже – крик. Потерялась в ощущениях, только и держась, что за любимого. А когда наконец открыла глаза, он смотрел на нее и улыбался. – Можешь не отвечать на этот противный мужской вопрос. Она засмеялась: – Отлично. Ты тоже можешь не отвечать на этот противный женский – «Ты меня еще любишь?» И это даром что формально, словами, они и в любви-то друг другу не объяснялись. Кажется, иногда даже это излишне. …А наутро они собирались перебраться в Бретань. Хоть посмотреть, как там. Там родилась мать Жюли, которую она никогда не видела. Но слышала, что мамина семья была прямо какими-то сектантами, потому юная Валери Крошар и сбежала на юг сразу после коллежа, а там по дикой страсти вышла замуж за атеиста. Ну да они же не родню матери собирались искать, а просто побывать еще в одном интересном месте. Да, говорят, люди там упертые, и часто на странном, но на самом деле везде все разные. А еще там есть свой язык, из кельтских, своя удивительная музыка и живущие столетиями песни. Некоторые, как выяснилось, весьма фривольные. И как раз про то, как опасно уходить с праздника с кем попало, можно таким заразиться, что мухи дохнут на лету! А потом путь четы Рипли-Визон лежал все-таки в Англию. Только не на север, где осталась родня Джастина, и даже не в Лондон. А всего лишь через пролив, а там в Корнуолл, куда уходил след итальянской легенды. И мимо Гернси, где снова показались, померещились на миг два силуэта на скале – рыбак и священник. Только это было уже прошлое. Чужое прошлое. А свое настоящее они творили сами.