Je te laisserai des mots

Особняк всегда представлялся ей нерушимой, громоздкой тенью, которая словно дикий, загнанный в ловушку зверь, готов впиться тебе в горло острыми зубами. Только стоит отвернуться, задержать взгляд на противоположной стене, как по потолку, над головой уже скользит тень, с желанием оборвать в тебе жизнь. Никогда раньше это и не казалось чем-то необычным, а особенно сейчас - Кларисса исследовала безмолвные коридоры, пока остальные выжившие были не в особняке, а на играх. Осталась только она, та доктор, тот зашуганный мальчик и парочка пострадавших, что не в силах встать с больничных коек. Синяки под её глазами становились все темнее и темнее, а кожа бледнела. Рука уже понемногу отказываясь слушаться её. Она напоминала ей окаменевшую статую, что уже не пошевелится. Всего лишь очередная мраморная, извечная краса, замершая в ледяном саду воспоминаний, с благословлённым ликом, словно познавшая всю боль в этом мире и вынесшая страдание на этих хрупких девичьих плечах. Нелепо звучит. Её эпитафия будет полна иронии. Пробираясь сквозь пустые коридоры, она едва дышала, смотря за тем, как через окна в особняк попадает лишь краешек этого стального неба и в этом сером цвете коридор принимал какое-то своё, собственное очарование. Молчаливое, тёмное, скупое на эмоции, холодное.... —..тара-дам-ла-ла-ла-ла-аа... Нежное... Она повернула голову в сторону единственной слегка приоткрытой двери. Она манила нежным голосом и тихой музыкой, настолько тихой, что Кларисса больше чувствовала своё собственное сердце. Ступая тихо, так как только позволили ей эти мрачные жёлобы красных коридоров, девушка слышала по мере приближения эту мелодию...лёгкую, и прекрасную, очаровательно наивную и печальную. Кто-то переживал эту песню, проживал её целиком, полностью углубляясь в глубины своих воспоминаний и увы, видимо...разрушенных надежд. Кларисса прижалась к косяку двери всем телом, будто пытаясь слиться с интерьером, стать одной из портретов, фигур, той самой мраморной девой, и вся обратилась в слух. Тихое пианино мгновенно заставило задержать дыхание. Такое нежно-щемящее чувство. Набравшись смелости, она заглянула в эту щёлку. За дверью были двое. Женщина и мужчина. Они обнимали друг друга, трепетно, нежно, словно боясь будто в какой-то момент исчезнут. Девушку Вэй не знала, а вот мужчину знала хорошо. Вокруг них находились столетние книги. Много книг, писем, бумаги, газет, много вещей...они все были дополнительными, словно ненужными элементами интерьера. Распиханные по шкафам со стеклянными дверцами, столам, сундучкам, тумбочкам и просто лежащие на полу. Столетние, нетронутые, пожелтелые листья. Прямо напротив них, напротив двери было окно. Зашторенное, но сквозь совсем маленькую щель проникал мягкий, солнечный свет в котором танцевали пылинки. Танцевали и эти двое. Старый граммофон с залипанием, заскрежеталым голосом исполнял мелодию пианино. Кларисса не сразу поняла, что эти мягкие движения, словно покачивающиеся волны — их танец. Но тихий, даже с надломом, голос мужчины, начал вдруг тихо напевать, следуя нотам древней пластинки: — Je te laisserai des mots... (Я оставлю тебе письма) — он мягко оторвался от их танца, аккуратно перемещая руку со спины девушки на её волосы, продолжив, — En dessous de ta porte... (Под твоей дверью) Мягкие движения, чистая любовь в их движениях, она читалась везде. Их любовь так же была застывшим письмом в тайной, глухой комнате, наполненной танцующими пылинками. — En dessous de la lune qui chante... (Под луной, которая поёт) — он поднял голову, оторвав её от плеча прекрасной леди, и с улыбкой провёл большим пальцем руки по её щеке, едва касаясь, и столько боли было в его взгляде, что Кларисса отвернула голову, на пару секунд дав себе отдышаться. Это было нереально – вынести...такую боль. Но повернувшись снова, она не смогла сдержать слезы. Они все так же медленно танцевали, на месте, словно на волнах. Девушка теперь прижималась к его груди с мягкой улыбкой, закрыв глаза, словно слушая его сердце, а мужчина сжимал её в объятьях, словно укачивая, нежно, как в колыбели. — Tout près de la place où tes pieds passent... (Везде, где ты будешь проходить.) — он прикрыл глаза, просто чуть наклонив голову к ней, позволяя незаметной улыбке скользнуть по его лицу, обычно суровому. — Cachés dans les trous dans le temps d'hiver... (Спрятанные в прорехах зимнего времени) И вновь, будто продолжив уверять её, напел, не отстраняя девушку от своих объятий. — Et quand tu es seule pendant un instant... (И когда ты будешь одинока...) Девушка отстранилась, совсем немного, подняв голову, и видимо улыбнулась ему, чисто, от всего сердца, заправив тонкими пальчиками выбившуюся прядь его волос. Прижавшись одной щекой к её руке, словно ища утешения, прощения, хоть чего-то, мужчина сипло произнёс: — Embrasse-moi.... (Целуй меня) — закрыв глаза, он продолжил эту мелодию, надеясь хоть как-то удержать её тут — ...Quand tu voudras... (Когда захочешь) — Embrasse-moi......Quand tu voudras.... (Целуй меня...когда захочешь) Он не замечал, как в его руках тает бледный призрак, с такой мягкостью оглаживая его щёку. Она прощалась, в этот раз уж точно навсегда. — Embrasse-moi.....Quand tu voudras.... (Целуй меня ...как захочешь) Это был последний её подарок ему – эти воспоминания. Эта песня. Кларисса дрожащей рукой прикрыла свой рот. "Бедный Фредди..."