(не)красивые глаза

— Если бы я… — как-то надрывно начинает Санджи и замолкает, не находя правильных слов. Если бы что? Если бы был другим, если бы позволил себе, если бы не тонул в ненависти и тоскливой, вязкой тени прошлого. Середина предложения проглатывается. — Ты бы ответил мне?       Усопп улыбается своей особенной улыбкой. Той улыбкой, от которой Санджи хочется плотно завтракать, делать зарядку и долго-долго жить — непременно счастливо. — Конечно, Санджи.       Усопп улыбается и вызывает у Санджи дикое желание впечатать его лицо в прочное дерево пола камбуза. Чтобы больше никогда оно не растягивало губы, не скалило зубы. Чтобы не сводило Винсмока с ума. Чтобы больше никогда на нëм не расцветали улыбки — у Усоппа их десятки тысяч, как историй. Ни одна не повторяется. Эта — широкая, как весь Гранд Лайн, до торчащих дëсен, хохочущая, распускается, когда Усопп ребячится на палубе с Луффи. Эта нервно-дрожащая, эта мягкая, эта неловкая, эта вымученная, эта счастливая.       Эта — для Санджи. Для ночных посиделок на камбузе, когда уже давно пора спать. Винсмоку вставать с рассветом, а порой и того раньше. Рассвет мешает кофе маленькой ложечкой и уже почти не улыбается. Чуть-чуть. Уголками губ, неуловимо — чëртова Мона Лиза. Санджи скрипит зубами, а чëрная слизь под жëлтой рубашкой и чëрным пиджаком извивается змеëй и даже сигаретный дым не спугивает эту тварь.       Усопп — сжатая пружина, открытая рана, оголëнный нерв. Усопп стучит ложечкой по краям чашки, страстно желая протянуть руку и коснуться чужой кисти, лица, плеча. Но чутьë — знаменитое усопповское чутьë сходит с ума и вопит едва ли не ультразвуком. Опасность. Усопп знает — не знает, чувствует — под длинной светлой чëлкой нечто страшное, нечто, что ему нельзя трогать. Иногда можно, но не ночью, когда тишина и корабль, качаясь на волнах, подталкивают их друг к другу. Не в моменты этого безумного притяжения. Усопп ненавидит опасность, но ничего не делает, чтобы встать и уйти.       И Санджи отчаянно жаждет того же. Зрачки у него — чернота, заполняющая всë вокруг. Жаждет, но сила воли у него равна силе тела. Иначе команда Соломенных шляп недосчиталась бы двух людей. Ему сводит руки, губы, глаза, и каждая клеточка в его теле кричит-плачет-умоляет. Коснуться. Коснуться. КОСНУТЬСЯ. И существо в его груди тянет лапы-щупальца в щели между рëбрами к чужому лицу. Санджи хватает четвëртую сигарету, нервно поджигает, потому что если коснëтся — не остановится. Они оба не остановятся. А утром Санджи утонет в ненависти к ним обоим. Ненависть, отвращение, гнев. Может и не Санджи, а тварь, скалящая клыки в его голове, также сильно желающая Усоппа, но ненавидящая. А потому на утро сомкнëт лапы на чужой шее, а потом и на своей. Останется Луффи без канонира и повара.       Усопп всë понимает. Не понимает, но чувствует и голос разума скуляще просит идти спать. Утром всë будет, как прежде. Каждый раз утром всë, как прежде. Но какая-то смелая, безумная, безрассудная его часть подаëтся вперëд — слегка, сантиметров десять, ровно на столько, чтобы это выглядело случайностью. Приоткрывает губы, выдыхая через рот — всего лишь пара миллиметров, всего лишь случайность, всего лишь отчаянная храбрость Усоппа, сконцентрированная под маской.       Санджи тянется в ответ. Он знает, что это слишком опасно, но его подлая, скользкая, жаждущая часть-дрянь, такая же безумная, но не безрассудная — заставляет его податься вперëд, дыша через рот. Она же потопит его в отвращении. Она же заставит его убить единственного человека, которого Санджи так болезненно хотел поцеловать. Они так близко, что касаются носами — безумная смелость Усоппа, безумная жажда Винсмока.       Санджи оттягивает себя за волосы. Усопп снова улыбается своей особенной улыбкой — на этот раз вымученной, и перемешивает давно остывший кофе почти синхронно с Санджи. Кофе пить им обоим не хочется, на самом деле.