Горячие ночи (и дни) в Тейвате

Когда он переступает порог маленькой, скромной купальни, Нилу все так же безмятежно плещется в прозрачной, тронутой пестрыми лепестками цветов воде. Мокрые, потемневшие от воды волосы липнут к молочно-белой обнаженной спине, в облаке ароматного пара масел и благовоний она напевает что-то негромко и безмятежно. После многих дней пустынной, безжалностной суши влажный воздух тараном врывается в легкие. Голос становится хриплым, когда Сайно почти смущенно окликает ее по имени. На мгновение она замирает, обрывая мелодию песенки на полуслове, а потом оборачивается. — Сайно? — и сколько же радостного сияния в ее бирюзовом взгляде. Сколько тепла, мягкого, ласкающего — не сжигающего безжалостным, убийственным солнцем пустыни… После долгих дней в поисках такой же безжалостной справедливости Сайно вдруг кажется сам себе пересохшим, иссушенным, дотла выжженым, словно оазис, где жизни почти не осталось. Пустым внутри — как и положено быть вместилищу беспристрастного духа. А руки Нилу уже оплетают его шею в объятии, тонкое, гибкое тело в каплях воды прижимается ближе. Босыми, мокрыми ступнями она неловко оскальзывается на гладкой плитке пола. Руки сами собой ложатся на ее талию — дочерна загорелые, шершавые на ее мягкой, молочно-белой коже. — Сайно, Сайно, Сайно, — имя непривычно звенит на ее губах переливом ручьев, звоном колокольчиков. Нилу улыбается ему словно всем сердцем сразу, торопливо и радостно целует его в потрескавшиеся, обветренные губы, в щеки и даже в нос. — Ты просила прийти, едва я вернусь в город, — сдвигает Сайно словно приросший к голове шлем, а потом и вовсе его снимает, чтоб шлем не мешался Нилу. — Тебя так долго не было, — уголки ее губ опускаются вдруг, в наполненном паром воздухе купальни взгляд бирюзовых глаз становится влажно блестящим. — А на базаре говорили всякое… Я ужасно переживала и волновалась. — Не стоило. Тут же он ругает себя за неумелую, грубую сухость слов — прозвучало словно бы ему все равно или в тягость, но он и вправду лишь не желает чтоб ее мягкое, нежное сердце омрачалось без надобности. В ее близости каменная, усталая тяжесть на душе сухим песком рассыпается и возрождается всякий раз чем-то живым и новым. — Хорошо, я постараюсь переживать меньше, Сайно, — обещает Нилу совершенно искренне и, снова улыбаясь, без всякой обиды, смахивает тонкими пальцами слезинки с глаз. — В следующий раз. Словно разом вспомнив вдруг о своей наготе, она ойкает, скрещивает застенчиво на груди тонкие руки, сутулится. Скулы ее заливает розовеющим мягко румянцем — Сайно чувствует такой же предательский жар ушами, щеками и даже немного лбом. И еще более жаркую, приятную тяжесть внизу живота. С доверчивой, чуть смущенной улыбкой Нилу отводит руки чтобы обнять его снова, но в этот раз Сайно уже делает шаг назад. — Я весь в пыли, в грязи, в поту... — Разве мы не в купальне?! — звонко смеется она над его недогадливостью и ловит за руку. — Госпожа Наргиз, хозяйка купальни, говорит что здесь часто бывают пары. Должно быть, многим нравится вместе мыться здесь в уединении. Вот, видишь, — бросает она уверенный взгляд на брошенные на скамье халаты, таща его к прозрачной, чистой воде. — их всегда оставляют два. Хотя я одна купаюсь. Стоит ли объяснить?.. Сайно прячет смущенный взгляд за завесой падающих на глаза волос и решает оставить ее в блаженном неведении. Теплая, ароматная вода ласкает тело, цветочные лепестки непривычно липнут к коже — это не окруженный хиличурлами и скорпионами оазис, в котором скрываются голодные спинокроки. В покое купальни усталость, которой он много дней не позволял себе поддаваться, напоминает о себе, делая руки и ноги расслабленными и тяжелыми. А нагота Нилу, ее близость быстро делают его твердым. Щемящее чувство пустоты внутри становится лишь сильнее, приправленное возбуждением. Впрочем, желание тела — не то, что он не может держать в узде. — Позволь мне, — с обезоруживающей улыбкой Нилу отводит его руки, когда он пытается забрать у нее губку. Губка в белой, душистой пене мягко скользит по худощавым плечам Сайно, по груди, смывая пыль пустыни, пот и усталость. Нилу немного вздыхает над его шрамами, осторожно обходит иссиня-черный кровоподтек на боку — снова напевает какую-то песенку под плеск воды; ее негромкий голос, мягкие, бережные прикосновения ее рук даже без слов полны доброты, тепла, нежности… Любви на беззвучном языке ее тела? — и во имя всех богов и архонтов разом, обнажающаяся пустота внутри него кажется вдруг бездонной. Наверное, не будь Нилу — он никогда бы не позволил себе узнать глубины этой пропасти, не позволил бы себе так нуждаться отчаянно. Это даже страшно немного — ее узнать. В объятиях теплой, чистой воды он позволяет Нилу все что ей вздумается — мягкие пальцы вымывают пыль из его длинных волос; мокрые пряди липнут к его лицу, скрывая взгляд, к плечам — каждое невинное прикосновение одновременно пробуждает голод и тела, и что еще мучительнее — души. Если с первым у Сайно достаточно воли справиться — он беспомощен как дитя перед вторым. Ее рука такая тонкая в его пальцах, когда он сжимает ее — мыльная пена лениво стекает с губки по ладони, по запястью… Нилу поднимает на него взгляд — теплая, сияющая бирюза с капелькой растерянности. Молча Сайно прижимает ее ближе в воде, зарывается лицом в мокрую путаницу потемневших от влаги длинных волос. Цветочное мыло и лотосы, и ее собственный запах — запах Нилу. Он дышит им пока легкие не наполняются доверху, до боли, до головокружения, но этого все равно мало. Вкус ее влажной кожи на языке, когда он прижимается ртом к ее шее, насыщенней и острей. Нилу тихо вскрикивает, ежится, когда он случайно сильнее чем надо сжимает зубы. Поморщившись, он виновато зализывает языком ноющее, должно быть, место в немом извинении, трется носом, и ее тело вновь становится податливым, льнет близко-близко. Повторяя за ней, Сайно целует ее улыбающиеся мягкие губы, скулы, вздернутый кончик носа. Слишком хочется насытить ей себя хоть чуточку, слишком много хочется ей отдать… Вода с длинных волос ручьями стекает по ее грудям и бедрам, когда он усаживает ее на край бассейна. — Что ты делаешь?.. — длинные ресницы Нилу распахиваются в невинном, искреннем недоумении. Его смуглые, жесткие ладони ложатся на ее колени, мягко, но настойчиво разводя их шире, и с красными щеками Нилу смущенно отводит взгляд, ежится, ерзая на скользкой, мокрой плитке. — Сайно… Ох. Может не надо, Сайно? — вырывается у нее тихий выдох, когда он оставляет легкие поцелуи на внутренней стороне ее бедер и внизу живота. Это не первый раз, но ей не по себе быть перед ним вот бесстыдно, развратно раскрытой. Хочется собрать губами каждую блестящую каплю на белой, тонкой коже… Рот пересыхает, словно после долгой-долгой жажды. — Позволь мне, — хрипло просит Сайно, отводя за спину мокрые, липнущие к лицу и шее волосы. — Прошу. Пару мгновений Нилу молчит, сверху вниз глядя на него своими бирюзовым, невозможным взглядом — искренняя, нежная, доверчивая богиня, которой он, кажется, вечность готов вот так поклоняться. А потом улыбается и закрывает глаза. Тонкие пальцы с выкрашенными нежно-голубым ногтями впиваются то в край бассейна, то в его плечи, когда его пересохший рот жадно касается нежных, чувствительных сладок. Сначала на вкус Нилу словно вода купальни: цветочное мыло и лотосы. Но чем увереннее он ласкает ее губами и языком, тем сильнее становится ее собственный вкус, солоновато-терпкий, опьяняющий… Стиснув мягкие, светлые бедра в ладонях, Сайно наслаждается ей, наслаждается каждым мгновением, каждым тихим всхлипом, каждым прикосновением к ней, каждым новым чувствительным местом. Руки Нилу вновь цепляются за его плечи, когда его язык влажно кружит вокруг входа, проскальзывает внутрь. Она всхлипывает вновь — громче, поджимаются пальцы на маленьких босых ступнях. Напряженные бедра дрожат под его ладонями. Мгновение кажется хрупким, почти невесомым, словно крылья кристальных бабочек в раскрытой ладони. Но ему слишком хочется толкнуть ее дальше, за грань. — Сайно! — прижимает она тыльную сторону кисти к губам, когда его язык быстрее ласкает влажную, самую чувствительную сердцевину. А потом на мгновение замирает и следом вздрагивает всем телом, извивается, прижатая его ладонями к краю бассейна. Вкус Нилу все еще на его губах, и он обводит их кончиком языка, чтоб не упустить ни капли. Улыбается, когда она открывает глаза. Нилу касается его взглядом, еще немного расплывчатым, туманным. Благодарным. Полным совершенно нескрываемой, искренней любви, и от этого взгляда, от ее вкуса на губах, от всего что он только может ей дать сейчас, не прося взамен ничего, но каким-то образом все равно получая больше, Сайно на мгновение чувствует себя не бесстрастным орудием справедливости, а кем-то… совсем, совсем иным. В остывшей, прохладной уже воде болезненно-твердый член почти ноет, но Сайно заставляет ее тело содрогнуться от удовольствия еще два раза, или даже три, прежде чем Нилу, мелко дрожащая, охрипшая от стонов, торопливо соскальзывает к нему в воду, обхватывая его ногами за бедра. Измятые лепестки цветов путаются в ее подсохших уже волосах, медью растекшихся по водной глади. Влажный, тесный жар внутри нее по контрасту с прохладой воды кажется обжигающим, когда он выходит из нее, чтобы снова толкнуться глубже, прижимая ее спиной к скользкой стенке купальни. Невыносимо, почти болезненно хорошо… Позже Нилу сама расчесывает ему волосы, улыбаясь, рассказывает последние новости и всякие милые мелочи, то и дело сбиваясь с одного на другое, и целуя его в щеку и в еще влажный висок. Ее голос, переливчатый, нежный, убаюкивает словно ручей, и поддаваясь очарованию ее голоса, Сайно ощущает себя так спокойно и мирно как никогда не бывало прежде. Самая нежная, искренняя, солнечная на свете — рассмотрела же в нем, жестоком, безжалостном, бесчувственном сухаре-махаматре, одержимом лишь мифической справедливостью, нечто достойное такой любви. С молчаливой благодарностью Сайно касается губами ее рук и щекотно длинных, рыжеватых ресниц и думает что разорвет на куски любого, кто посмеет обойтись с ней так как те, кто извратили и ее мечты, и ее сны разом. А еще с затаенным страхом вспоминает о пустоте внутри и бездонных пропастях, что так хочется хоть немного заполнить живыми чувствами. Может, без Нилу за всю жизнь он не позволил бы себе осознать настолько отчаянной нужды в этих чувствах. Наверное… это была бы не очень жизнь.