Горячие ночи (и дни) в Тейвате

Это на самом деле ее и только ее вина. Поэтому, когда с обычным своим сдержанно-невозмутимым видом он выводит ее из кабинета Джинн — о, просто небольшое собрание представителей местных и иностранных торговцев и горожан перед грядущим праздником Луди Гарпастум, долгое, формальное и удивительно скучное — и крепко сжав запястье в ладони, почти тащит Люмин за собой, быстрыми шагами следуя по коридорам штаба Ордо Фавониус, она не злится и даже слегка улыбается. Приоткрытая дверь в библиотеку подворачивается как нельзя кстати. Время уже позднее — только пара гостей из Сумеру расставляют уже книги из зала для чтения по своим полкам, да за столом запоздалый искатель приключений дописывает последние строчки в потрепанный жизнью дневник. Это самый дальний, безлюдный угол библиотеки, и втиснув ее в тесный промежуток между двумя шкафами у стены, Дилюк нависает над ней с обвиняющим и мрачным видом. — Значит, ты даже не раскаиваешься. Его хмурый вид, наверное, должен внушать ей тревогу — ну или хоть раскаяние — но она все равно ни о чем не жалеет. О том как за столом заскучав под скучные разговоры, почти беззвучно ему на ухо нашептывала что-то бесстыжее, нежное, жаркое, как улыбалась, украдкой прижималась коленом к его бедру, под столом невинно ловила его руку своей, кончиками пальцев стягивая перчатку с широкой, жесткой от мозолей ладони, чтоб дразняще выводить на ней самой незнакомые знаки и символы. С еще более каменным чем обычно лицом он делал вид, что происходит чуть меньше чем ничего, но… Люмин ничуть не жалеет, нет. Глядя на него снизу вверх, Люмин больно кусает губу, но толком улыбку сдержать не выходит, и если честно она даже готова к суровой отповеди, потому что все равно он не может злиться на нее долго и все равно простит… А вот к тому, что спустя мгновение ее шорты и следом белье оказываются где-то в районе щиколоток она уже не готова. Совсем. Сжимая бедра обжигающе горячими даже через перчатки ладонями, Дилюк держит ее на весу так словно бы она совсем ничего не весит. Не то чтобы для этого надо быть Ноэлль — но всем телом он вдавливает ее в стену сильней, грубовато едва не впополам складывает, прижимая ее сведенные колени к груди, и ощущение его близости, его силы без всякого глаза бога, невольно заставляет Люмин сглотнуть. С мрачным и одновременно шалым взглядом Дилюк медленно стягивает зубами черно-алую перчатку с одной руки, и выглядит это так, так… На мгновение Люмин умудряется забыть что это библиотека Ордо Фавониус. И она не безлюдна. Кажется, где-то рядом шелест книжных страниц и чьи-то шаги. В тишине потрескивают еле слышно свечи. О нет. Беззвучно усмехнувшись ее замешательству, Дилюк прижимает два пальца к ее пересохшим разом губам, надавливает не больно, но с силой, вынуждая их разомкнуться. Глаза Люмин раскрываются шире. Невольно она пытается свести притиснутые к груди колени тесней. Внизу ее живота словно невидимая пружина скручивается, сквозняк, от которого мерцает и дрожит пламя свечей под потолком, холодит влажную уже промежность. Судорожно глотая воздух, она послушно раскрывает губы, позволяя его пальцам скользнуть внутрь по поверхности ее языка. Почти выйти и вновь толкнуться, заполняя податливый жар ее рта — влажно, бесстыже и оглушительно громко. Или все только кажется громким в ее голове. Ощущение опасности быть пойманными неожиданно заводит. Слишком чтоб удержаться. Слишком чтоб устоять. Затвердевшие под лифом платья соски начинают почти болезненно ныть. Уже сама послушно, тесно она обхватывает его горячие, шершавые пальцы губами, языком, ощущая шрамы, мозоли и свежую ссадину, мокро проходится по костяшкам. Позволяет ему практически иметь свой рот, пойманная, податливая, прижатая к стене между книжными стеллажами словно хрупкая кристальная бабочка. Она почти разочарованно выдыхает, когда Дилюк убирает от ее жадных губ свои пальцы. Удовлетворенно кивает, глядя как они влажно блестят от ее слюны и тут же, не давая ей даже на мгновение задуматься, надавливает ими на ее вход. Ее бедра все еще сжаты вместе с коленями — хоть она уже не сухая, получается очень туго и очень тесно; вздрогнув, Люмин вскрикивает больше от неожиданности и тут же испуганно, нервно оглядывается — все равно ничего не видит толком из-за его широкой спины. Больно впивается зубами в нижнюю губу чтоб не шуметь, когда после пары глубоких, растягивающих толчков — она что, уже так течет что снова получается слишком громко, бесстыдно и мокро? — его длинные пальцы быстро сменяет член. Снова кажется — слишком, слишком громко. Невольно Люмин сжимается на его члене еще тесней. Дилюк почти беззвучно выдыхает сквозь зубы, стискивая до синяков ее бедра в ладонях. На его светлых, резких скулах пятна румянца, глаза кажутся бездонными, темными из-за расширившихся почти во всю радужку зрачков, почти опьяневшими, хоть он никогда при ней не касался хмельного. Каким-то странным, ни на чем не основанным чутьем она все равно знает — даже сейчас, только скажи она «нет», и он остановится. Осознание это возбуждает только еще сильнее. Скажи она «нет», и ничего не будет. И тогда она просто умрет, наверное. Короткий поцелуй похож на глоток горячего, крепкого вина залпом — дух захватывает, обжигает внутри. Люмин хочется охнуть, всхлипнуть, застонать в жадно сминающие ее рот губы — с трудом она напоминает себе что надо молчать. Короткими, глубокими толчками, Дилюк вбивается в нее — оставляя давиться стонами, рвущимися с губ всхлипами, как будто сжигающими ее изнутри. — Пожалуйста, — в недосказанной просьбе Люмин цепляется за ворот его рубашки дрожащими, безвольными ладонями, сама умоляюще подставляет губы. — Пожалуйста, Дилюк. Угол его губ едва заметно приподнимается в намеке на улыбку. — Сделай с этим что-то сама, будь любезна, — шепчет он, склонившись к ее уху. — у меня две руки… но обеим я найду более интересное применение. Словно в подтверждение, удерживая ее на весу одной рукой, другой коротко он гладит ее бедро под бесстыже задранным к животу подолом; мягко сжимает через платье грудь, на ощупь катая в пальцах твердый, болезненно почти ноющий сосок. На мгновение Люмин хочется плакать от беспомощности и удовольствия. С губ срывается сдавленный, жалобный всхлип, который она едва-едва успевает заглушить хотя бы своей маленькой, узкой ладонью. — Кто здесь? — доносится вдруг из-за стройных рядов стеллажей голос обманчиво мягкий голос Лизы. Словно бы совсем рядом. В панике Люмин вскидывается — насколько может, по-прежнему придавленная его тяжелым, горячим телом к стене. Дилюк коротко переводит дух. — Это Дилюк и Люмин, — его голос звучит удивительно ровно, спокойно — только самую малость более хрипло. — Я хотел показать Люмин одну довольно занятную старинную книгу из твоих хранилищ. — О, как мило с твоей стороны. И что, уже показал? — невозмутимость Лизы полна то ли сарказма то ли самой незамутненной искренности, и так же невозмутимо Дилюк в ответ подает голос: — Не сразу сумел найти. Но буду признателен, если ты угостишь нас своим чаем. В этот раз встреча и впрямь несколько затянулась, а мне… хотелось бы обсудить с тобой еще кое-что. Даже почти не запинается. Как будто сейчас его член не в ней, как будто не его лоб влажный от пота, а глаза потемневшие, жаркие… Хочется сказать что-то остроумное, но получается лишь какой-то жалкий мышиный писк. А невидимая Лиза, воркуя что-то заботливо-сочувственное, удаляется, звонко цокая каблучками. Заглушенные ладонями стоны и всхлипы беззвучно разрывают Люмин горло и ослепительные, словно фейерверки Наганохары распускаются внутри нее вместо того чтоб просто сорваться с губ и вспыхнуть в тишине библиотеки. Только в тот момент, когда удовольствие становится почти невыносимым, вобрав в себя все подавленные стоны разом, и рвется громким вскриком из хрупкой плотины прижатых к губам пальцев, Дилюк, сжалившись, сам зажимает ей рот широкой, жесткой ладонью. За мгновение перед этим она еле слышно шепчет ему «внутрь», и наслаждается низким, нарушающим тишину стоном, сорвавшимся с его искусанных губ. Что ж, на такой случай еще остался экстренный запас трав из Сумеру. Оно того стоило. Позже, пытаясь удержаться на подгибающихся ногах, Люмин жмурится и, с трудом пытаясь хоть как-то собрать себя заново, цепляется за его шею. — Если ты хотел заставить меня раскаяться, это был не лучший способ… С хриплым смешком Дилюк закрывает глаза, спиной привалившись к несчастному стеллажу, пару книг с которого они все же смахнули и не заметили. — Что ты со мной делаешь, Люмин? — пальцами сжимает он переносицу и не глядя протягивает чистый, выглаженный носовой платок; вид у него становится ужасно смущенным и от этого невероятно милым. — Я поступаю так, как не должен. Становлюсь опрометчивым. Слишком легкомысленным. Порывистым. Любящим. Бережным. Искренним и открытым, и это заставляет ее думать о том давно оставшемся в прошлом мальчишке, о котором с грустью вскользь упоминают теперь Джинн и Кэйя. Невольно Люмин улыбается, слыша далекий голос Лизы, зовущей их пить чай. — Уверена, такой ты и есть настоящий. — подмигивает она, тщательно вытирая его платком внутреннюю сторону бедер. — Просто немного забыл. Но мне только в радость лишний раз напомнить тебе об этом.