Такова жизнь… начинать сначала, когда все погибло!
А. Кронин «Ключи царства»
1
Встревоженные голоса заговорили, загалдели наперебой, Эдмон закрыл уши, но шум не становился тише, наоборот, заполнил все пространство, и он распахнул глаза, понимая, что спал. Холодный пот ручьями струился по спине, руки дрожали и дыхание сбилось, стало прерывистым и хриплым. В смятении Эдмон рванул ворот рубашки, чтобы вдохнуть свободнее. «Он умер, умер, умер», — твердили голоса. «Он жив», — говорил сам себе Дантес. Мальчишка сбежал, ему повезло, а ведь мог отправиться на эшафот. Вор и оборванец, на несколько дней ставший виконтом и в миг лишившийся этого титула. Пешка в искусной игре. Почему Бенедетто? Граф нашел его случайно — подарок судьбы. Судьба хотела, чтобы он мстил, и давала орудия. Таким орудием стал и Бенедетто. Его история была подобна историям тысячи таких же оборванцев по всей Франции и одновременно совершенно на них непохожей. Во младенчестве его отдали в приют, а когда стал постарше, он оказался в новой семье. Но на путь истинный названным родителям наставить его так и не удалось. Платок, который Бенедетто нежно хранил у сердца, попал на глаза графу случайно. Ему показалось это забавным: такой хладнокровный юноша, как Бенедетто, оказался таким сентиментальным, что бережно хранил эту вещицу, в надежде когда-нибудь найти своих настоящих родителей. Но граф Монте-Кристо не привык доверять первому впечатлению. Бенедетто был особенным. Он не был труслив, ум сочетался в нем с прозорливостью и странной детской наивностью, которая не мешала ему удачно выбираться из всех передряг. Он не был похож на остальных. Особенный… Граф отвлекся от размышлений, поглядывая в окно. Рассвет застыл за ним, как заспиртованная картинка. Что-то здесь было не так. Сон или явь? Когда он в последний раз видел Бенедетто? Сколько времени прошло с тех пор, как приобрели смысл инициалы на его платке? Вдруг с ужасом он осознал, что все уже свершилось. Бенедетто не удалось сбежать. Его схватили. Скоро он будет мертв. — Или это ты уже мертв, Эдмон Дантес? — поинтересовался внутренний голос, — Будешь жалеть себя? Уж лучше себя, чем своих врагов. Уже не голос в его голове говорил такие жестокие слова. Он приобрёл свой тембр, силу и очень знакомый тон — этим тоном (слегка суховатым, но твёрдым) говорил Вильфор. — Ты должен вызволить мальчишку, — сама совесть говорила голосом Вильфора, который стоял сейчас перед ним. — Нет! Он получит по заслугам. — холодно оборвал его граф. Собственные слова резали по живому. Но он поступал правильно, отказываясь помогать Бенедетто. Правильно ведь? — Это не его вина! Он всего лишь запутавшийся ребёнок! — в сердцах воскликнул Вильфор. — Так пускай ответит перед правосудием! — Правосудие! Ты ничего не знаешь о правосудии! Что ты сделал с Валентиной? — Валентина мертва. Лицо Вильфора исказила страшная гримаса. — Ложь! Она и этот мальчишка, Моррель — куда ты их спрятал? Эдмон торжествующе посмотрел на него. — Они там, где ты до них не доберёшься. Бессильная злоба на чужом лице сменилась усмешкой, а вкрадчивый голос прошелестел: — Во сне так легко быть победителем, да, Эдмон Дантес? Картинка перед глазами поплыла. Граф нахмурился, проведя ладонью по лицу и сгоняя сон. Он снова один в комнате. Он чувствовал себя так, будто всю ночь бодрствовал, на деле ему все же удалось уснуть на несколько часов, так как он точно помнил, что когда сидел здесь, в своем кабинете, ночь была непроглядной и как будто вязкой, а сейчас ее медленно побеждало утро. Он любил рассвет. С ним уходил страх. Он предпочитал крепко спать, когда не нужно было продумывать планы, читать или заниматься наукой. Потому что во сне мысли одолевали его не так остервенело. Но было еще кое-что. Сновидения. Они доходили до абсурда. Правдоподобные, как явь, они изводили его, душили, терзали и напоминали каждую секунду о том, что его отмщение обошлось слишком дорого. Эдмон поднялся с кресла. Обойдя стол, он прошелся по кабинету и вышел в длинный коридор, а из него в зал. Тот был полон людей. Он искал глазами Вильфора, но тот словно провалился сквозь землю. Он вышел в центр зала, пытаясь найти в толпе хоть одно знакомое лицо, но к его ужасу всех собравшихся здесь он видел впервые. — Где Вильфор? — отрывистый вопрос эхом пролетел по залу и замер в звенящей тишине. — Простите? — Где господин де Вильфор? Он уехал? — сбиваясь, спросил граф Монте-Кристо. Он боялся, что опять проснется, так и не узнав правды. — Господин де Вильфор мёртв, — ответил Бошан, первый человек, которого Эдмон узнал в пестроте лиц. — Об этом писал «Беспристрастный голос». Разве вы не читали, граф? Вы вообще читаете газеты? — Мертв, — сказал кто-то из толпы. Хоровод платьев завертел его, у Эдмона закружилась голова, ему показалось, что сейчас он упадёт прямо на каменный пол, но десятки рук поддержали его, оплели, словно паутина, из которой нельзя было спастись. — Мёртв! — заверещали голоса, — Мёртв, мёртв, мёртв! — Этого не может быть… — краем сознания он понимал, что все происходящее нереально, и его охватывала паника при одной мысли, что он не может проснуться. — Очень даже может! — воскликнул Альбер, появившийся из толпы, и указал на Дантеса дулом револьвера, — вы ведь сами его убили! Как и Фернана Морсера! — Убийца, убийца, убийца! — хором повторяли голоса. Эдмон рванулся из толпы, и внезапно его легко отпустили. Навстречу ему вышла прекрасная девушка в белом, издалека ему показалось, что это Мерседес в венчальном платье, но стоило ей приблизиться, и он узнал Валентину де Вильфор. — Вы чудовище! — в ее больших голубых глазах стояли слезы. Эдмон почувствовал, как земля уходит из-под ног.2
На Париж спустился вечер, сумерки заволокли улочки и погрузили во тьму узкие, извилистые переулки. Шелест листьев смешивался с отдаленным скрипом каретных колес и цокотом лошадиных копыт по брусчатке. На улице Сен-Жермен, у ворот одного из домов остановился экипаж и оттуда вышла женщина. Она окинула пытливым взглядом пустую улицу, заправив локон светлых волос, выбившийся из-под шляпки, и торопливо пошла в сторону дома, постоянно оглядываясь, словно боясь, что за ней могут проследить. Вскоре ее силуэт скрылся за тяжёлыми воротами. Господин де Вильфор сидел за столом. Точнее было бы сказать, что господин Вильфор скорчился за своим письменным столом, зарывшись пальцами в волосы и прикрыв от усталости глаза, и сидел так уже по меньшей мере два часа. Последние дни он жил словно машинально, не обращая внимания на происходящее и не отдавая себе отчёта в том, что происходит. Порой ему казалось, что он сходит с ума, и только понимание того, что настоящий сумасшедший никогда не признает своего недуга, успокаивало его. Работы по-прежнему было много, и пусть его сместили с должности королевского прокурора на неопределённый срок, как он ни пытался забыться в делах, на этот раз уже домашних — тревога стала его постоянной спутницей. Иногда ему даже казалось, что лучше бы его с позором выгнали из суда, лишив статуса, работы и с таким трудом достигнутого места, чем оставили гнить в неизвестности, каждый день ожидая удара в спину. Вильфор поднял голову и посмотрел на напольные часы: те показывали без пятнадцати минут девять. Он потянулся за пером, обмакнул его в чернила. Рука прочертила на листе какие-то бессмысленные закорючки, вместо того чтобы продолжить расчёты. У него никак не получалось сосредоточиться на работе. Да и как он мог, если вся его жизнь рухнула за какие-то жалкие несколько дней? Он старался не думать о том, как будет жить дальше, как переживёт все эти обрушившиеся на него лишения. Как переживёт смерть жены и сына и смирится со смертью Валентины. Валентина была если не единственной, то главной его отрадой — вечным напоминанием о его Рене, которую где-то в глубине души он любил до сих пор. Когда Валентины не стало, Вильфору показалось, что погасло солнце. Теперь у него остался только сын — рухнувший, как снег на голову, чужой, преступник, вор, каторжник, убийца, но это был его сын, но вот и его у Вильфора отняли… Новый приговор, вынесенный Бенедетто на недавнем заседании суда, был ничуть не мягче чем тот, которого для него совсем недавно добивался Вильфор: Бенедетто должен был быть казнен. Эти мысли вгоняли прокурора в какое-то тупое отчаяние, он словно медленно шел ко дну, и с каждым днем свет сквозь толщу воды становился все бледнее и бледнее. Рука тем временем продолжала выводить странные рисунки. Вильфор взглянул на нацарапанный им же самим профиль: прямой нос, завитки кудрей, тонкие губы — криво нарисованный, тем не менее он очень напоминал профиль графа Монте-Кристо. Голова в области висков внезапно заныла. Тихо застонав, он скомкал лист и отшвырнул его на другой конец стола. В этот момент в кабинет постучали. — Господин Вильфор, пришла госпожа Данглар, — послышался глухой голос слуги. Вильфор раздраженно дернул плечами. Он не хотел никого видеть, тем более — Эрмину. — Мне велеть ей подождать? — учтиво спросили из-за двери. Вильфор сделал глубокий вдох и стиснул зубы. Голова разболелась сильнее. — Нет, пусть заходит. Он откинулся на стуле, убрал перо и постарался принять беспристрастный вид, что у него, конечно же, получилось скверно. Эрмина вошла и в нерешительности остановилась перед ним, черная траурная вуаль скрывала ее лицо. Вильфор почувствовал жалость и тут же — раздражение и злость. Не на нее — на себя. — Зачем вы пришли? Все уже решено, — холодно сказал он. — Я пришла поговорить с вами о Бенедетто. Где он? Что с ним будет? — Его ждет, — начал Вильфор, но осекся, увидев, как побледнела Эрмина. У него и самого ком вставал в горле, когда он думал о том, какая жестокая участь ожидает его сына. Если бы он только мог как-то повлиять на его судьбу… — Говорите, — попросила Эрмина. — Его ждет казнь через обезглавливание, — с трудом выдавил Вильфор. Жест, в котором госпожа Данглар заломила руки, врезался Вильфору в память надолго. В его сердце еще сохранилось сочувствие к этой женщине, и видеть, как она страдает, было для него горько. — Нет, вы не можете этого допустить… — слабым голосом прошептала Эрмина. — Приговор уже вынесен, а решение не подлежит обжалованию. Я ничем не могу помочь, я отстранен от дела, отстранен от работы. — Пожалуйста!.. — Она упала перед ним на колени, и Вильфор, чувствуя, как его самого душат рыдания, которым он уже не может сопротивляться, кинулся к ней, поднимая и увлекая в объятия. — Вы должны что-нибудь сделать! — взмолилась она, прижимаясь щекой к его плечу, — я прошу… нет, я заклинаю вас! Вы должны ему помочь, он не может умереть, только не сейчас. Помогите! Найдите решение. Я не могу потерять его второй раз. Он взял ее за руку, успокаивающе гладя тонкие пальцы через ткань перчатки. Решение было. Совершенно безумное, сводящее Вильфора с ума только тем, что вообще существует. За последние дни оно приходило Вильфору на ум по меньшей мере дюжину раз, и каждый раз он с яростью отвергал его. И сейчас, глядя в заплаканные глаза Эрмины, он в первый раз позволил себе задуматься о том, что было бы, согласись он рискнуть. — Я сделаю все, что в моих силах.3
Было уже позднее утро, когда Эдмон очнулся ото сна. Образы из кошмара не хотели отпускать его, настолько правдоподобными и реальными они казались даже после пробуждения. Если и оно окажется частью сна, пожалуй, пора задуматься о том, чтобы обратиться к лекарю. Голова была тяжёлой, как во время болезни. Свет слепил. Он отвык от солнца за много лет, проведенных во тьме, а привыкнуть к нему так и не смог. С трудом разогнувшись из неудобной позы, в которой заснул, граф размял затекшую шею и кисти руки. — Бертуччо! — крикнул он, — Который час? — Без пяти минут двенадцать, — бодро отозвался слуга из коридора, — Подать что-нибудь к столу? Граф поморщился. После пережитого тревожного сна кусок в горло не лез. — Вы не ели ничего со вчерашнего дня, — заметил Бертуччо. — Подай крепкого чая, а больше ничего не надо. Пока Бертуччо отсутствовал, граф переместился в другую комнату. Здесь было темнее: плотные шторы не пропускали свет, и тонкий запах жасмина смешивался с едва слышными цитрусовыми. Он расположился на диване, подложив под ноющую спину подушку и блаженно вздохнув. Аромат принесённого чая щекотал ноздри и приятно расслаблял. — Расскажи-ка мне про Бенедетто, — мягко приказал он, когда слуга уже хотел бесшумно покинуть комнату. — Что же еще рассказать, кроме того, что вы и так знаете? — Все, что посчитаешь нужным. Садись. Бертуччо неловко сел прямо на ковер перед диваном, на котором расположился, как какой-нибудь турецкий паша, его хозяин. — Бенедетто… был особенным. — начал он, — Слишком жестокий и своенравный. Знаете, в глубине души меня всегда мучило дурное предчувствие. — Отчего же? — полюбопытствовал граф. — Ребенок, родившийся при таких страшных обстоятельствах, должно быть, оказался проклят на всю оставшуюся жизнь. Но я понял это слишком поздно. Граф открыл глаза за секунду до того, как в приоткрытую дверь коротко постучали. — К вам господин де Вильфор, — вежливо и немного смущенно, словно чувствовал вину за то, что разрешил бывшему королевскому прокурору войти, доложил Батистен. — Опять? — хрипло спросил Эдмон. Вся вальяжность, с которой он лежал на подушках, в миг испарилась, и только силой воли он не дал себя вскочить с места. Сон сбывался. Но почему сейчас? И сколько раз он видел Вильфора во сне? Кажется, больше двух раз. Не уснул ли он опять? Бертуччо проницательно посмотрел на него. Иногда графу казалось, что верный слуга знает о нем больше положенного. — Он еще ни разу не приходил, — Батистен развел руками. — Значит, я знал, что придет. Впустите его. Пусть подождёт. Он с усилием поднялся на ноги и быстро привел себя в порядок перед зеркалом. Никто не должен знать, что с ним происходит. Все эти сны, которые он путал с реальностью, однажды оставят его, а сейчас нужно сделать вид, что он не проспал беспокойно три часа за письменным столом, уронив голову на грудь.4
Вильфор стоял у окна, кутаясь в пальто. Эдмон прошел в середину комнаты, не выпуская из поля зрения его фигуру. Он был совершенно уверен в цели визита бывшего королевского прокурора, и первое слово, звеняще сорвавшееся с его губ, попало точно в цель. — Бенедетто. — Откуда вы знаете? — в замешательстве обернулся Вильфор. — Видел во сне. — По лицу Эдмона было непонятно, шутит он или нет. — Значит, знаете, зачем я пришёл? — осторожно спросил Вильфор, пропустив сомнительное объяснение мимо ушей. Граф кивнул. — Думаю, вы понимаете, что я бы не опустился до низости просить вас о помощи, если бы знал другой способ. Но у меня нет выхода, — Вильфор скривился, словно ему было физически неприятно от одной мысли, что только граф может ему помочь. В глубине души он боялся отказа. Редко кто мог заставить его так волноваться. Пользуясь репутацией влиятельного человека, Вильфор давно забыл, что значит умолять. Обычно просили его, а не он, и у него всегда оставался выбор. Сейчас же его не было, был только граф Монте-Кристо, мстительный и могущественный, стоящий сейчас перед ним, карающий Бог и Дьявол в одном лице. И от него зависело все. — Я должен был впечатлиться вашей самоотверженностью? — хрипло рассмеялся Монте-Кристо, — Бенедетто место в тюрьме. Он преступник. Вильфор до боли сжал челюсти. — Он умрет, — наконец выдохнул он, и его голос дрожал, — Они убьют его. — А вам есть до него дело? — с жестокой улыбкой спросил граф. Обычно сдержанный и хладнокровный, Вильфор почувствовал, как сейчас в нем вскипает острое желание подойти и разбить это самодовольное лицо в кровь. С упоением он представил лишь на краткий миг, как исказятся благородные черты и отразится боль в этих всегда чуть насмешливых глазах, как капли красного зальют подбородок и испачкают чудесный шёлковый платок. О, никогда еще он не испытывал такой ненависти, как сейчас. Заметив, что граф выжидающе смотрит на него, Вильфор поджал губы. — Эрмина хочет его увидеть, — процедил он, мотая головой и отгоняя видение, — И я не могу позволить ему умереть второй раз. Граф Монте-Кристо вздохнул, как будто заранее предвидел такой ответ. Он знал, что на месте Вильфора поступил бы точно так же. — И вы не боитесь нарушить закон, который так чтите? — Меня отстранили от дела, теперь я не имею к нему никакого отношения. И не говорите о законе. Не вам читать мне мораль. Эдмон молчал, рассматривая его. В глубине души он благодарил Бога за то, что Он, пусть и в лице Вильфора, подсказал ему правильный путь. Если он и мог попытаться сделать что-нибудь, чтобы искупить свою вину, то сейчас выпадал последний шанс, упустить который было равносильно признанию уродства собственной души. — Хорошо, я помогу вам, — после короткого раздумья принял решение граф. — Ради госпожи Данглар. Эдмон протянул руку, давая понять, что с этого момента они заключают соглашение. Вильфор с некоторой осторожностью пожал чужую ладонь. Она была ледяной.