твоему новому парню

— Слышали, а в туалете НИЦа, кто-то трахался. — Там вечно кто-то трахается. Ни поссать, ни посрать, — бормочет Дэн вчитываясь в параграф по холеномиметикам. — Кто-нибудь начал к экзу готовиться? Лампочка над головой апокалептически замигала, образ приближающейся беды дополнил скрип оконной рамы, за окном медленно смеркалось Кузнецова ака выходца с седьмого фармакологического круга ада нигде не наблюдалось, хотя от пары прошло уже минут пятнадцать. Такаев зевнул в кулак и уже собирался тихо мирно развалиться на парте и дать глазам немного отдыха. Все равно от обилия «Даталез дозес» в его жизни, перед глазами откровенно рябило. Кто-то больно ткнул Кира ручкой в плечо, а потом этот альтернативно одаренный некто, жарко прошептал парню на ухо. — Это могли бы быть мы, но ты слишком гетераст. Тодоренко вновь откидывается на стуле, лениво играясь с ручкой в длинных узловатых пальцах. Рахитные пальчики, сказал как-то препод по педиатрии. Кир с ней согласен. Впрямь рахитные. Дима скалится и похабно заигрывает бровями. — Так не дает покоя мой зад? — Ну и хуй тоже, Птица моя, — демонстрируя смайл скалится Тодоренко. — Он у тебя симпатичный. Как эклер. — Какой ебанат учил тебя подкатам? И почему «Птиц " Кирилл не договаривает, в аудиторию медленно входит гроза всей кафедры фармакологии. * Тодоренко был не как все, начиная от внешнего вида, заканчивая тем, что на третьем курсе он оказывался в третий раз. Слухи ходили на этот счет разные, кто-то говорил, что так случилось из-за его постоянных прогулов, кто-то из-за того, что он по здоровью выбил себе два академа, а так же ходил слушок, что он сын ректора (внебрачный) и папаня всеми силами пытается заставить дитятко взяться за ум. Дима в принципе и не тупой, за голову берется и знает столько, что иной раз только поражаешься его способности впитывать информацию, как губка… но все эти чудесные таланты перечеркивались таким восхитительным шедевром русской фонетики, как распиздяйство. Но не суть. В группу к Киру его перевели в начале этого года и хоть убей, Такаев не мог взять в толк, какого черта, странный пришибленный тип с пидорскими замашками пристал именно к нему. Кирилла словно бы выбрали жертвой года. Только Тодоренко явно не брал в расчет, что он не забитый после школы первокурсник, а пацан с района. Пускай и не московского, но уфинского. И постоять за себя может. — Что там можешь, Птичка? — насмешливо тянет он, привычно шлепая Такаева по бедру и закуривая отвратительную вишневую электронку. — Ебало твое хамоватое набить, — потирая глаза после ночной смены в аптеке, зло шипит Кир, замахиваясь не сколько для вида, сколько с реальным намерением всечь долбоебу. — Чего пристал ко мне? Тодоренко ловко и гибко уворачивается и отходит на пличные два шага, щуря подведенные черным карандашом глаза. — Нравишься, — просто отвечает он, словно в его башке и системе ценностей такой порядок вполне себе устойчивый. — Вот я, как любой мальчишка из цивилизованного гетеронормативного общества и дергаю тебя за косички, чтоб показать свою любовь. Возможно, только Дима мог с таким непринужденным видом говорить о собственной ориентации при этом вставляя слова по типу «гетеронормативность». В курилке рядом с НИЦем виснет молчание, после которого обычно в романах и тупых сериалах по России-1 выстреливает какое-то Чеховское ружье, но ничего не стреляет, а диалог уходит в тупик. Возможно по той причине, что Тодоренко надоедает этот цирк, а Кирилл засыпает на ходу. * Под два метра ростом, худой, жилистый, весь в тату с ног до головы и в пирсинге пол лица. Кир как-то паскудно ждет, что препод с гинекологии будет цепляться и давить своими традиционными ценностями, мол, ты мне всю женскую консультацию распугаешь, вынимай весь этот срам из лица. По итогу Калаш (Калашникова, ну же), встречает Тодоренко, как давно потерянного блудного сына на кафедре и вопреки ожидание даже не устраивает ему разнос за опоздание. — Ирина Сергеевна, как я могу пропускать ваши занятия? — медленно протискиваясь между узеньких рядов аудитории к крайнему месту на диванчике у окошка интересуется это хамло. По сути первую пару он уже прогулял отбрехавшись тем, что заболел и даже справку какую никакую предъявил деканату. Только Калаш справками не интересуется, от парней особенно. Возможно, единственной уважительной причиной неявки на ее пару могут быть только роды. Твои роды. — Уже пропустил, но менструально овориальный цикл ты мне шестой раз рассказывать не будешь, заходи и садись уже, позорище мое. Вот тебе на, Калаш, которая гроза буквально всех студентов на кафедре акушерства даже не наорала на него. Хотя пара без ее великолепного ора и истории о том, как она в процессе обучения родила пятерых детей была явно не пара. Так вот… Дело то не в акушерстве и гинекологии, дело в том, как преподаватели видя одну и ту же рожу в третий раз даже не удивлялись, а относились к Диме, как к парню «умному, но ленивому», что было правдой по всем фронтам. Приз разочарование родителей у него на годы вперед, в купе говнистый характер и отталкивающая аура, ну и бесконечный поток батиных денег. В этот раз не получилось выйти из академа на бюджет и Тодоренко благополучно отправился на коммерцию. Занимая чье-то место… Кирилл не завидует, просто… Просто сам Кир приехал из Уфы и для того чтобы попасть на бюджет лучшего медицинского университета в стране рвал задницу, как проклятый, начиная со старшей школы. Триста — отсоси у трактариста — баллов за ЕГЭ плюс золотая медалька, плюс личные достижения, плюс участие в олимпиадах. Кир выбивал себе место в жизни кровью и потом. Кир платил за общагу из стипендиальных денег, Кир не спал ночами работая в аптеке и… В целом не особо понимал, почему Тодоренко родившийся с золотой ложкой в заднице плевал на все и не пользовался имеющимися благами, как нормальный человек. Учеба, лучшие знания в перспективе если окончательно не вылетит отсюда и корка от престижного уника. Почему? Зачем? Для кого? Не нравится медицина — вали на все четыре стороны, только других не отвлекай и чужие места не занимай… Такаев зевает в кулак и думает, что матери надо отослать денег, сказать, что на зимние каникулы он не приедет, что будет работать и готовиться к сессии. Кровь из носу надо сдать все на пять чтобы продолжить получать повышенную стипуху. А там патофизиология с проклятой микробиологией. Хоть стой, хоть падай, хоть вешайся. Но по заветам Сплина и тут минус ибо сессия. Кир прячет лицо в ладони и выдыхает облачко пара. На улице с каждым днем становится все холоднее и холоднее. Надо бы у ребят из спорт комплекса «Феникс» заказать новую форму на соревнования. Надо бы еще к колку по фарме подготовиться, а эти проклятущие миметики и блокаторы ему только в страшных снах с «датализ дозес» снятся. Старые боты утопают в привычной московской слякоти, яркий оранжевый свет фонарей освещает дорогу до общаги. Спасибо хоть фонарь починили и дорогу более или менее в божеский вид привели, хотя что-то подсказывает Кириллу, к весне все тут расплывется и появятся очередные колдобины. Права была Мира предсказав ему жопу мироздания, когда он заселялся в эту общагу. Зато в отличии от Первомайской у него тараканов не водилось. А Мирослава их травила за свой счет второй год… * В автобусе на девятьсот пятого привычная давка, кто-то успел оттоптать Такаеву все ноги, глаза как песком засыпали, а анатомия женского таза никак не желала запоминаться. Почему на первом курсе кости, мышцы и органы было легче учить? В начале автобуса началось какое-то странное больно оживленное шевеление, Кир заспанно сдул со лба светлую прядь и возарился прямо на контролера, что двигался неминуемо прямо к нему. Что ж… вторник этой недели явно решил не щадить его. В принципе, если автобус сейчас затормозит, можно выскочить и добежать до пары по сугробам пешком. Минус кеды, те не утепленные тут же промокнут в ближайшем сугробе. На сменку тоже надеется не приходится, там паленые конверсы с Садовода выторгованные у какого-то армянина за пятьсот рублей. А если не соскочить… сейчас ему выпишут штраф и минус косарь ему обеспечен. Дело дрянь. Автобус, как назло встал в пробке. — Молодой человек, ваш проездной билет? Что ж, очевидно, минус тысяча? Или можно свалять дурака и притвориться шлангом, мол, обокрали и… — Сейчас, где-то в сумке, — невнятно пробормотал Кир открывая свой баул для вида и ища в нем несуществующий проездной. Сумка глубокая, в ней в принципе и не такое откопать можно. Например, Кир не удивится если неожиданно найдет в ней смысл жизни… не обязательно своей. Никогда ж не было здесь контролеров и вот тебе на! Мысли судорожно метались от самого идиотского варианта к более или менее добропорядочному, где он сознается, что уже две недели ездит зайцем (нет, ну вы видели сколько проезд стоит? Даже по социалке это грабеж чистой воды! Особенно для бедного студента, которому еще и за общагу платить). — Кирюш, ну ты растяпа, — большая горячая рука обнимает Такаева за талию и притягивает к себе. Длинные рахитные пальцы протягивают одну социалку и одну «Тройку». — Однокурсник мой, такой забывчивый. Сам мне перед поездкой свою карту всунул, и сам же забыл. Кондуктор может и верит во всю эту тупую историю с горем напополам, но пробивает и Тодоренкову социалку и его же «Тройку». Женщина необъятных размеров протискивается мимо них дальше, а Кир наконец отмирает понимая, что опасность расставания с косарем рублей, как штрафом за безбилетный проезд, миновала. — Спасибо. — Чего не сделаешь для любимого одногруппника, — продолжая тесно-тесно прижиматься со спины и обнимать за талию почти мурлычет Дима. — Тем более твой напуганный вид маленькой загнанной в угол пташки вызывает такую бурю эмоций, что трудно было пройти мимо. В динамик объявляют нужную остановку и Кир буквально вываливает из переполненного автобуса вместе с несчастными оштрафованными и теми, до кого очередь с проверкой билетов не успела дойти. Дима выходит из адской духоты на улицу словно король. Медленно и не спеша, словно они не опаздывают на пару к Калашу и словно эта женщина не сожрет их живьем если они не явятся в течение минуты. — Вот скажи мне, — Кир шустро обходит сугробы и старается лишний раз не ступать на голый лед на дорожках, перепрыгивая с более или менее нормального участка дороги на менее скольсзский или менее заснеженный. — В один момент ты абсолютно адекватен, в другой ведешь, себя как кретин. — Смелое предположение, что я бываю адекватен, — он закуривает очередную вонючую сигарету и ловит Кирилла за капюшон притягивая к себе. — Куда ты торопишься, Птица счастья? Иринка все равно нас пустит. От ее воплей еще никто не умер. — Тебе она «Иринка» и может своим криком не убьет, а я… Кир собирается вмазать этому идиоту с вертухи (не сильно и для профилактики) чтоб наконец отпустил, но вместо этого спотыкается о собственные ноги и почти целуется с голым льдом, когда Дима уверенно подхватывает его и прижимает к себе. На этот раз лицом к лицу. — Головка от хуя, Такаев, че ты нервный такой? И в глазах у тебя вселенская печаль, — запах сладкого синтетического дыма неприятно бьет по носу, а Дима неожиданно нараспев продолжает. — Это видно и я сердцем чую, что тебе явно не хватает крепкого плеча и кого-нибудь с огромным… — Хуем? — как-то по инерции продолжает Кирилл смотря в бирюзовые глаза. — Сердцем, куриные мозги, — Тодоренко выше его на полбашки, задумчиво разглядывает, заправляет светлую прядь за ухо. — Пошли, Ирка орать не будет если опоздаем на пять минут. А вот на десятой минуте можно ждать расстрела. * Не то чтобы их взаимодействия после этого случая в автобусе как-то меняются. Нет, Дима Тодоренко все еще долбоеб с большой буквы, который залюбливает по причине и без, но Кирилл ловит себя на тупой неотвратимой мысли, идя по переходу с кольцевой на Таганскую, он поменял свое отношение. Незаметно для самого себя. Мнение о Тодоренко сместило планку с «кретин, который тратит свою жизнь в пустую и другим жить не дает», на «умный, но ленивый долбоклюй». Виной тому его фамилия, бирюзовые глаза, что напоминали следака, который по итогу упек батю за решетку не ясно, может Кир как-то сам по себе смягчился и привык к неординарному одногруппнику, но факт остается фактом. — Ты меньше бесишься, Птичка, — развалившись сразу на двух холодных пластиковых стульях на стадионе, резюмирует Дима. — Чего приперся? — Такаев шмыгает носом и зябко ведет плечами под толстовкой. На улице приличный минус, устраивать марафон при такой погоде плохая идея, но видимо преподавателей с кафедры подобное интересует в последнюю очередь. У «Феникса» сегодня соревнования, группа поддержки хилая, но пришла и видеть среди этих людей еще и Тодоренко, что привычно лениво курит не боясь гнева Жанны Борисовны или кого-то еще из преподов, было странно. — Жанка сказала, что если припрусь сюда и буду громко орать слова поддержки, мне простят прогулы за предыдущий семестр. Вот и пришел. Заодно на тебя с другими птенчиками гляну. Кир чихает трет нос рукавом фениксовой толстовки. Униформа теплая, хорошая, кутаться в нее одно удовольствие. Но употеет он сегодня знатно. Главное не заболеть потом. Стадион благо расчистили, по командам разбили, номерок присвоили. Пальцы нервно подрагивают от возбуждения, ноги чуть замерзли с непривычки в обычных и далеко не утепленных кроссах. Жанка свистит оглушительно громко, прямо над ухом и машет алым флажком. Кир любит бегать. Еще в Уфе выигрывал школьные соревнования и марафоны, приходя первым под радостные вопли приятелей. Вот и сейчас так же. Кто-то из группы поддержки громко свистит ему вслед. Хотя… Кирилл уверен, вот сейчас обернется (если обернется) заметит довольную рожу Димы с двумя пальцами во рту. Кто-кто, а уж он умеет эффектно свистеть. Дистанция большая, приблизительно десять кругов по огромному стадиону. Пот стекает по виску. Спина вся мокрая, да и подмышки к пятому кругу тоже. Темные круги пота просачиваются и остаются некрасивыми разводами на синей толстовке. Легкие горят огнем, ноги гудят, а в голове полный раздрай и эйфория. Забег каждый раз оказывает на Кирилла какое-то поистине магическое действие. Он пересекает финишную прямую задыхаясь от недостатка воздуха и буквально утопая в эндорфиновом приходе. Он падает коленями на снег по дурости даже хочет свалиться в сугроб настолько ему невероятно жарко. Кто-то из сокомандников ловит его, орет в ухо поздравление, тормошит и подпрыгивает. * До раздевалки он добирается последним, ровно для того, чтобы увидеть знакомые берцы в проходе между скамейками. Все остальные уже разбежались. Через три часа смена в аптеке в Измайлово, ехать в принципе не далеко главное по-быстрому собраться. — Не пойму, тебе еще рано предъявлять за сталкинг или уже поздно? — Кирилл стягивает промокшую толстовку через голову на ходу и буквально падает на соседнюю скамейку. Тодоренко заинтересованно склоняет голову на бок и отрывает взгляд от телефона. — Поздно, это первое, второе, это не сталкинг. Я что не могу поздравить самого резвого Птенчика среди фениксов? — Можешь, но спорю, что остальных даже не подумал поздравить, — кроссовки, штаны, белье, все в стирку, в сумку. Такаев остается абсолютно обнаженным. То, что чужой взгляд задерживается буквально там где надо и где не надо усложняет все в разы. Кир устало потирает переносицу и направляется в душ на ходу бросая: — Давай без глупостей. — А кто-то творит глупости? — прилетает в догонку. Чужих шагов за своей спиной не слышно и это уже маленький, но плюс. Из возможных плюсов еще, Дима не совсем долбоеб и умеет принимать слово «нет». Хотя бы так. Хотя… Кто знает, что творится в этой голове и какое хреновое решение Тодоренко примет в следующий момент. Может очередная черная краска настолько пережжет ему мозг, что он выкинет какую-то долбоклюйскую по своей сути хуйню. Горячая вода успокаивает напряженные мышцы. Здесь даже все не так плохо, как в общаге. Можно расслабиться и чуть понежится, не опасаясь, что твой покой и личное пространство нарушит кто-то еще. Кто бы не поставил разграничительные кабинки в мужских душевых, этот кто-то явно гений. Кирилл прижимается лбом к теплой кафельной стене и прикрывает глаза. Те как песком засыпало, хочется подремать, вот прямо так. Стоя под горячим душем и не идти ни на какую ночную смену. Завтра хоть пара к десяти можно заехать в общагу привести себя в порядок, возможно поесть и… Ленивый мысли рушит бодрая трель собственного мобильника. * — Я понимаю, Катерина Андреевна, да, конечно я махнусь с ним сменами. Хорошо. До свидания. Что-то в этой вселенной явно услышало его мольбы касательно того чтобы где-то подремать. Ночная смена сместилось на недалекое будущее. Сменщик уговорил хозяйку аптеке о таком графике, минусом идут теперь три бессонные ночи подряд, но и это можно пережить. Зато сегодня выспится. Такаев усаживается голой задницей на скамейку напротив Димы и облегченно выдыхает пряча мобильник обратно в спортивную сумку. В повисшем молчании слышно, как капает вода в душевой. Кирилл проводит рукой по влажным волосам и смотрит на непривычно притихшего Тодоренко, который за это время успел буквально лечь на скамейку, как на какую-то раскладушку. Бирюзовые глаза внимательно изучают Такаева из-под полуприкрытых век, скользят по голому телу на грани приличия задерживая взгляд там где не надо. — Говорил же, что хуй у тебя симпатичный. Так и бы съе… Влажное полотенце, лежащее до этого момента на полу летит в сторону этого неугомонного болтливого человека. * — Ну, Птица моя, Выхино это тоже за три пизды колено до центра, — закуривая самую дешевую и самую вонючую аш-ку информирует его Тодоренко. — Все равно, что мой частный сектор. Кир шмыгает носом на морозе и зябко ежится. Волосы не до конца высохли, под шапкой мокрые золотистые кудряшки неприятно липнут к шее. От злого кусачего мороза не спасает ни пуховик привезённый из Уфы, ни толстовка, что выдали ребята из «Феникса». Хотя та теплая, на флисе и с начесом. Запасная, свежая, специально для тренировок… — Поехали ко мне. — Тодоренко, ты зае… — От моего болота до твоего автобусы прямым рейсом ходят, — криво улыбаясь информирует Дима. — Поехали, объясню тебе адреноблокаторы. Маман борщ сварила. Наваристый. Пиздюки его не жрут и не ценят. Поехали… Кирилл как-то грустно ловит себя на мысли, что стандарты у него упали за время жизни в общаге ниже некуда. Его только что соблазнили борщом, а он только и рад этому. Даже как-то наивно захотелось уточнить, с пампушками ли борщ? — Куда хоть едем? — В Балашиху. Эт близко, — радостно хватая его за руку, вещает Дима. — Два километра от МКАДа. «Ну и кто там пиздел, что за МКАДом жизни нет?» Кир безвольной тряпичной куклой следует за уверенными большими шагами Димы. След в след. * До частного сектора за МКАДом, как выясняется сорок пять минут времени от Спортивной на метро и автобусе от Новокосино. Тодоренко ведет по узким улочкам, где не всегда светят фонари и в голове Кира впервые мелькает нездоровая, а может и наоборот адекватная мысль. Он приехал за город, не пойми куда, до ближайшей дороги пять минут быстрого бега, с парнем, которые последние месяцы общения делает довольно прозрачные намеки касательно того что Кир ему не безразличен. Дима может и выглядит как скелет, но при его комплекции, не иронично посадить Такаева в карман и унести в лесополосу он вполне может. Кадык нервно дергается, а для себя Кирилл решает, что если вот сейчас его приведут к максимально стремотному дому, где даже света гореть не будет он побежит по сугробам со всех ног. Не самое разумное решение конкретно сейчас, но… Шанс против курящего человека у него не самый плохой. Может и получится сбежать. — Пришли. Сердце Кира по глупому пропускает удар. Двухэтажный частный дом похож на те, что обычно показывают в американских фильмах и сериалах. Уже украшенный к новому году. Хотя до него еще две недели. Красивый, большой, аккуратный и из-за снега, кажется, будто бы он покрытый пряничной глазурью. Дима возится с замком на воротах, а потом открывает небольшую дверь, кивая головой. Мол, проходи. Внутри участок оказывается расчищенный от снега, не то лопатой, не то снегоуборочной машиной. В доме горит теплый приятный свет и мелькают чьи-то силуэты. * Кир думает, что позорно расплачется, потому что настолько вкусного борща он не ел приблизительно с… никогда. Юля, младшая сестра Димы, тихо интересуется будет ли он добавки и какой чай пьет или лучше сварить кофе. Полы с подогревом, огромное прекрасное уютное пространство гостиной- кухни. — Я сам все сделаю, — Дима непривычно нежный, домашний рядом с сестрой приобнимает Юльку за плечи. На втором этаже слышно, как быстро топают чьи-то ноги туда, сюда, обратно. Словно кто-то что-то ищет. Деревянный дом буквально кричит о всех своих обитателях. Кир думает, что тут должен быть еще один ребенок… По факту их оказывается два. — А где?.. — Маман с нами не живет, приезжает на неделе, когда… может, — Тодоренко ставит на стол доску с белым хлебом. — Масло дать тебе? Мелочь, хватит стоять на пороге тенью отца Гамлета, иди сюда, борщ стынет, по третьему разу греть не буду! Молчаливый тихий Шура со взглядом волчонка и ожогом на левой стороне красивого лица, похожий на Диму даже больше, чем на сестру. Топот ног откуда-то со стороны лестницы. Шумный первокурсник с педа Никита, что вечно ошивался у их группы. Больше схожий с Юлей, чем с Димой, но любящий его и буквально сносящий своей неумной энергией. Жмется к старшему брату, хотя уже перегнал его на добрых полголовы. — А у вас биохимия уже была? — Возьми мои конспекты, там вроде все понятно, — бурчит Дима устраивая драку с младшим братом. Тот задорно хохочет убегая от него по всей кухне. Юля кусает губы и прикрывает рот ладонью, пряча несмелую улыбку. По телевизору какая-то политическая передача, стоящая на минимуме звука, под ногами проезжается умный пылесос от какой-то китайской фирмы. Уютная домашняя атмосфера поглощает Такаева с головой, здесь странно тепло и хочется пустить корни. Где-нибудь рядом с Шурой, на белом диване. Тихо сидеть и наслаждаться домашней суетой. Поиском халата, конспектов, мытьем посуды и ароматом свежего кофе. — Пошли наверх, Птица, — горячая кружка обжигает пальцы и частично возвращает в сознание. Дима ведет Кира вверх по крутой лестнице. * Комната у Тодоренко… чистая. Аккуратная. Вопреки ожиданиям. — А ты ждал рокерского раздрая и использованных презиков под ногами? Ну если честно, да? Комната небольшая по своей сути. Заставленная полками с книгами, что занимают большую часть пространства, со стильной икеевской вешалкой где умещаются все его комплекты одежды и с кроватью на половину пространства. Стол здесь явно не рассчитан на двоих. Сидеть рядом немного неудобно, коленки то и дело врезаются меж Диминых ног. Трутся о грубую ткань джинс. Ошибкой вечера становится переселение на кровать и там же раскладка всех конспектов в необходимом порядке. С каждой секундой Кир все больше и больше чувствует, как суть фармакологии ускользает от него, а голова все больше кренится к чужой подушке. На периферии почему-то слышен голос с записи Кузнецовских лекций по адреноблокаторам. Сон у Кирилла чуткий с детства. На всякий случай застать возвращение отца, прижаться к стене спиной, что б если что подскочить и нестись из дома со всех ног, тут уже не важно, чтоб окно было рядом это главное. А все остальное вторично. Под щекой что-то влажное, видимо он пускал слюни во сне, в дверях чужой комнаты (где же он заснул если не в общаге?) слышно, как кто-то отчетливо зовет некого Толю. Мужской суровый голос, почти у самого уха. — Толя. — Толя, вставай. Глубокий вздох в купе с тихим матом. Кирилл весь сжимается готовый к тому, что могут ударить. А него даже кастета с собой нет. Проебал в Уфе еще год назад, когда к маме на квартиру ездил. — Дима, подойди сюда. Сонное оцепенение медленно спадает, а до уставшего мозга доходит, что это вовсе не сон и кто-то кого-то действительно зовет по имени. Источник тепла., что так приятно обнимал за плечи пропадает, а большая широкая кровать слегка пружинит, когда с нее встают. Слышно, как скрипят дверные петли. В темноте на секунду мелькает полоска рыжего света из коридора. Негромкие голоса, более низкий неизвестного мужчины, веселый и надменный тон Димы вторящий ему узнается сразу. Тот плюется словами, как ядом, обороняясь или просто в попытке сместить диалог из конструктивного русла и вывести противника из себя. Он такое умеет. Говорят преподшу на биохимии до слез довел, когда учился на втором курсе, таким способом. Кир валяется в душной темноте лениво вслушиваясь в чужой диалог, наконец понимая, что делать это бесполезно. Он плавает в звуке чужих интонацией, но не более. За окном отчетливо завыла собака, наверное, с соседского участка. Дверные петли снова скрипнули, дверь закрылась… Тихие легкие шаги Димы до окна разобрать не сложно, в кровать он не возвращается, лишь открывает окно, впуская прохладу и становится спиной к Такаеву, закуривая очередную вишневую электронку. — Разбудил тебя? — У меня чуткий сон, просыпаюсь от малейшего шороха, — Кир садится на кровати не решаясь уточнить хоть что-то. Хотя бы какого черта его не разбудили не отправили домой. — Не бери в голову. Тодоренко полуоборачивается к нему. Неясный лунный свет отражается от пирсинга в носу и прокола над бровью, смутный металлический блеск привлекает к себе внимание. Курить хотелось страшно. А еще спать. Но курить больше. И не такую химозную дрянь. А привычный Парламент, что он раскуривал с пацанами за гаражами. Кир как-то четко впервые осознал, что скучает по той части своей жизни, когда не притворялся прилежным мальчиком из Москвы, а жил по понятиям двора, гонял на дедовой четверке и устраивал дрифт с парнями за чертой города. — Дашь затянуться? А потом как-то после этой фразы, стоя босыми ногами на полах с подогревом и смотря на бесконечные сугробы на соседском участке вываливает на Диму все. И про дворы, и про дрифты, и про мать алкоголичку, что никак не может остановится и таскает, таскает, таскает к себе очередных бойфрендов-собутыльников, хоть для программы «Мужское-Женское» ее снимай. Рассказывает, как взялся за ум и попытался стать таким как все. Рвал и ломал себя, чтобы получить высший балл и свалить из маленькой однушки на отшибе, чтобы забыть непутевую родительницу и ее вереницу любовников. Как бежал от наследия отца бандита из Питера и как ненавидел себя за схожее с ним лицо. — Лучше б в мать пошел. Лучше бы были бы темные волосы и узкие глаза с нависшим веком, — бормочет он в темноту. А из Димы, как выясняется, неожиданно хороший слушатель. Стоит себе напротив, электронку протягивает и не перебивает. А Кир только наваливать продолжает, как снег за окном очередной сугроб. Все в кучу. Рассказывает, как его тупо переклинило с его — Димкиных — фамилии и глаз. Как он вспомнил, следака, что приходил на их квартиру и уводил отца, что награбил на добрую десятку лет. — Он как раз московский был, — захлебывается словами Кир. — Вот меня и… И договорить не может. Стоит словно переклинило. Слушает вой собаки, смотрит на сверкающий снег и никак не может собрать все в едино. — Выдохни, Такаев, — горячие руки мягко касаются щеки. Кирилл по-идиотски пялится на темную вязь татуировок на голых руках, впервые на его памяти не скрытых длинными рукавами халата или толстовки. — Мне жаль, что я не… не знаю, что ответить на твой флирт. — Вишенка на торте, ага? — Дима улыбается уголком губ и зевает. — Такаев, я знаю что «нет» значит «нет». То, что я доебываю тебя нихера не значит, особенно что я распущу руки или еще какое дерьмо. Так что давай забей и если тебе не похую кто где спит, могу довести тебя до гостевой спальни. Такаев. Звучит даже как-то не правильно. Кир смотрит на лабрет на чужих губах, потирает пальцами переносицу, думая, что понятия не имеет почему вывалил все на парня с которым нормально начал общаться какие-то несчастные полторы недели тому назад и с которым знаком от силы четыре месяца. — Лучше уж Птичка. Тодоренко негромко смеется толкая его в бок. * Темнота оказывается настолько комфортной, что в ней приятно утонуть, как и в объятиях Димы, который тихим вкрадчивым голосом рассказывает об Айвазяне с пропедевтики, который раньше рассказывал о вреде наркоты на примере своего товарища, что сторчался в этом же универе на младших курсах. Рассказывает, как сам Айвазян с этим самым другом кололся непонятным веществом сквозь ткань брюк. Только Айвазян слез с этой дряни, а его друг нет… Рассказывает о девчонке, с пятого курса, что во время пандемии и устроилась во вторую инфекционку и случайно выбила себе место эпидемиолога спустя полгода даже не закончив учебу. Рассказывает, как сам отпахал в этой самой инфекционке, а потом попал туда же в прошлом году в красную зону под ИВЛ и думал, что сдохнет. — И поэтому ты продолжаешь курить, как паровоз? — Сигарета — эта метафора, — начинает этот умник. — Я знаю, что это из какого-то сопливого фильма! Ты не отбрешешься, Тодоренко! И двинься, ты горячий, как печка! Кир пихает его в бок, кровать скрипит, Дима хрипит какое-то неразборчивое слово сгребая Такаева в охапку, прижимая к себе слишком близко. Неожиданно переключаясь на старые песни, что-то из репертуара Ляписа Трубецкого, Короля и Шута, Сплин… все в одну кучу и в довесок Anacondaz. Кир покорно растворяется в этом чувстве защищенности, чужих сильных руках, голосе, который ни разу не попадает в ноты, и снова медленно проваливается в сон. * Утро в спешке, скоро-скоро. Бегом на пары, завтракая на ходу, калейдоскопом чужие-знакомые и лица и одно мега знакомое. Что-то между «Батя это — Кир, Кир — это батя» и дальше забег до автобусной остановки с сырником от Юли в зубах. Кир сидя в тепле на заднем сидении переполненного автобуса соображает, почему Дима вчера так притих на истории о следаке и почему отвел взгляд бирюзовых глаз. Но тему не поднимает. Не хочет, да и не нужно оно. Такаев склоняет голову на чужое плечо и открывает запись на телефоне с Кузнецовской лекцией. Это позже Дима рассказывает о том, что до четырнадцати лет он был вовсе не Димой, а Толей. Рассказывает с неохотой. Как сбежал из дома и как вернулся спустя год. Рассказывает о нервном срыве матери, об ожоге на симпатичном лице Шуры и о том, насколько иной раз герой для одних людей оказывается сволочью и мудаком для других. Тодоренко хмыкает и падает спиной прямо в сугроб, разглядывая ночное бескрайнее небо, как на духу скороговоркой немного пьяно признается. Не то Киру, не то ночному декабрьскому небу: — Да я в мед этот сраный не хотел. Типа, куда угодно мечтал лишь бы не как батя в ментовку идти, чудом прошел сюда, потом слетел из-за долгов, восстановился, каким-то макаром на бюджет, батя давить продолжил. А потом ебнул ковид и мои легкие дали ебу… Слишком много слов на буквы «е». — Не очень умно говорить подобное валяясь в минус семнадцать в сугробе, — тонкая ткань верблюжьего пальто выскальзывает из окоченевших пальцев Кира и тот валится сверху на Диму. — Давай, вставай и пошли… — К тебе или ко мне? — Куда угодно, долбоеб, просто вылези из сугроба. Дима шало улыбается, а в следующую секунду натягивает вязаную шапку Кирилла тому до подбородка и прижимается губами к губам сквозь мелкую вязь. * Он открывается постепенно с неохотой и в основном через тупые шутки о суициде. Он раскрывается медленнее самого Кира, говоря обо всем и мало о себе. Он раскрывается к весне, к маю, ближе к экзамену по фармакологии. Когда неожиданно шало смеется и цитирует Земфиру. — Моей огромной любви, хватит нам двоим с головою, — в коридорах НИЦа непривычно тихо, слышно, как кто-то ревет в соседней аудитории, где проходит биохимия и компьютерные тесты по ней. — А где предложение про апельсины? И про убийство соседей? Или шуточки, что любовь у тебя огромная не только в сердце. — Зришь в корень, Птица счастья, — демонстрируя подточенные клыки лыбится Дима. — Не хочешь до туалета со мной прогуляться, как подружка? Там в левом крыле кабинки новые… И все… и какая-то здравая часть Кирилла шлет нахуй пару, экзамен и компьютерный тест для коллоквиума. Не самая здравая часть же, попутно на ходу до туалета, удивительно нового, тянет Диму, стягивает попутно с него халат и затаскивает в узкое пространство кабинки. Длинные Тодоренковы ноги мешаются, коленки то и дело задевают колени самого Кира. Узловатые рахитные пальцы воюют с ремнем на разношенных Такаевских джинсах. Кир дергается, и сдавленно стонет от прикосновения чужих ловких пальцев к чувствительной головке члена сквозь ткань трусов, где уже виднеется влажное пятнышко предэякулята. — Нежная Пташка, чувственная, — подливая масла в огонь, жарко шепчет Дима, затаскивая Кира к себе на колени. — Почирикаешь для меня еще? Стыдно, неловко, горячо. С парнем, да еще и в общественном месте странно. Такаев утыкается носом в чужое плечо, кусает ткань худи, ерзает на Диминых бедрах, слепо шарит рукой между их телами, поглаживает, сжимает чужой член в ладони. Медленно неспеша надрачивая Тодоренко, как любит сам, тот же наоборот берет рваный ритм, сплевывает на ладонь вязкую слюну, продолжая шептать на ухо самую потрясающую похабщину, которую, Кирилл только слышал своей жизни. Слышно, как где-то там, на другой стороне Вселенной открывается дверь туалета и кто-то шаркая незашнурованными кедами входит в помещение. Дима размазывает выступившее предсемя по нежной гиперчувствительной головке члена и Такаев не сдерживает громкий пошлый стон, отдающийся от кафельных стен туалета. Кто-то негромко чертыхается и судя по тону это Дэн Бубаивашвили. Дверь оглушительно громко хлопает, оставляя парней, наконец, одних. Опять же, где-то на задворках другой вселенной, потому что неожиданно становится кристально плевать на все кроме чужих ловких рук и узких бедер. * — Слышали, в туалете НИЦа, кто-то опять трахается? — Там вечно кто-то трахается. Ни поссать, ни посрать, — бормочет Дэн вчитываясь в параграф по по антидепрессантам. — Ни стыда ни совести… Еще немного и сам из-за таких придурков на антидепрессанты подсяду. Кир прячет засос на шее за высоким воротом халата. Дима лениво вертит в длинных рахитных пальцах ручку. Кузнецов, как всегда опаздывает.